— Полезный ты товарищ, Запасик, — сказал Одиссей, смакуя каждый глоток. — Жаль, скоро от тебя ничего не останется.
— Так я же не против! — жизнерадостно отозвался умп. — Мне главное помочь!
Чернушка громко и беззвучно «каркнула» в безвоздушном пространстве рубки. Затем подумала и нагло телепортировалась внутрь сферы, отчего сразу стало тесно.
— Щщщщщррррххххххсссссссщщщщщщ! — недовольно воскликнула птица, и её пронизывающий зов, как обычно, заставил человека сморщиться.
— Ну хорошо-хорошо, сиди внутри, только не вопи, — сказал Одиссей, обнимая Чернушку за крыло. Каждый глоток гази-пены наполнял его измученное тело энергией и силой, которая скоро будет нужна. — Вот, съешь банку.
Клювастая прожора заглотила банку и успокоилась. Ей одновременно нравилось в астероидах, своей родной среде — и совсем не нравилось в странной аномалии. У космической птицы не было ушей, глаз и носа, Чернушка не дышала и не нюхала, не слышала, не видела — но всеми рецепторами на поверхности и внутри ощущала пространство. Она сканировала всё вокруг, пронизывала насквозь толщи вещества и «видела» каждый летящий осколок на десятки километров вокруг. Это позволяло космической птице идеально маневрировать даже в густых астероидных потоках, легко уклоняться от столкновений, а когда увернуться невозможно — моментально телепортироваться в наилучшее место.
Здесь, в скомканном пространстве аномалии, птица чувствовала массу складок, червоточин и искажений, и они её страшно раздражали, так что Чернушка с трудом находила себе место и была перевозбуждена. Тем не менее, она идеально выполнила непростую задачу и принесла умпа с ремботом на «Гаррак», а ведь без этого план Одиссея был бы попросту невозможен.
— Ты моя умница, — ласково сказал детектив, поглаживая пружинящую шкуру. — Совершенный организм.
Чернушка положила тяжёлую голову Фоксу на колени, и он заметил, что за последнее время птица чуть-чуть подросла. Вокруг разом потемнело: Чернушка пила свет, а затем потоки полились вверх из её широких крыльев. Одиссей замер, глядя на маленькую фигурку из звездных бликов, которая танцевала в Ангаре номер три.
— Как ты узнала, Чернушка? — прошептал он. — Как ты можешь такое понимать?
Птица потёрлась щекой о его руку и замерла. Они летели в полной тишине, и Фокс любовался на звёздную принцессу. Судя по лёгкой коротенькой накидке, она только проснулась, выскочила из своей комнатки в пустую общую залу и танцевала, кружилась от переполняющих её чувств. Кажется, это было после дела о шеклах, которое закончилось победой и спасением — и Ана радостно носилась по ангару, пока все спят, уверенная, что никто не увидит. Но Чернушка сидела сверху, по своему обыкновению уцепившись за потолок, как какая-нибудь летучая мышь — и сохранила этот образ. У Одиссея защемило в груди и выступили слёзы.
Его лицо не дрогнуло, когда выли гарранцы, лишь кривилось в неверии и гневе; глаза остались горячими и сухими, когда Шави и Лесси перестали дышать; он не испытал ни тени страдания, вспоминая, как Джахар мучал и рвал мальчика, удар за ударом терявшего веру в жизнь. Всё это вызывало у Одиссея не слёзы, а сжимающий сердце холодный гнев.
И только увидев счастливую, прекрасную Ану, которая гибко и стремительно переступала и кружилась по ребристому полу «Мусорога», полная жизни и надежд, Фокс дрогнул, и напряжение, сжимавшее его изнутри, отступило. В груди как будто распустился диковинный цветок. Одиссей понял, как сильно всё это время ему было нужно, чтобы Ана была рядом.
Он не мог взять её с собой — в полную неизвестность, в смертельно-опасный рейд — но истово желал разделить с ней всё пережитое. Величие силоворота; головокружительное падение сквозь астероиды; разбитую раненую птицу белого корабля. Он хотел, чтобы Ана трижды на секунды разминулась со смертью, совершила отчаянный манёвр и отдала всё, спасая незнакомцев, попавших в беду. Узнала, какие они замечательные, а потом испытала крах и шок… вместе с ним.
