Теперь Велька каждый день просил маму идти после процедуры через ратушную площадь. Из ребристых щитов собрали домики, они стояли в четыре шеренги, закрытые и одинаковые, но в какое-то утро домики оперились по макушкам еловыми ветками с красными лентами. На следующий день на двери одного из них возникла табличка «КАКАО», а на крыше другого небольшой стол с чайником, а ещё через день за этим столом уже сидела разномастная семейка гномов, и встала рядом с чайником тарелка с круглыми пряниками – такими же, какими пичкала Вельку тётя Клара. Сейчас он совсем не ел сладкого: с неделю назад отравился этими самыми пряниками, мягкими, с бежевым исподом и нежной шоколадной поверху шкуркой, съел четыре штуки нахрапом, а потом его тошнило несколько часов.

Вельку реже стали водить на детскую площадку к церкви. Они теперь после обеда уходили с папой подальше, в раскинувшийся за железнодорожным мостом пустынный парк с круглым озером, тремя бетонными ватрушками в роли памятников и множеством деревьев – лиственниц, как говорил папа, и дубов, которые Велька сам отличал по листьям и желудям, валявшимся внизу их могучих стволов. Желудей, впрочем, попадалось мало, и лишь мокрые и гнилые, и обещанный гусь-лебедь отсутствовал на озере.

«Улетел в жаркие страны?» – «Я точно не знаю, может, у него где-то тут убежище», – и лёгкий бесплотный снег летал над водой и таял на ладони: у Вельки были перчатки на резинках, продетых в рукава куртки, но папа считал, что по такой погоде перчатки не обязательны. Вечерние учебники отменились, ложиться Велька стал раньше и засыпал быстро, под голос актёра с аудиокниги или папы, читавшего из «Приключений маленького башибузука».

Телевизор тоже временно отменился, только в какой-то день папа смотрел футбол, сборную России, и недовольно пыхтел, говорил «ёлки-моталки»… Вельке разрешили посидеть рядом, но недолго, отправили в постель, и все были недовольны. Велька переживал за папу, которому очень не нравилась игра (сам Велька не слишком разбирался: то есть он понимал, что такое счёт, и мог узнать, в чью он пользу, но близко к сердцу не брал), а потом, уже в полудрёме, мамин голос выговаривал за приоткрытой дверью «как ты можешь футбол…», а папа бубнил в ответ, слова расплывались, будто акварельная краска, размазанная по стеклу.

Назавтра по дороге в парк Велька и папа надолго остановились на мосту и наблюдали за проходящими поездами. Недалеко от моста рельсы вышныривали из-за поворота, поезд слышно издалека, но перед поворотом была ложбина, закрытая заснеженной вечнозелёной декорацией, и секунду, в которую появится паровоз, нужно было угадать хлопком ладоней. Сначала дважды победил папа, потом поезда долго не было, потемнело, розовая луна утопала в шерстяных тучах, как ёлочная игрушка. Велька отвлёкся, вспомнил бабушку, как собирали с ней давно ещё, во младенчестве, ёлку и бабушка уронила огромный ёлочный шар, белый, как снег. Шар разорвался на тысячи блёсток, а бабушка вскрикнула, даже скорее взвизгнула каким-то незнакомым голосом… примерно так визжала на даче в Носовке задавака Ксана, когда Велька бросил ей на платье живую лягушку. Бабушка схватила Вельку, как ребёнка, и посадила на диван, побежала за веником, а тут прошла по тучам едва заметная тень дыма, Велька почуял, как под ногами, в перекрытиях моста, нарастает тугое гудение, хлопнул в ладоши, а папа опоздал.

