В одной из стен коридора, в угловатых, явно прорубленных каким-то тяжелым примитивным инструментом нишах, на равном расстоянии друг от друга, шел ряд одинаковых металлических дверей – в отличие от той, что вела в башню с винтовой лестницей, эти выглядели вполне современно и явно были установлены совсем недавно.
– Камеры? – спросил Оберхайзер. Штосс кивнул:
– Да. Ты не смотри, что все выглядит так по-неандертальски, на самом деле у нас тут оборудование по последнему слову техники. Например, звукозаписывающие микрофоны почти в каждой стене. Здесь раньше были помещения для обвиняемых в колдовстве и ереси – ведьмы там всякие, чернокнижники и все такое. Двери отсутствовали, в те благословенные времена обходились без глупостей, просто приковывали их цепями к стене и дело с концом. Мы же, как видишь, – он подошел к одной из дверей и принялся возиться с замком, – Привнесли в эту суровую обитель современную цивилизацию и гуманизм! – Коротко рассмеявшись, Штосс с усилием налег на дверь и та с мерзким скрипом распахнулась.
За ней скрывалась достаточно просторная комната неправильной формы, стены конусовидно сходились по направлению к узкому потолку, где едва тлела слабая лампочка. Оберхайзер вдруг подумал, что только сейчас по настоящему начал осознавать смысл избитого выражения «каменный мешок».
Из открывшегося помещения дохнуло застарелой прогорклой сыростью смешанной с острым запахом давно немытого тела и застарелых фекалий. Штосс нажал на какой-то переключатель с наружной стороне двери, света в камере немного прибавилось, так, что стало возможно видеть лежащую у противоположной стены груду грязного тряпья, формой и размерами отдаленно напоминающую нечто человекоподобное. Махнув Оберхайзеру, Штосс переступил порог, приблизился к этой куче и несильно ткнул её носком сапога.
– Подъем, Уилл, – провозгласил он по-английски, – Посмотри, к тебе гости пришли, а ты валяешься, как последняя свинья. Ну разве можно так себя вести?!
Куча несколько раз содрогнулась и медленно приподнялась. Тряпки расползлись в стороны, и стало понятно, что у кучи имеются голова и четыре конечности и она значительно больше похожа на человека, чем могло показаться на первый взгляд. Потом, скрывающемуся под тряпками, наконец, удалось кое-как прислониться спиной к каменной стене и утвердиться в сидячем положении, после чего он поднял, то, что когда-то, наверное, могло называться его лицом, а сейчас представляло собой невообразимо- безобразную и грязную маску из спекшейся крови, желчи и чего-то настолько отвратительного, что о нем даже думать не хотелось. Тряпки окончательно размотались и исходившая от человека поносная вонь сделалась совершенно непереносимой.
– Варвар ты, все-таки, Штосс, – вздохнул Оберхайзер, – Варвар, не знающий меры. Это называется, пальцем он его не трогал. Могу себе представить, чтобы было бы, дай тебе полную свободу. Он у тебя говорить-то, вообще, может?
Штосс только ухмыльнулся, – Он еще и кричать может, да так что только позавидуешь. Ему бы в опере петь с такими вокальными данными, я несколько раз чуть не оглох – Он еще раз ухмыльнулся, наклонился к куче, которая уже успела принять полусидячее положение, и опять заговорил по-английски, – Как я и обещал вчера, Уилл, у нас появилось еще одно очень интересное предложение. Настолько интересное, что, уверен, оно тебе понравится.
Уилл немного наклонил голову, сквозь корку запекшийся крови блеснули глаза и Оберхайзер понял, что воли в этом существе еще остается значительно больше, чем могло показаться на первый взгляд. Может он и походил на мешок с навозом, тело было искалечено, но дух пока оставался достаточно крепок.
Оберхайзер поймал его взгляд и какое-то время они, застыв, смотрели друг на друга. Потом Уилл прошипел:
– Да пошел ты. И через секунду добавил, – Идите на хер оба.
Оберхайзер кивнул – ничего другого он и не ждал. Потом сделал рукой знак Штоссу, уже раскрывшему рот для ответа, чтобы тот заткнулся, выждал небольшую паузу, затем произнес:
– Прекрасно понимаю ваши чувства и ваше негодование, мистер МакГилти, не могу сказать, что разделяю, но понимаю, поверьте. Знаю, что вы изначально не поверите не одному моему слову, я бы, кстати, будь на вашем месте, тоже не поверил, но, все-таки, прошу дать мне шанс. Обещаю вам, даже нет, клянусь всем, что для меня дорого, что буду говорить с вами откровенно.