Одиссей засмеялся, качая головой. Какая же странная штука, любовь! У него давно такого не было: взгляда на жизнь через чужое лицо. Он привык один летать с планеты на планету, отвечать только перед собой и за себя, постигать вселенную и смаковать её сокровища. Ведь они так часто попадались ему в руки, потому что он был совсем как Чернушка — умел сканировать жизнь на события и тайны, мог разглядеть их издалека. Но, в отличии от вёрткой птицы, Одиссей мчался к ним, врезался в них с разбега, он жаждал невероятных ситуаций и сложных проблем, которые можно блестяще разрешить.
Много-много лет Одиссей Фокс день за днём испытывал драгоценное и невероятное в одиночку. И лишь сейчас понял, что готов разделить с Аной каждый шаг. Не только потому, что мир такой потрясающий — и радостно, когда кто-то осознаёт это вместе с тобой. Но и потому, что Ана оказалась такая потрясающая: она умела понимать и ценить удивительное и тривиальное, так же как Одиссей.
Гамма, при всей его незаменимости, и Чернушка, при всей её идеальности как преданного питомца и сверхсущества, не могли разделить с Одиссеем всю радость и горе, восторг и счастье существования. Может потому, что они были не люди. А может потому, что у человеческой расы именно любимые подходят для этого на порядок лучше всех остальных.
— Ана, — признался Фокс счастливой танцующей фигурке. — Я люблю тебя, представляешь? Из ниоткуда, из пустоты. Недавно мы друг друга не знали, а теперь я влюбился в тебя, и хочу, чтобы ты тоже.
Ана улыбнулась и засмеялась, словно услышала его слова. Она схватилась обеими руками за стеллаж с продуктами, разгорячённая, чтобы отдышаться и легко восстановить дыхание — с её-то S++ прошивками и идеальной генетикой. С другой стороны зала шелохнулась тень, кривая дверь открылась, и из своей комнаты вышел зевающий вихрастый человек в широком и слегка измятом свитере (судя по виду, он в нём и спал). Полуголая Ана, как испуганная лань, тут же спряталась за ряды цветастых пачек и баночек и лёгкими шагами прокралась к себе. Уже почти закрыв дверь, она задержалась, разглядывая Одиссея, и хоть фигурка была маленькой, а световые картины Чернушки далеко не такие чёткие, как визиограммы — ему показалось, что девушка хотела что-то сказать. Но не решилась и лишь тихонько прикрыла дверь.
— Свидание, — хрипло пообещал Фокс. — Если выживу, позову на свидание. И пусть попробует отказаться!
Световое видение погасло. И теперь, в наступившей приглушённой темноте детектив неожиданно заметил что-то маленькое и блестящее, увязшее в стене серых гранул.
— Что? — удивился он, всматриваясь, а затем протянул руку и создал волну из гранул, которая прошла по стене и принесла маленькую штуку прямо ему в ладонь.
Это был маленький угловатый инфокристаллик. Не тот старый и потёртый, что принадлежал Фоксу, а чужой.
— Джанни, — прошептал Одиссей, его глаза расширились.
Он активировал кристалл, и перед ним возникла визио-фигура Пророчицы.
— Покажи это ранцеллам, — прошелестела она. — Они должны услышать.
Фокс сидел с открытым ртом. Он понятия не имел, кто такие ранцеллы.
— Пойму, когда их увижу, — сказал он наконец.
— Время до цели: около одного витка, — сообщил Гамма. — Вам следует немного отдохнуть.
— Принято, — кивнул детектив.
Он сжал кристаллик в кулаке, откинулся на мягкую спинку кресла и закрыл глаза.
— Связь начинает искажаться.
Голос Гаммы вывел Одиссея из прострации почти через час. Просыпаться было трудно, всё тело ломило, несмотря на едва заметные массажные вибрации, которые периодически проходили по поверхности «кресла».
— Сигнал расслаивается, проходя сквозь разнородные сгустки пространства, и частично мешает самому себе, частично теряется, не доходя до цели. Я дублирую сообщения по несколько раз, а система «Гаррака» собирает их в единую передачу, поэтому вы слышите непрерывную речь.
— Что с защитным полем? Когда его нужно отключать?
— Уже скоро. Вам следует знать, что астероидный поток густой, и шансы столкновения выше тридцати процентов, а шансы фатального столкновения не просчитываются, но предположительно в районе двух процентов. Щиты успешно отразили уже одиннадцать ударов во время полёта.
