— Сэр…
— Что такое, Балрам?
— Сэр, я давно собирался вам сказать… Я готов был во всем признаться хозяину, клянусь… если бы он сказал мне доброе слово… если бы мягко коснулся моего плеча.
Но он не смотрел на меня. Он тыкал пальцем в кнопки сотового.
Тык, тык, тык.
За рулем у тебя безумец, замысливший кровавый грабеж, сидит в каких-то десяти дюймах, а ты и ухом не ведешь. Ни тени подозрения. До чего вы, люди, слепы. Болтаете по сотовому с американцами, с которыми вас разделяют тысячи миль, и даже не пытаетесь представить себе, что творится в душе того, кому вы доверили баранку вашей машины!
Что такое, Балрам?
А вот это самое, сэр: я хочу раскроить вам череп!
Он подался вперед, почти коснулся губами моего уха — я чуть не растаял — и зашептал:
— Я все понимаю, Балрам.
Я закрыл глаза, язык едва ворочался во рту.
— Понимаете, сэр?
— Ты намерен жениться.
— …
— Балрам. Тебе ведь нужны деньги, так?
— Нет, сэр. Такой необходимости нет.
— Подожди, Балрам. Только достану бумажник. Ты — достойный член семьи, Балрам. Ты еще ни разу не попросил прибавки — не то что другие водители. Ты такой несовременный. Мне это по душе. Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы. Вот, Балрам, возьми…
Он вытащил бумажку в тысячу рупий, сунул обратно в бумажник, вынул банкноту в пятьсот рупий, сунул обратно, наконец, извлек сотенную.
И вручил мне.
— Свадьбу, наверное, сыграете в Лаксмангархе?
— …
— Как знать, может, и я прибуду. Мне нравится это местечко. Поднимусь на гору, осмотрю форт. Сколько времени прошло с нашей поездки? Полгода?
— Больше. — Я прикинул на пальцах. — Восемь месяцев.
Он пошевелил губами.
— Да, ты прав.
Я сложил банкноту и спрятал в нагрудный карман.
— Спасибо, сэр.
И повернул ключ зажигания.
Ранним утром я вышел из «Букингемского Дворца, корпус В» на главную улицу. Хотя здание было совсем новое, канализация уже подтекала, и на земле сразу за забором темнело мокрое пятно. Сейчас на нем спали три бродячих пса. Настало лето, и даже ночью было очень жарко. Я посмотрел на собак: они явно наслаждались прохладой, впитывали ее всем телом.
Потом сунул палец в лужу черной, вонючей воды. Точно, прохладная.
Одна собака пробудилась, зевнула, увидела меня и оскалилась. Вскочила. За ней последовали две другие псины. Собаки зарычали, принялись скрести землю, скалиться — явно давали понять, чтобы я убирался из их владений.
С бродяжками я связываться не стал, двинулся дальше, к магазинам. Они еще не открылись. Сел прямо на тротуар.
Куда бы податься.
И тут я заметил темные ямки на бетоне.
Следы лап.
Какое-то животное пробежало когда-то по еще не затвердевшему покрытию.
Я пошел по следам. Расстояние между ямками стало больше: зверь перешел на рысь. Я прибавил шагу.
Следы огибали торговые галереи, направляясь к задам магазинов, а дальше… а дальше бетонная дорожка оборвалась и следы пропали.
Завернув за угол, я резко остановился. В пяти футах от меня на корточках сидел мужчина, за ним еще и еще — длинной и ровной шеренгой. Они испражнялись.
Я попал в трущобы.
Мне рассказывали про это место. Палаточный городок возвели для рабочих, что строили жилые комплексы и магазины. Все они приехали из какой-то деревни во Мраке и не любили, чтобы к ним заглядывали посторонние, ну разве что под покровом ночной темноты по делу. Справляющие нужду образовали что-то вроде оборонительного редута, уж к ним-то ни один уважающий себя человек не сунется. Ветер разносил окрест вонь свежего дерьма.
Впрочем, оборона была местами не слишком плотная. Через такую брешь я и проник на территорию.
Скромно жили строители домов для богатых — скопище выцветших, некогда голубых брезентовых шатров, разделенных на кварталы ручейками нечистот, — в Лаксмангархе и то лучше. По битому стеклу и строительному мусору я прошел на край участка, где ручейки вливались в черный неторопливый пузырящийся поток промышленных стоков. Двое детишек плескались в грязной воде.
