– Я же не на работе, – возразил он. – Ну? Погнали?

Как такому дурачку отказать?

Мы протиснулись между облысевшими круглыми кустами и оказались на разноцветной полянке. Крупные бордовые и рыжие пятерни кленов захрустели под нашими ногами громко и даже смачно, а березовые золотники робко вторили им. Конечно, Никита не мог знать, как любили мы с мамой бродить по осенней листве, прислушиваясь к шуршанию под ногами и болтая обо всем на свете. Мы верили, что так будет еще много лет…

А теперь со мной рядом с наслаждением печатал шаги парень, который ничего для меня не значил, но я пыталась делать вид, будто мне весело, хотя в носу щипало все сильнее. Осень всех осыпает моросью меланхолии, и у каждого второго комок в горле… Но в моем случае – это не просто настроение. Я учусь одиночеству, хотя Артур, а теперь и Никита по его приказу пытаются мне помешать. И все мы понимаем при этом, что в моей жизни они не задержатся надолго. Понянчатся, пока сил хватит, и пойдут своими тропами.

Так и должно быть. Никто не обязан вечно спасать меня от тоски по маме, от пугающих теней, от давящей тишины в квартире… Это просто осень загоняет меня в угол, где ютятся призраки, еще недавно бывшие моей семьей. Нужно сорвать с лица ее липкую паутину, мешающую дышать, раздвинуть мокрые голые ветки, похожие на прутья решетки, и вырваться из своего горя в реальную жизнь.

Для того я и придумала этот собачий приют, где волонтерами станут женщины, сбежавшие от мужей-абьюзеров. Мама сказала бы: тиранов. Она терпеть не могла эти новомодные словечки: буллинг, моббинг, харассмент…

– Как ни назови, это остается психологическим насилием, – говорила она. – Чем понятнее звучит «буллинг»? Слово-то какое противное… Тошнотворное.

Сама она ни разу на моей памяти не применила ни жестокости, ни насилия. Наверное, Артур и припал к ней всем своим существом потому, что мама была не только красивым, но и самым добрым человеком в мире, а ему после ежедневной возни с убийцами необходимо очищать душу. Я не особо помогаю ему в этом… Зато от меня бывает польза в расследованиях. По крайней мере, он убеждает меня в этом. Лукавит?

– Ты не этим путем ходила в школу? – спросил Никита – отвлек меня, чем по замыслу Артура и должен был заниматься.

– А? – очнулась я. – Нет. Моя школа в другой стороне.

– Хорошая была?

Я пожала плечами:

– Обычная. Такого, как Артур вспоминает о своих друзьях детства, у нас не было. Хотя, может, у кого-то… Но не у меня.

– А что он вспоминает? – с жадностью спросил Никита.

Похоже, ему тоже не особо везло на школьных друзей…

– Ну, знаешь, эти классические эпизоды: походы, пикники, школьные танцы, песни под гитару… Тебе не кажется, что у их поколения все было как-то проще и веселее? Мои вот одноклассники все как один упирались в учебу. Разговоры сводились только к этому проклятому ЕГЭ, к репетиторам, проходным баллам…

– Все поступили из вашего выпуска?

– Понятия не имею.

Он даже остановился:

– В смысле? Ты ни с кем не общаешься?

Чувствуя себя бездушным чудовищем, я покачала головой.

– Тебе вообще все люди по фигу? – уточнил Никита, глядя на меня как-то по-новому.

Но я возразила:

– Не все. Есть Артур. Ты, если уж на то пошло…

– Ну конечно, – пробормотал он. – Меня завтра пристрелят, ты и не вспомнишь.

– Вспомню, – заверила я. – Ты – единственный пират из моих знакомых. Как можно тебя забыть?

В первый момент он готов был обидеться, но тут же рассмеялся, сразу став тем солнечным мальчиком-одуванчиком, которым был, когда я увидела его впервые. Тогда его лохмы беззаботно торчали во все стороны! Логов заставил его постричься – работа в Следственном комитете обязывает… Сейчас они уже слегка отросли, но его голова все еще имеет вполне приличный вид. А в остальном Никита ничуть не изменился: тот же нежный овал лица, и чуть что – краснеет так же легко. Но держаться стал увереннее, наверное, логовской силой подпитался. Нам всем спокойнее, когда Артур рядом.

