— Извини, — кричит она шепотом.

Достаточно близко.

— Где твоя мама?

И как мне избегать ее до конца дня?

— Готовит обед.

Уже обед? Как долго я проспал?

— А что ты здесь делаешь? — я сажусь в постели. Я все еще одет во вчерашнюю одежду, которая выглядит так, будто провела неделю на дне корзины для белья.

— Мамочка сказала, что ты не очень хорошо себя чувствуешь.

Моя голова откидывается назад.

— Она так сказала?

— Ага. Я слышала, как она говорила по телефону тете Дал, что у тебя новоселье.

Я заливаюсь смехом, хотя тут же жалею об этом из-за пульсирующей головы.

— Думаю, ты имеешь в виду похмелье.

Ее дурацкая, щербатая улыбка медленно расцветает.

— Что такое похмелье?

И именно по этой причине меня вообще нельзя подпускать к детям.

Я прочищаю горло.

— Это когда люди принимают плохие решения ночью и просыпаются больными на следующий день.

Ее лоб морщится.

— Например, когда ты ешь слишком много шоколада и у тебя болит живот?

— Конечно, малышка. Что-то типа того, — я хочу, чтобы мои проблемы возникли из-за того, что я ел слишком много шоколада. Это гораздо менее вредно и намного приятнее, что является двумя плюсами.

— Как ты поправляешься после этого?

Я вздыхаю.

— Я не уверен, что мне когда-нибудь станет лучше.

— Почему нет?

— Потому что я часто болею, — как ни печально это признавать.

Во взгляде Ками нет ни капли осуждения.

— Из-за похмелья?

— Да, — тот факт, что у меня высокая переносимость алкоголя, не означает, что я невосприимчив к последствиям на следующий день. Я стал лучше справляться с ними.

И маскировать их.

— Ой. Подожди! Я знаю, что делать! Стой здесь, Каэль.

— Кэл. Просто Кэл, — подчеркиваю я.

— Хорошо, Кэл, — это все равно звучало как Каэль. Может быть, она выучит мое имя в конце концов, но сегодня не тот день.

Ками выбегает из комнаты, оставив мою дверь настежь открытой. Ее босые ноги шлепают по деревянному полу, когда она мчится по коридору.

У меня возникает соблазн уйти, чтобы избежать еще одного разговора с ребенком. Судя по тому, как пульсирует моя голова, это может быть к лучшему.

Или ты мог бы просто вести себя мило и развлекать дочь Ланы после всего, что произошло прошлой ночью.

Заработать очко или два с Ланой было бы не самым худшим. Хоть я и не ребенок, я готов немного притвориться, если это сделает Ками счастливой, что, в свою очередь, сделает счастливой Лану.

Итак, вопреки тому, что каждая клетка моего тела говорит мне бежать подальше от ребенка, я остаюсь в своей комнате, ожидая, когда маленький разрушительный шар вернется с тем, что, по ее мнению, мне поможет. Надеюсь, это бутылка адвила и стакан воды.

Стук в дверь заставляет мою голову резко повернуться в сторону звука. Быстрый ритм моего сердца заставляет мои уши пульсировать.

Лана прислоняется к дверному косяку.

— У тебя есть минутка?

Я сглатываю сквозь густой ком в горле.

— Конечно.

Она входит в мою комнату и закрывает за собой дверь. Глядя на то, как она смотрит на меня, разочарованная и непоколебимая, мой желудок готов очиститься от вчерашней еды из бара.

— Прошлая ночь больше никогда не повторится.

Моя голова падает.

— Да. Этого больше не должно повториться.

— Я забрала ключ обратно.

Мои кулаки сжимаются на одеяле.

— Я понимаю.

— Я не понимаю, как это вообще возможно, — ее тон острее лезвия.

Я игнорирую ощущение бурления в животе и сосредотачиваюсь на ней.

— О вазе…

— Что насчет нее?

Вопрос выходит ледяным.

— Я планирую купить тебе новую сегодня.

— Ты действительно думаешь, что откупившись, компенсируя то, что разбил мамину вазу?

Я моргаю.

— Твоей мамы?

Из всех вещей, которые можно было разбить, это должно было принадлежать ее матери…

Она выпускает судорожный вздох.