Сотенная бумажка порхнула в черную реку. Дети изумленно замерли и тут же бросились ловить ее. Одному повезло больше, и тотчас завязалась потасовка.
Я вернулся обратно и присоединился к защитникам трущобного городка, благо местечко освободилось. Присел среди испражняющихся и ухмыльнулся.
Некоторые смущенно отвели глаза, значит, что-то человеческое в них еще осталось. Некоторые глядели совершенно равнодушно, словно давно потеряли всякий стыд. А один малый, тощий, смуглый до черноты, так даже радостно оскалил зубы: глядите, мол, какой я молодец.
Не поднимаясь с корточек, я подобрался поближе к нему и улыбнулся как можно шире.
Он расхохотался — я следом, — и скоро все оправляющиеся зашлись в дружном хохоте.
— Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы, — крикнул я.
— Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы, — прокричал в ответ смуглый.
— Мы даже трахнем за тебя твою жену, Балрам!
— Мы даже трахнем за тебя твою жену, Балрам!
На смуглого напал такой смех, что он упал на живот, выставив свою испятнанную задницу в испятнанное небо.
Домой я вернулся, когда начали открываться торговые галереи, умылся над общей раковиной, тщательно отскреб руки, заглянул на парковку, помахал для пробы тяжелым гаечным ключом и забрал его к себе в комнату.
У моей кровати стоял какой-то мальчик, в зубах у него был зажат конверт, обе руки подтягивали штаны. Мальчишка обернулся на скрип двери, конверт упал на пол. В следующий миг гаечный ключ вывалился у меня из пальцев.
— Меня прислали. Я ехал на автобусе, на поезде, расспрашивал людей. И вот я у вас. — Он сощурился. — Мне сказали, вы будете заботиться обо мне и обучите на шофера.
— Да кто ты такой, чтоб тебя?
— Дхарам. Четвертый сын вашей тетушки Лутту. Мы с вами виделись, когда вы приезжали в Лаксмангарх. На мне еще была красная рубашка. Вы взяли меня на руки и поцеловали вот сюда.
Он показал на свою макушку, поднял с пола конверт и протянул мне.
Дорогой внук.
Как давно мы не виделись и как давно ты не присылал нам денег — целых одиннадцать месяцев и два дня. Город испортил тебе душу, ты сделался злой, себялюбивый и тщеславный. Я знала, что так и будет, что из тебя, такого дерзкого и нерадивого мальчишки, толку не выйдет. Только отвернешься, как ты уже разинув рот пялишься на себя в зеркало, и хоть трава не расти. Твоя мать была такая же, ты весь в нее, не в своего доброго отца. Пока мы кротко сносили твои выходки, но настал конец терпению. Ты не один живешь на этом свете, пора вспомнить и о родных. Немедля высылай деньги. А не вышлешь, скажем твоему хозяину, что ты все спускаешь на выпивку и шлюх. И еще мы решили женить тебя. Попробуй только не приехать — отправим девушку к тебе в город. Все это я говорю любя, а не для того, чтобы напугать тебя. Я ведь тебе бабушка. В детстве ты уж так меня любил, особенно как набью тебе рот сластями. Присматривай за Дхарамом как за собственным сыном, это твой семейный долг… Береги себя и помни, что я готовлю для тебя вкусную курицу. Отправлю по почте вместе с письмом, которое напишу твоему хозяину. Твоя любящая бабушка.
Я аккуратно сложил письмо, спрятал в карман и со всей силы ударил мальчишку. Он упал на кровать, оборвал накомарник.
— Поднимайся, — прохрипел я. — Сейчас ударю тебя еще раз.
Я занес было над ним гаечный ключ, сжал покрепче — и швырнул на пол.
Скула у Дхарама наливалась синевой, разбитая губа кровоточила, но он молчал.
Я опустился рядом с ним на сорванный накомарник и, не сводя с племянника глаз, отхлебнул виски из бутылки.
Честно говоря, мальчишка явился куда как кстати. Еще чуть-чуть — и я убил бы своего хозяина (и получил бы пожизненное).
Вечером я сообщил мистеру Ашоку, что семейство прислало мне помощника, он будет мыть и чистить машину. Мистер Ашок не вышел из себя и не стал, как большинство хозяев на его месте, орать, что ему теперь придется кормить еще одного слугу, а сказал только:
