–Если придёт, не давайте–убью!. Окидывает глубокой чернотой глаз и уходит.

–Такая ночью и задушить может, и не кашлянешь ! – замечает Гриша.

–У нас баба вся ровная, потому степь живём,– ни к кому не обращаясь говорит бурят. У вас гора есть, тайга есть, однако и баба разная.

–Ты деньги давал ? -прерывает его Саша.

–Однако давал, мы тоже «её» хотим.

Молчим, отводим глаза от закуски, поглядываем на дверь.

–У нас степь далеко видно, а тут стена не видно, так и баба .

– Что, так и баба?

–А ничего. Я её знай, это Маша – Петровича жена.

–Да такую и за стеной видно! – вставляет Гриша. Ты как попал в авиацию?

–Мы – комсомол, страна сказал надо –идём.

–Ком – со – мол ! А водку пьёшь.

Бурят щурит глаза, вроде как улыбается, потом уверенно говорит:

–Мера знай, честь знай.

Вдруг быстрые шаги по коридору. «Она»-говорит бурят. Я подумал, что опять Петровича жена, но распахивается дверь: розовый, с дождинками на бровях, улыбающийся Федотов! Все карманы отягощены «ею», в руке промасленный свёрток, испускающий дух, «злодей»; во второй прижимающей к сердцу ещё три бутылки, плачущие от дождя. Ни тени упрёка, осторожно берём принесённое, кто-то его раздевает, бурят подставляет стул, в стакан наливает и говорит:

–Пей за дружба !

–Только, братцы, в Военторге! – закусывая говорит Федотов. Нигде нет, зараза, а не город. И как здесь люди живут,– пустыня! Взял семь штук, на все гроши. Не давали, сказал–свадьба. Хватают, не город – пустыня !

–Степь, -поддакивает бурят.

Нас семеро, спящего не трогаем – он ворочается и дышит с остановками, как паровоз под парами. В дверной ручке заложен стул. Бурят лоснится, что –то долго нет слов «Мера знай, честь знай», может он забыл, хотя уже махнули грамм под двести. Кто-то дёргает за дверь, не успевает подбежать Максимов, стул падает. Решительно входит высокий мужчина в форме. Василь опустил бутылку под стол. Вошедший знакомится – инструктор Долгих. Ему подставляют стул, он берёт кусочек хлеба, отделил мякоти «злодея», понюхал, причмокнул:

–Ох и хорош, бродяга!-обвёл стол глазами, как-то огорчённо спросив, – Что, вся ?!

–Что Вы, товарищ, инструктор!! Есть!

И Василь, достав бутылку, льёт в стакан инструктора. Бурят, видя как стакан наполняется, говорит: «Мера знай!» Инструктор поздравляет нас с прибытием на учёбу, поднимает стакан, но, поднеся его ко рту, спрашивает: «А моя здесь случайно не была?» Дружно отвечаем, что мол случайно была и хотела …… «А, знаю, убить, да ?». «Такая может!»-подтверждает Гриша. «Нет, мы её знай!»–горячо возражает бурят. «Ну ладно, уж!» – Иван Петрович пьёт, закусывает, хвалит сало, спрашивает– чьё. «Свинья» – говорит бурят. «Его» – показывает на меня Максимов. «Маша Ивановна баба ровная, – «степь»-добавляет Иван Петрович, бурят согласно кивает головой. «А ты чего здесь, Иван?» -спрашивает инструктор; оказывается бурята зовут Иваном. «Мы учить М-17, самолёт. Страна сказала надо, потому комсомол… ». Почему то все молчим, каждый в своих думах. Нет, мы не тяготимся инструктором, в лётном деле мы тоже не птенчики. Но иногда так бывает в компании тягостное молчание и тогда говорят, что милиционер родился. Может и в этот момент произошло это событие, а, может, это молчание есть пауза к песне. Хоть бы кто-нибудь запел. И как бы на призыв моей души Иван Петрович, наклонив голову, прикрыв глаза ресницами запевает тихим баритоном:

„Поезд скатился с уклона, красным моргнув огоньком,

Кто-то стоял у перрона, долго махая платком ….“

Можно петь громче – под нами клуб, на третьем этаже телефонная станция, но эта песня грусти не требует громкости и мы подтягиваем, вкладывая в голоса мягкость своих грубоватых натур.

Мы в думах о доме, о разлуке, песнь обволакивает нас паутиной одиночества. Поэтому и прозевали, услышав грохот уже упавшего стула. Иван Петрович натренировано метнулся и залёг между коек. Появляется всё та же незнакомка, но теперь мы знаем кто она. Лицо в приятной улыбке, рукава кофточки опущены. Моргнув нам глазом, давая понять, что она всё знает, восклицает: «А моего тут нет?» Врать бесполезно. Она садится на стул, где только что сидел её муж, смотрит на нас на всех : «А Степь, и ты здесь», он ей что то отвечает, но его не понять,– «Здрасте, уже готов !?!» И, правда, Иван опустив голову, что-то бормочет на своём языке, держась за спинку койки. «Про Селенгу запел, ну, тогда всё». Она ловко, как ребёнка, берёт бурята на руки и несёт его к койке, где залёг её муж. Как бы случайно видит его: «Смотрите-ка, мой Ванечка! А я шукаю, где вин?». Иван Петрович смущён. Она рада, что он попался как мальчишка, стряхивает с него пыльцу, оправляет китель, берёт за руку – он приятно доволен – и подводит к столу. Инструктор знакомит : «Мария Ивановна, моя жена, бывший шахтёр Черемховской Комсомольской». Петрович садится на прежнее место, она становится сзади его стула. «У вас. что, уже вся ?» – спрашивает Мария Ивановна . «Ну что Вы!!» – по медвежьи ласково говорит Василь, сам встаёт, запускает руку под подушку, слышится звон стекла. «Одна не зазвенит, а у двух звон не такой» – шутит он. Ряды наши поредели: «Степь» спит, Федотов без слов лежит, заложив руки за голову, видит на потолке свою прошедшую молодость, свадьбу трёхмесячной давности. Саша сказал: «Хватит, что–то не идёт». Но сидит с нами, ждёт кризиса. Василь же в этом деле не утомим, как верблюд, запасающийся водой перед пустыней. Наливает себе и из уважения к Ивану Петровичу по полному стакану. «Что вы, куда ему так много!» – замечает Мария Ивановна. Она берёт стакан и мелкими глотками, как холодную воду, отпивает половину. Петрович возмущается , но она гладит его по голове, успокаивает. Как- то неожиданно он выпивает, не чокаясь с нами. В смуглость лица Марии от выпитого вкралась розоватость каррарского мрамора, чернота глаз углубилась до бездонности омута, расширив зрачки под ресницами, длинными и изогнутыми к верху, как шубка сибирского шелкопряда. Блажен тот муж , имеющий такую жену !!! Она хочет что-то нам рассказать и её чувствительные губы, к которым хочется прижаться, раскрываются, обнажая белизну чуть влажных зубов. «Всё вот он»,–она приставляет как дуло пистолета указательный палец к голове мужа. «Сейчас пойдёт про тень-перетень-кривой плетень», – угадывая желание к разговору, перебивает её Петрович. Но это не останавливает Марию Ивановну. «Мы с подругой Валей жили в Черемхово и горя не знали, особенно, кто такие эти лётчики. Бывало прострекочат над нами, блеснут на солнце чем-то ярким и до свидания. Работали мы с ней в шахте на отбое . Работа аховая, дело это конечно мужское, силовое. Но мы и тянулись, не последними были. «Давала стране пыли !» – вставил Петрович. И вот семнадцатого августа вручают нам с Валей, как стахановкам, по билетику, такие розовенькие квиточки – приглашаетесь на день авиации, с катанием на самолёте .—Ещё человек шесть получили такие квиточки . Ехать –не ехать ? Поехали. День был ясный, тихий. На аэродроме тьма народу, оркестр, ларьки с пивом, квасом, заборчик сделан голубенький, а за ним самолётики как стрекозюльки, лётчики ходят в кожанках, все серьёзные, но молодые. Многие из наших отказались летать. Но мы с Валей решили – будь, что будет. Подходит их командир, взял квиточки, подвздел нас под руки и повёл к «стрекозюлькам». «А я, видите, здесь широка, – показав на бёдра, «и здесь», – потрогав бюст, улыбнулась Мария Ивановна . Командир приказал: «Товарищ Долгих, сажайте» Залезла я ногами в кабину, а дальше не вхожу, узок–то самолётик. Но ничего, Ваня придавил, только сказал: «Ишь, разнесло. Уголь тобой что ли крошат? Можно и не привязывать, и так плотно заклинилась. Но всё таки ремешками крест на крест привязал, под грудями проверил – не жмут ли . Потом затрещало запрыгало, смотрю – уже висим, ветер бьёт, а земля где–то, не вижу, дух во мне замер. А потом осмотрелась и петь захотелось, так хорошо !. Сели, и тут я поняла, кто такие лётчики, стала Ваню целовать; все смотрят-смеются, мол, обалдела баба, что делает»…. «Что, у вас уже вся?» – Василь опять сунул руку под подушку, но звона не было. Разлил всю, Мария Ивановна опять отпила, говоря «тебе много, Ванечка !» Закусили. «А вечером они нас с Валей в сад над Ангарой пригласили, и там Ваня признался – без тебя, Маша , жить не могу !» «Братцы, не говорил я этого, не верьте !» «Может, и не говорил в прямом смысле, но я так поняла», – сделала заключение Мария Ивановна.