— Я знала, что было ошибкой согласиться, чтобы ты жил здесь. Я должна была просто обсудить ситуацию с адвокатом и отправить дело в суд. Я думала, может быть, у тебя хватит здравого смысла, и ты будешь вести себя наилучшим образом, но, очевидно, я прошу слишком многого. Что ты вообще хотел, заходя в дом так поздно?

Я ворошу волосы.

— Я не совсем трезво мыслил.

— Мне не следовало давать тебе ключ.

— Лана…

— Нет. Ты не можешь сказать Лана и ожидать, что все это забудется.

— Я не пытаюсь все забыть. Я пытаюсь извиниться.

— Ну, можешь взять свое сожаление и засунуть его себе в задницу вместе со всем прочим дерьмом, которое ты извергаешь, — она захлопывает дверь прежде, чем я успеваю хотя бы извиниться.

— Я вернулась! — Ками влетает в мою спальню, как торпеда. Дверь ударяется о стену, и с потолка падает кусок штукатурки.

Это выглядит многообещающе.

— Помни про свой внутренний голос.

Я вздрагиваю.

— Верно. Извини, — она перепрыгивает с одной ноги на другую.

— Как дела?

— Я сделала тебе кое-что, чтобы тебе стало лучше, — она прижимает к груди сложенный лист бумаги.

— Что это такое?

Она подзывает меня ближе пальцем. Я подумываю наклониться вперед, но передумаю и вместо этого встаю на колени.

Лицо Ками светится, когда она разворачивает лист бумаги.

— Та-да!

Я вздрагиваю от пронзающей боли в черепе.

— Тебе не нравится? — улыбка Ками дрогнула, угрожая совсем исчезнуть.

— У меня просто болит голова.

— Ой, извини, — ее нижняя губа дрожит.

Быстрый просмотр бумаги заставляет мое сердце подпрыгнуть в груди. Это самый простой из рисунков, с большим шатким сердцем, занимающим большую часть страницы. Внутри красной формы она нарисовала две фигурки блондинов. У одного большие закорючки на руках, а у более короткого тело треугольной формы, которое представляет собой платье. Под сердцем Ками написала мне сообщение.

«Выздоравливый, Каэль».

Смех вырывается из меня, когда я осматриваю свое имя. Не могу сказать, что я видел, как кто-то пишет мое имя так раньше.

— Мне нравится.

Все лицо Ками сияет, как фейерверк, яркое, и его невозможно не заметить.

— Да?

— Лучшая открытка на свете, — мои губы растягиваются в искренней улыбке.

Кто-то втягивает воздух. Я отрываю взгляд от лица Ками и вижу, что Лана смотрит на нас широко раскрытыми глазами.

— Привет, — я дарю ей легкую улыбку.

— Что происходит?

Она делает шаг в комнату.

— Я сделала Каэлю открытку, чтобы он чувствовал себя лучше.

Ками поворачивается, чтобы показать матери лист бумаги.

— Ты? — напряженность в голосе Ланы соответствует ее жесткой позе. — Что с ним случилось?

Щеки Ками розовеют.

— У него похмелье.

Лана смотрит на меня так, будто это я виноват в том, что она научила ее дочь этому слову.

Я поднимаю руки в знак капитуляции.

— Она подслушала, как ты разговаривала по телефону о похмелье, так что не тыкай в меня пальцем.

Лана поворачивается к Ками.

— Это мило с твоей стороны, — она гладит дочь по голове, еще больше взъерошивая спутанные пряди.

— Тебе лучше? — большие голубые глаза Ками смотрят на меня.

— Абсолютно. Я уже начинаю чувствовать себя лучше, — хотя головная боль и тошнота пройдут через некоторое время, тяжесть, сдавливающая мою грудь с тех пор, как я проснулся, кажется менее интенсивной.

Ками визжит, прижимая открытку к груди, при этом сминая бумагу.

— Я знала, что это сработает!

Мой глаз дергается от высокого тона. Я осторожно потираю висок, пытаясь избавиться от давления.

— Почему бы нам не пойти искупаться и не оставить Кэла в покое?

Ками выбегает из моей комнаты, визжа от возбуждения.