– Наверное, я вместо этого торгану своими прелестями, – сказала она Оливеру, – я все равно это сделаю, если только ты не встанешь со своей попы и не обиходишь мою.

– Хо́дя, обычно ты так не говоришь.

– Не та кличка, красавчик. Штука в том, что покамест моя система – не ответ на мои молитвы. Наверное, можно поднять ставки.

– Могу ли я обратить твое внимание на то, что «Ма Белл»[20] и добрая книга положат в твои алчные ручонки все ипподромы этой земли? Тебе можно будет выбирать из восьмидесяти заездов в день, а не из восьми.

– Потрясно, но где ж найти букмекера?

– Просто спросить у меня.

– Ты и впрямь везде поспел.

– В этом городке? Да тут букашки в каждом водостоке.

Оливер начал принимать у нее ставки. Игра резко пошла в гору. Полин стала еще больше одержима тем, чтобы обуздать риск, и система ее поначалу действовала лучше, чем Оливер предполагал. Но вскоре девушкой вновь овладело нетерпение. Надежды у нее выросли, а награда оставалась худосочной: часы, проведенные за расчетами, и дюжина ставок за выигрыш в семьдесят долларов. Она желала Китай.

Однажды Оливер принес ей скверные новости: их букмекер не появился и они упустили победителя. Как он и предчувствовал, Полин отозвалась на это больше со страхом, чем с гневом:

– Если не смогу держаться правил, наверняка разорюсь.

Оливер к тому времени уже безвозвратно втянулся. Он не знал почему – уж точно не чтобы помочь. (На кону редко стояла хотя бы сотня долларов.) Ему это больше казалось неким соблазнением, в котором он играл эдакую паучью, довольно-таки женскую роль. Когда он брал у Полин деньги, кожу ему электрически покалывало, будто он плел заговор.

– Ты права, – ответил он. – У тебя нет резервов, а такими темпами и никогда не будет. У меня есть мысль.

– О, скорей же.

– Есть такая штука, называется мартингал. Когда проигрываешь – удваиваешь свою ставку и продолжаешь ее удваивать, пока не выиграешь. Затем возмещаешь все свои потери и к тому же оплачиваешься по большей ставке.

– Ладно. Значит, ставлю пять долларов и проигрываю, а в следующий раз ставлю снова эту пятерку плюс еще пять и получается десять… – она вытащила блокнот и карандаш, – …и проигрываю, и ставлю пять плюс пятнадцать равно двадцати – ну да, с каждым разом удваивается, – а двадцать по трем к одному это шестьдесят, а не пятнадцать, – значит, я в выигрыше на сорок пять долларов, а не на… пять? Почему ты таил от меня эту мудрость? – Не успел он ответить: – Постой! А если я проиграю? Потеряю, м-м, тридцать пять, а не пятнадцать – это не может ли сделаться как-то дороговато?

– Поставишь тридцать пять со своей следующей пятеркой и все вернешь – рано или поздно тебе суждено выиграть. Сама же говорила, у тебя никогда не бывало трех-четырех проигрышей подряд.

– Я тебе показывала свои таблицы. У меня бывали полосы невезения, но немного и редкие.

Оливер соображал, что к чему. Какой бы ни была игра, полосы невезения случаются так же верно, как приход ночи; и рано или поздно любой азартный игрок открывает для себя мартингал. Оливер наблюдал, как она прельщает себя таким посулом.

Сам же он прельщался ее всевозрастающей зависимостью. Он думал повторить драму несделанной ставки, чтобы восполнить ее смятение, но вместо этого попросту разок-другой предупредил ее, что его букмекер уехал из города.

– Власти предержащие, кажется, вечно предержают где-то еще, – воскликнула она. От нетерпения своего она была живейшим обществом. Ей почти что удалось расстегнуть его целенаправленную благопристойность.

Через неделю события сами по себе привели к кризису: у Полин случилось несколько прямых проигрышей. Последний стоил ей трехсот двадцати долларов. Ее ужасала необходимость выставлять такую сумму вдвойне, ужасало и не делать ставку. Оливер предложил ее профинансировать. Она отказалась как могла яростно – недостаточно яростно, понимала она, хоть и не неискренне. Оливер заметил:

– Ты говоришь так, словно мне услугу оказываешь.

