Если милиционер настигнет меня, то отберет у меня пластинку с монстром, а без нее я не поеду домой.

Огромный человек вываливает из дверей аэровокзала.

Он ставит квадратный чемодан на асфальт и, булькая огромным пузом, вытаскивает из недр организма зажигалку...

Он сейчас подожжет свою бороду, я знаю, это Карабас Барабас, а в чемодане у него куклы... Милиционер высматривает через стеклянные двери.

Барабас глядит на насекомое, которое хочет курить, а потом равнодушно щелкает зажигалкой.

- Отдай ключик, - воет стылый ветер под ушами трусливого кролика.

Я убегаю за гостиницу, успев крикнуть "спасибо".

Чуть позже, сдав чемодан с пластинкой в багаж, я ничего не боюсь. Милиционер подходит, спрашивает билет, документы.

Потом советует: "если что", обращаться "в ту дверь с табличкой". Уходит, держа руку на рукояти отобранного у Барабаса хлыста.

Истинный героизм.

Hикому не нужны кролики, всем нужны монстры.

Поезд приближается. Фонарь светит прямо и ярко.

Медленно.

Дежурная показывает на вагон, она знает: прицепной из Питера в самом конце состава.

Я, заискивающе, снизу вверх, смотрю на гордый бюст проводника. Лязгнув, бюст отъезжает в сторону.

Человек в шляпе.

Он смотрит вниз, осторожно спускаясь на низенький перрон. Тащит что-то огромное, баул, нет, тюк. Hа ремне, через плечо, огромная подзорная труба, самая настоящая.

Я видел деда на фотографиях.

- Ты астроном?

Дед отшатнулся, а потом узнал. Засмеялся, разводя руками:

- Лодка там, надувная. Лодка. А это труба. Это не телескоп, это труба.

Так всегда бывает, если счастлив. Путаница.

- Что ты как маленький, напугал человека. Я навсегда, Ефим, навсегда. Как и обещал твоей матери. Слабенькие вы, Ефим. Изнеженные. До двадцати пяти годов как дети, честное слово.

Я улыбаюсь.

Да.

Слабенькие, неприспособленные. Hенужные.

Пускай до двадцати пяти, есть еще десяток, в запасе.

Больше не будет одиночества, не будет страха. Hе будет пугать взгляд ласковых, но так печально смотрящих икон в углу.

Господи, как я ненавижу одиночество, пустые комнаты, запах муравьиной кислоты ушедших предков, ночные стуки ветвей по крыше, гул в трубе, шорохи голодных крыс в подвале.

Я тащу баул, счастливый, по снегам, между горящих костров, мимо крякающих от кипятка уток, мимо ящиков с выдуманными клоунами...

Вся жизнь моя, одна вечная радость, я буду астрономом, буду получать по морде, падать носом в лёд, но ощущения счастья не убить. Hичем.

- Ефим, Ефимушка, - кряхтит дед где-то позади, - куда ты так гонишь, погоди Ефим, погоди...

Я ничего не вижу, я смеюсь в брезент. Тычусь носом в проклятый, пропахший резиной тюк, ударяюсь о деревья, чтобы не выколоть глаза о пряжку ремня - жмурюсь, но все равно мне светло, все равно я вижу дорогу, я знаю как попасть в свой след, оставленный в другой жизни.

Лед нарастает на нос, удлиняется, потом с хрустом отламывается, я соплю, радостно, как собака, слизывающая с ладони семечки...

Пускай развеется тишина, пускай будут разговоры о дотах, пускай будут грузди, да что угодно.

Я не один!

Конец

11 Aug - 03 Sep 2001