– Иди на хер, – прошептал МакГилти все с тем же выражением.
– В первую очередь, – продолжил Оберхайзер, не обратив на эту реплику ни малейшего внимания, – Мы должны с вами договориться, чего же хотим друг от друга. Что мы хотим от вас, вам уже хорошо известно – всего лишь навсего несколько ответов на вполне определенные вопросы, не более того. Что же мы в ответ можем предложить вам?
Некоторое МакГилти сидел молча, только глаза яростно сверкали сквозь узкие заплывшие щелки, но потом, все-таки, просипел:
– Думаешь это смешно, тварь фашистская? Решил так тонко поиздеваться? Тебе прекрасно известно чего я могу хотеть – я хочу выйти отсюда!
– Понимаю, МакГилти, – Оберхайзер скорбно склонил голову, всем своим видом показывая, что безумно рад был бы помочь, но ничего не может сделать, – Но, насчет выйти, с этим пока все довольно сложно. Впрочем, если вы в корне пересмотрите ваше поведение и пойдете навстречу… – он опустил глаза и изо всех сил постарался изобразить христианское раскаяние, – Вы же самое понимаете, что…
– Что я понимаю?! Что?! – голос американца сорвался на визг, он всем телом подался вперед, – Что вы забывшие все святое мерзкие свиньи?! Что вы похитили американского гражданина на американской территории и теперь требуете, чтобы он предал собственную страну? Это я замечательно понял, можете не сомневаться!
Резко втянув в себя воздух, он плюнул в Оберхайзера, попав на сапог. Тот не сделал не малейшей попытки отстраниться, несколько секунд изучал блестевший в скудном свете плевок, потом покачал головой:
– Зря вы так радикально. Он некоторое время помолчал, – Так вы по-прежнему отказываетесь говорить?
МакГилти упорно созерцал каменную стену и не издавал не звука.
– Отлично, – Оберхайзер еще раз тяжело вздохнул, демонстрируя собственную непричастность к происходящему, – В таком случае, я вынужден буду сделать вам еще одно предложение. Полагаю, на этот раз вы заинтересуетесь.
Он расстегнул нагрудный карман кителя и вытащил оттуда небольшой бумажный конверт. Из конверта извлек довольно толстую пачку черно-белых фотографий, после чего аккуратно положил их на влажный каменный пол прямо перед продолжавшим безмолвствовать американцем.
Тот вначале игнорировал их с тем же показным презрением, что и отказывался от разговора, но затем, все же, скосил взгляд. Далее события развевались весьма стремительно – вначале у МакГилти резко округлились глаза и он судорожным движением сгреб фотографии поднеся их практически к самому носу, несколько секунд разглядывал, издавая при этом некие приглушенные утробные звуки, которые можно было бы классифицировать, как нечто среднее между стоном и рычанием, а потом, без всякого предупреждения, словно туго сжатая, но теперь, наконец-то, получившая долгожданную свободу и распрямившаяся пружина, бросился на Оберхайзера. И, если бы последний не ожидал чего-то подобного, а сам МакГилти находился в чуть лучшей физической форме, то его атака вполне могла закончиться для эсэсовца более чем печально. Но Оберхайзер был начеку, поэтому достаточно легко уклонился, а когда американец, не сумев удержать инерцию, пролетел мимо него, профессионально ударил его с ноги, не без некоторого удовлетворения ощутив, как под носком сапога что-то хрустнуло. МакГилти кулем рухнул обратно на пол, впрочем, немедленно попытался вновь подняться, выставив вперед руки со скрюченными пальцами, и стараясь любой ценой дотянуться до Оберхайзера. Штосс, который, по всей вероятности, уже считал американца практически покойником, поэтом, в первый момент, несколько оторопевший от подобного напора, тоже активно включился в дело и на МакГилти с двух сторон посыпался такой град ударов, против которого не имела ни малейшего шанса даже вся его бешеная ярость. Через пару минут все внезапно пробудившиеся резервы некогда явно железобетонного организма МакГилти были окончательно исчерпаны, и он уже опять лежал на ледяных камнях, слабо пытаясь прикрывать голову, точнее, то, что от неё оставалось, от сапогов Штосса. А когда Оберхайзеру не без труда удалось полностью утихомирить своего коллегу, американец уже практически не шевелился.