– Сашка, ты – еще тот кадр! – заявил Ивашин.

И я ничуть на это не обиделась.

Но Никита внезапно изменился в лице, заметив что-то за моей спиной. Обернувшись, я увидела компанию подростков, веселившихся и оравших на все голоса на детской площадке, где уже не было малышей. Один из ребят, в красной куртке, карабкался на мачту разноцветного металлического корабля, на которой болталось что-то белое, похожее то ли на косынку, то ли на парик, – мне никак не удавалось рассмотреть.

– Как бы не грохнулся, – пробормотал Никита.

И сглазил… Добравшись до верха, пацан сорвал то самое, белесое, повертел им у самого носа, разглядывая, и вдруг пронзительно завопил. Отшвырнув свою добычу, он резко откинулся назад и не удержался на мачте. Отчаянно замахал руками, попытался ухватиться за металлическую перекладину, но ладонь соскользнула, и мальчишка полетел вниз – даже не камнем, а распластанной в воздухе гигантской красной кляксой. Или лужей крови.

Я подумала об этом уже на бегу, пытаясь догнать Никиту, прыгавшего через ограждения, стилизованные под разноцветные заборчики, которые были чуть выше колена. Каково бегать с одним глазом? Это же черт знает как страшно, наверное… Никогда не спрошу у него об этом – как можно?!

Друзья упавшего подростка оказались на кораблике первыми, но толку от них было мало – они топтались вокруг, с ужасом разглядывая его окровавленную голову. А упавший что-то силился сказать, приподнимая и снова роняя руку…

– Вызывай «Скорую»! – бросил Никита, сорвал с себя куртку и опустился рядом с пострадавшим на колени.

Пока я звонила и объясняла, что случилось, он подложил свернутую куртку мальчишке под голову, выудил откуда-то чистый носовой платок, прижал его к ране на затылке и скомандовал пацану, стоявшему ближе всех:

– Прижми. Надо забинтовать.

– Я?! – ужаснулся тот и попятился.

Но Никита гаркнул:

– Живо!

И мальчишка тут же плюхнулся на колени рядом с ним. А я подумала, что кое-чему помощник уже научился у Логова…

Бинтов, конечно, ни у кого с собой не было, и Никите пришлось пожертвовать свой шарф, чтобы замотать рану и остановить кровотечение.

– Что? – Он склонился к пострадавшему, который все время силился что-то сказать.

Потом оглянулся на меня. По крайней мере, правый глаз его выражал ужас:

– Сашка, посмотри там… Что это?

Он показывал на тот загадочный предмет, тускло белевший в рыжеватой листве, из-за которого пацан и сорвался с мачты. Мы же так и не поняли, что это было…

Внезапно мне стало страшно.

– Сейчас «Скорая» приедет, – пробормотала я, как будто это могло освободить меня от обязанности осмотра.

Но Никита уже отвернулся и заговорил с раненым, как я догадалась, чтобы тот не отключился. Приветливо улыбаясь, как будто принимал его в полную энтузиазма команду волонтеров, Ивашин выпытывал у него имя, возраст, адрес – все, что могло заинтересовать медиков. Хотя эти сведения могли сообщить и его приятели… Но нужно было держать мальчишку на грани сознания, и Никита с этим справлялся.

А мне оставалось заняться той белой штуковиной, которая до смерти (ну почти!) напугала мальчишку… Что это могло быть? Мои шаги становились все короче, мне до жути страшно было приблизиться к ней. Если уж подросток струхнул! А им же вообще все по барабану…

Собравшись с духом, я присела возле того, что смахивало на кусок пакли, которую обмакнули в деготь. Еще не понимая, с чем имею дело, я ощутила, как противно коснуться этого, и подняла сухую палочку, а уже ею подцепила «паклю». И…

Нет, я не заорала так, как тот пацан. Даже не взвизгнула и не откинула скальп в сторону. Да, это был человеческий скальп со светлыми длинными волосами. Мне показалось – настоящий. А если бутафорский, то выполненный очень правдоподобно. От него даже пахло кровью…

– Что там? – крикнул Никита, обернувшись ко мне.

Пугать остальных мальчишек не хотелось, поэтому я ответила: