Дхарам ведь выбросил.

Он давно обо всем догадался. Поначалу я ему сказал, что мы едем в отпуск, на отдых. Месяца на два ему хватило, а потом… Нет, он, само собой, помалкивает, но что-то такое мелькает порой в его глазах.

Он знает.

Мы ужинаем вдвоем, сидим за столом друг против друга, по большей части молчим. После трапезы я ставлю перед ним стакан молока. Два дня назад допивает он молоко, и я спрашиваю:

— Ты вспоминаешь маму?

Ни слова в ответ.

— А папу?

Мальчик улыбается:

— Можно еще молока, дядя?

Я встаю. Он добавляет:

— И мороженого.

— Мороженое только по воскресеньям, Дхарам.

— Нет. Хочу сегодня.

И опять улыбается.

Он все понял, говорю вам. Маленький вымогатель. Будет молчать, пока я его кормлю. Если я попаду в тюрьму, кто купит ему мороженое, да и молоко? Вот такой у него, наверное, ход мысли. У нового поколения никаких моральных устоев, говорю вам.

В Бангалоре он ходит в хорошую школу — английскую. У него теперь произношение как у отпрыска из богатой семьи. Он может выговорить «пицца», как выговаривал мистер Ашок. (И за что он так любит эту гадость?) С гордостью смотрю, как он на бумаге умножает и делит в столбик. Этому меня никто никогда не учил.

Знаю, придет день — и Дхарам, мальчик, который пьет мое молоко и ест мое мороженое, спросит меня:

— Ты что, не мог спасти жизнь моей маме? Написал бы ей заранее, она бы успела спрятаться.

Придется мне держать ответ — или убить племянника. Но у меня есть парочка лет в запасе. Когда еще он спросит. А пока мы ужинаем вместе, я и Дхарам, последний мой родственник.

Осталось упомянуть еще только об одном человеке.

Моем бывшем хозяине.

Мне кажется, не стоит молиться за него богам, и без того молитвы за его душу щедро оплачены родственниками и возносятся по всему Гангу. Что собой представляют в глазах 36 000 004 богов жалкие молитвы бедняка перед молитвами богачей?

Но я часто думаю о нем и — хотите верьте, хотите нет — скучаю по нему. Он не заслужил своей участи, бедняга.

Лучше бы я перерезал глотку Мукеш-сэру, честное слово.

Считаю, Ваше Превосходительство, что за прошедшие семь ночей индо-китайские отношения здорово продвинулись вперед. Хинди-Чини Бхаи Бхаи[47], как говорится. О предпринимательстве я изложил вам все, что нужно: какая поддержка ему оказывается, как оно преодолевает трудности, как настойчиво стремится к цели, как процветает.

Сэр, хотя мой рассказ окончен и я раскрыл вам все свои тайны, на прощанье, с вашего разрешения, хочу сказать вам еще вот что.

(Этому приемчику я научился у Великого Социалиста. Когда слушатели уже зевают, он выдает свое: «И вот что хочу сказать вам на прощанье» — и говорит еще битых два часа. Ха!)

Когда я сворачиваю с магистрали Хосур к Первой Очереди «Электроникс Сити» и проезжаю мимо всех этих General Electric, Dell, Siemens, обосновавшихся в Бангалоре, то прихожу в восторг. А сколько еще зданий строится. Всюду стройплощадки. Всюду горы вывороченной земли. Всюду штабеля кирпичей. Город накрыло пеленой. Дым, смог, цементная пыль. Когда пелена спадет, каким будет Бангалор?

Может, он превратится в жуткую дыру: трущобы, нечистоты, шикарные магазины, транспортные пробки. А может, станет вполне пристойным городом, где люди живут как люди, а звери как звери, новым Бангалором для новой Индии. И в этом новом Бангалоре будет частичка и моего труда.

А разве не так? Разве я не живой пример перемен, меняющих облик этой страны? Разве моя борьба не увенчалась успехом? Ведь я все сделал, только бы не повторить ошибок отца, не слиться с черным илом Ганга, поглотившим бесчисленные тела. Да, спору нет, убивать нехорошо. Насчет этого сомнений быть не может. Убийство омрачило мне душу, заляпало руки грязью, никакой отбеливающий крем не поможет.