Полин же это подсказало выход:

– Давай договоримся. Если я не смогу их тебе вернуть – завещаю тебе свою девственность. И тебе придется ее принять.

– Полин, ты дитятко несмышленое.

– Пошло оно все к черту. Попрошу у Мод.

Перспектива того, что она будет должна ему себя, возбудила Оливера.

– Согласен. Но настаиваю на том, что место и время выберу сам.

– Возможно. Получишь недельную отсрочку. «До сладкой песни: „Мы поспели!“…»[21] Конь – Презренье. И он выиграет. Тогда я арендую себе настоящего мужчину, вахлак ты эдакий.

Эта хитрая страховка удовлетворила Полин. В своем будущем она обрела свежую надежду. Однако Презренье остался без призовых, и с проигрышем ее уверенность съежилась.

Полин обуял неожиданный, неутолимый стыд. Заверения Оливера оставили ее холодной:

– Даже если не в деньгах суть, она во мне. Я не позволю тебе спустить меня с крючка. Я тебе не маленькая дурочка.

– Я знаю. Нам нужно было открыть совместный счет, тогда это не имело бы значения. – Оливер сам не знал, что он имеет в виду этой шуточкой.

Несмотря на их уговор, раскаяние Полин подавило любую мысль о том, чтобы не возвращать долг наличкой. Деньги она решила заработать. Оливера это удивило и не слишком озаботило. Отплатит ему Полин или нет – он становился средоточием всей ее жизни. Никогда прежде ни над кем он в такой мере не господствовал.

Что же касается денег, Оливер слабо верил в какие бы то ни было игроцкие системы – и уж точно не верил в Полинину. Никаких ее ставок у букмекеров он не размещал; у него и не было никакого букмекера, кроме себя самого. Она ничего ему не задолжала – Оливер держал у себя шестьсот тридцать пять долларов, принадлежавших ей.

Полин попросила Мод помочь ей отыскать работу. Мод, не зная о важности Оливера в ее жизни, предложила обратиться к его отцу – доброму знакомому, кто в то время занимался реорганизацией Ассоциации, президентом которой его избрали. Он и сможет придумать, чем ей заняться.

Сперва обескураженная, Полин быстро убедила себя, что Оливер не служит препятствием к тому, чтобы она обратилась к мистеру Прюэллу. На следующий день она ему нанесла визит. О трудоустройстве они не говорили. Был он наблюдательнее Мод и знал, как его сын проводит вечера. Полин ему понравилась. Заведя ее к себе в кабинет, именно он обратился к ней с просьбой:

– Вы влюблены в Оливера? Надеюсь, что да. Мне нужна помощь.

– Помощь с Оливером?

– Мне кажется, он превратился в другого человека. Еще год или около того назад он обращался со мной как со старым пердуном. Все понимал в жизни, а я для него был рабом предпринимательства. Теперь же он не только уважает меня и доверяет мне – он стал на меня работать. Меня это тревожит.

– Вам не кажется, что он при этом счастлив?

– Как такое возможно? В его двадцать лет мне тоже хотелось быть писателем. Но у меня к этому не было дара, а потому я взялся за дело и принялся зарабатывать деньги. Послушайте, дорогая моя, с самого начала у меня было представление, что если я сколочу себе состояние, оно будет для того, чтобы мое дитя могло вести такую жизнь, какой пожелает. С чего бы Оливеру сызнова заниматься тем, чем занимался всю жизнь я? Если он хочет писать, пускай пишет.

– А вы уверены, что он этого хочет? Он ни словом не обмолвился о…

– У него истинный талант. Вы, похоже, не верите мне. Ну, показать вам мне особо нечего после того, как он закончил колледж, только немного поэзии, да и та… – из запертого ящика он достал «Бумаги Пресидио», – …крайне пикантна. Ну да вы взрослая девушка. – Он передал ей журнал.

Полин прочла строк десять, после чего, невзирая на предупрежденье хозяина, томик упал на пол. Полин весьма порозовела – далеко не только от смущения.

– Я остолоп, простите. – Тактично мистер Прюэлл даже не улыбнулся ее незадаче. – Вам придется поверить мне на слово. Знаете, отцы такого обычно не одобряют.