Паровоз на этот раз почему-то разразился сиплым гудком, Велька успел увидеть с моста красную глубину кабины, где орудовал лопатой плохо вмещавшийся туда, тоже красный, голый до пояса кочегар-богатырь. «Папа, а мы поедем на поезде?» – «Мы поедем на поезде в Потсдам. Это близко, меньше часа. Ты поправишься, и сразу поедем». – «А далеко? Ты обещал далеко…» Велька с папой уже трижды путешествовали из Петербурга в Нижний Новгород и обратно, и Вельке очень нравилось, как медленно отталкивается от вагона и уплывает назад перрон, полный фонарей, белых торговцев с лотками, провожающих с кругляшками разинутых ртов, нравилось плавное шипение вагонных дверей, дребезжание чайного стакана в подстаканнике, которые, по словам папы, только в дальних поездах и остались. Нравилось, как полевая дорога, необычайно живо виляя хвостом, перебегает дорогу поезду, оставляя урчать у шлагбаума приземистого мотоциклиста в толстых очках-сковородках. «Далеко? Далеко мы сейчас не сможем… надо будет вернуться домой ко второй четверти. Может быть, летом». – «А мы приедем сюда летом?» – «Наверное. Я пока точно не знаю. Пока будем гулять по Берлину… Вот ещё несколько дней, ты поправишься, и будем много гулять. Залезем на телевизионную башню, весь город виден!» – «И на хоккей?» – «Ты ведь у нас не очень болельщик… Да, можно и на хоккей». Велька действительно не болел за спорт, но у Люды и Мити старший брат был хоккеистом, потому здорово бы сходить в Берлине и рассказать. «Папа, а ты обещал купить карту Берлина». – «Да-да, карту… непременно». – «А давай купим сегодня!» – «Конечно, у нас по дороге как раз магазин».

Карту собирались приобрести сразу, в первые дни. Вельке почему-то, едва он оказался в Берлине, стало легче дышать, и главный из врачей, высокий, как директор школы, в ромбовидных удивительных очках, вставлял в разговор «карашо!», и поехали все вместе, и с папой и с мамой, в зоопарк, у входа были козы, воздушные, прыгучие, будто компьютерные, потом вдруг высунул голову из-за дерева статный жираф, окинул Вельку строгим взором, тут и скрутило живот, как никогда ещё не крутило, и Велька даже вышел из себя, очнулся вечером в постели, и под розовым кисельным потолком плавали лицо тёти Клары, лицо мамы, незнакомое усатое чьё-то лицо, а за ним хитрая физиономия жирафа: поездки далеко от дома на том прекратились, и о карте забыли.

Вечером Велька развернул карту, вооружился лупой, ли ней кой, карандашом. Он совсем недавно пристрастился к толстому атласу Петербурга, которым папу премировали на работе. Каждая страница карты повторялась рядом в виде фотографии из космоса, со спутника, и Велька даже видел детскую площадку в своём дворе, хотя, например, мама утверждала, что это просто тень тучи, а площадка выглядела бы не так. Только по этому большому атласу Велька выяснил, что живёт на Казанском острове (мама с папой и бабушкой об этом даже не знали!), а Митя и Люда, хотя и в пяти минутах ходьбы через один крошечный мост, уже на Коломенском острове. Едва Велька нырнул с лупой в хитросплетение улиц и маленьких немецких букв, голова закружилась, заболели внутри и заслезились глаза… однако Велька успел мельком исследовать район вокруг дома тёти Клары и обнаружил, что за тем парком, куда он ходит с папой, начинается лес с большими озёрами, а за ними – хоккейный дворец! «Да… надо же. И дорожка проложена. Но это часа полтора идти…» – «Мама говорит, что мне уже скоро будет лучше». – «Да-да, лучше… конечно». – «Смотри, мы можем с нашего моста идти прямо, не сворачивать». – «Да, так и пойдём». Тут голос папы споткнулся, папа покраснел, странно булькнул горлом, закашлял и быстро вышел из комнаты.

Во всех домиках в городке у ратуши уже кипела жизнь, стены их украшались гирляндами, на крыши заселялся сказочный народ: грустил одинокий ангел, спешил вдаль сизый лось, влёк за собой сани с двумя Николаусами, белочка в клетчатой жилетке щёлкала орехи (то есть примеривалась, но папа сказал, что она заводная и с открытием городка её запустят), лиса и волк подозрительно смотрели друг на друга, ожидая, когда станут ясны их роли в задуманной сценке. Рабочие в синих коротких куртках поверх обычной одежды ходили туда-сюда с инструментами, тянули чёрные и синие провода и шланги, а на крыше одного из крайних домиков даже сидел запросто неофициальный живой мальчик, чуть старше Вельки, и держал в руках большую отвёртку. В тот же день прогуливались тут вечером, и сбоку от ратуши Велька заметил тихую платформу, на которой покоились две защитного цвета громадные трубы, ни дать ни взять военно-космические ракеты: с папиной помощью удалось опознать в них башни для картонного замка, который бодро начали монтировать уже с утра, и Велька вновь видел того же мальчика, худенького, лохматого, в расстёгнутой не по погоде тужурке и даже без шапки: он деловито сновал среди рабочих и по-прежнему держал в руках какой-то инструмент.