Но разве заметные фигуры вроде нашего премьер-министра так уж безгрешны? (А сами-то вы, господин Цзябао, положа руку на сердце, никого не порешили, пока карабкались наверх?) Самым массовым убийцам ставят памятники у Парламента в Дели — только мне слава ни к чему У меня скромные запросы: выбиться в люди и жить по-человечески. А для этого шагать по трупам не надо, убил раз — и хватит.

Какие у меня планы на будущее? Вопрос так и вертится у вас на языке, я-то чувствую.

Отвечу так. Еду сегодня по Джи-Би-Роуд, где у нас сосредоточены самые шикарные магазины и офисы самых знаменитых американских компаний, и вижу, как у здания Yahoo! водружают новый лозунг:

Бросаю руль и широко расставляю руки — у слона член и то короче.

— Вот насколько, так вашу мать-то!

Пока мне нравится основанный мною самим бизнес — нравится вот эта люстра, и серебристый ноутбук, и двадцать шесть машин марки «Тойота Кволис», — но, честно говоря, в один прекрасный день он мне, наверное, надоест. Я ведь человек первой скорости, господин Цзябао, для меня главное — стронуть дело с места, а потом я к нему охладеваю. Настанет день — и я продам дело другому болвану-предпринимателю, сменю сферу деятельности. Думаю заняться недвижимостью. Меня всегда заботил завтрашний день, пусть другие пекутся о дне сегодняшнем.

А завтра Бангалор наводнят люди со всего мира. На пути в аэропорт посмотрите по сторонам, посчитайте, сколько вдоль шоссе возводится коробок из стекла и бетона. Взгляните на названия американских компаний — заказчиков строительства. И когда все эти американцы прибудут к нам, как вы думаете, где они будут спать? На обочине дороги?

Ха!

Осматриваю квартиры на продажу и прикидываю: а сколько мне за нее заплатит американец в 2010 году? Если место, с моей точки зрения, удачное, сразу вношу задаток. За недвижимостью в Бангалоре будущее, господин Цзябао. Сделайте решительный шаг вслед за мной — готов посодействовать.

Только есть у меня предчувствие, что даже недвижимость не заинтересует меня надолго. Пожалуй, три-четыре года поторгую квартирами и переключу скорость. Заработаю побольше денег и открою школу — с преподаванием на английском — для бангалорских детей из бедных семей. Школу, в которой не будут забивать ученикам голову молитвами и побасенками о Боге. Школу, которая воспитает Белых Тигров, будущих хозяев Бангалора, хозяев жизни! А я буду вожаком. Ох и покажу я тогда заместителю комиссара, что почем! Посажу мерзавца на велосипед и велю Асифу сбить его на своей «Тойоте».

Хотя все это может обернуться пустыми мечтами.

Понимаете, порой мне кажется, меня никогда не поймают. Ведь Петушиной Клетке самой нужно, чтобы люди вроде меня время от времени вырывались на свободу, а хозяева вроде мистера Ашока — при всех своих достоинствах, он все-таки был ненастоящий хозяин — уступали им дорогу, уходили в тень. Пусть родня мистера Ашока назначает за мою голову награду хоть в миллион долларов — я все равно уже переметнулся на другую сторону. Таких, как я, в Индии не сажают. Посмотрю в такие минуты на люстру — и хочется вытянуть руки кверху и ликующе завопить, да так, чтобы мой голос проник в телефоны центра обработки звонков и долетел до Америки:

Я добился своего! Я вырвался из Клетки!

Но другой раз стоит кому-нибудь на улице произнести «Балрам», как я у всех на виду невольно оборачиваюсь и потом не могу отделаться от мысли:

Я себя выдал.

И все старые страхи возвращаются. Все-таки тебя могут разыскать, хоть завали полицию конвертами. В Индии если что началось, то никогда не кончится, как говаривал мистер Ашок. В один прекрасный день некто в форме ткнет в тебя пальцем:

— Этот человек — убийца.

Но даже если все мои люстры упадут и разобьются, если меня поймают, и посадят в кутузку, и будут насиловать ночь за ночью, если даже отправят вверх по деревянным ступенькам на свидание с палачом, я все равно пребуду в уверенности, что поступил правильно, перерезав хозяину глотку.