4. ГОСТИ

В пять утра — звонок, раз в неделю — и то не выспишься, вот тебе и воскресенье, халатик, туфли, господи, какая уродина в зеркале, сейчас, сейчас, здравствуйте!

— Двадцать минут на сборы,— сказал Рокеев.

— Как? В пять утра?

Заметалась, придерживая рукой халат, усадила его в комнате, вот, значит, моя берложка, бросилась в ванную, от холодной воды пришла в себя, опомнилась: подождет, никуда не денется, вышла в блузке и юбке, в лучшем виде, благоухая, так сказать, с чувством законной гордости. На свете много красот для тех, кто рано встает.

Он смотрел на Маринку, она сказала:

— Это Маринка. Будем пить чай.

— Некогда,— сказал он.— Ребята меня разорвут.

— Как? — сказала она.— Мы с Маринкой без чая не можем.

И стала будить, одевать Маринку, заговаривая ей зубы, та не хныкала, удивленно таращила глаза на незнакомое лицо. Так-то, Маринка, в пять часов утра мужчина в нашем доме — это, пожалуй, рано, это уже событие. Он, заложив руки за спину, смотрел на книги, она сказала:

— Это книги.

Он хмыкнул, она сказала:

— Если ты так торопишься, одень Маринку, а я чай поставлю.

Спохватилась: она ему «ты» говорит. Маринка хотела зареветь, но стерпела. Он очень даже ловко ее одел, все умеет. Маринка держалась молодцом. Усадила она их за чай, извинилась, что одни бутерброды на столе:

— Я вообще-то умею готовить.

Он сказал:

— Молодец. Давайте скорей,— и, заметив ее удивленный взгляд, тут же изменил покровительственный тон на светский: — Я тоже. И готовить, и мясо в магазине выбирать, и посуду мыть и… что еще?

— Носки штопать,— сказала она.

— Само собой. И еще электроприборы чинить.

— С такими достоинствами… — сказала она.

— Вот именно,— согласился он.

А утро-то! Синее, яркое, холодное. Из подъезда выбежали к вишневым «Жигулям» мальчик в старом свитере и джинсах и нарядная девочка, стройная, как иволга… нет, звонкая, как иволга, а стройная уже как ива или что-то другое, с ними малютка-ангелок — это Рокеев и они с Маринкой вышли к машине и он распахнул дверцу во все это кожано-эмалевое великолепие… Стройная, как кипарис? Нет, это слишком ориентально. А Рокеев надел темные очки.

— Вот видишь, Маринка,— сказала она.— Если ты будешь как дядя, все сама делать, и готовить, и стирать, и полы мыть, то у нас с тобой тоже будут «Жигули».

— Не надо портить ребенка,— сказал он.

— Почему? — спросила она.— Материальные стимулы.

— Прагматизм,— сказал он. Ишь ты.

— Меня вот учили,— сказала она,— что добро несет награду в самом себе.

— Вот видите,— сказал он.

— Сие есть воспитание гордыни,— сказала она,— причем неоправданное, поскольку такая доброта не опережается сознательностью и потому носит абстрактный характер, следовательно, пагубно и так далее.

— Ага,— сказал он.— Тогда, конечно, другое дело.

На улицах стояли люди с корзинками и ведрами, ждали первого троллейбуса, иногда поднимали руки попутным машинам.

— На свете много красот для тех, кто рано встает,— сказала она. На нее напала болтливость, эйфория, это уж было ни к чему.

— Пять минут,— Рокеев остановил машину.— Вытащу Саню.

Приятно было смотреть, как Саня шел к машине, не ведая, что его ждет,— ей нравились такие мужские лица в тяжелых очках, с впалыми щеками и крупным подбородком,— и ворчал на Рокеева за опоздание, что, мол, с Рокеевым договариваться нельзя, и что жена и так на взводе, ей тоже хочется за грибами, и косился на окно, где белело женское лицо. Рокеев что-то тихо сказал, конечно, про них с Маринкой.

— Кто?! — взвился Саня.

Рокеев опять что-то тихо сказал, и Саня сказал плачуще:

— Ну че-е-ерт тебя возьми…

Думал, что ли, что она глухая? Она высунулась из машины и заулыбалась:

— Доброе утро, Саня.

Естественно, она вызвала переполох за окном. Излишне было Сане испуганно оборачиваться, чтобы в этом убедиться. Как он будет потом объясняться с женой,— не ее дело, так ему и надо, пусть берет с собой семью, когда едет за грибами. Впрочем, она не меньше Саниной жены сомневается, что этой компании нужны грибы.

— Значит, за грибами? — сказал Саня, влезая на заднее сиденье.

Они с Маринкой были только попутчиками, но она не спешила успокоить его.

— Да уж что найдем,— сказала она.

— Будем надеяться на лучшее,— сказал он, все еще выражая досаду по поводу их с Маринкой.

Квартала через два в машину залез Толик Шумский из лаборатории НОТ.

— Маша? — осклабился он.— Приятный сюрприз.

— То же самое Саня сказал,— сказала она.— Слово в слово.

— Да,— сказал Саня.— Я сказал то же самое и теми же словами.

— Ты молодец,— сказал Рокеев.

— Ребята, я вчера интересную штуку узнал,— сказал Толик.

— Только не про АСУ,— сказал Саня.— Договорились: про АСУ ни слова.

— Так зачем же ты начинаешь? Слушай, тебе нигде не нужно считать периодические максимумы?

— Максимумы чего? — спросил Рокеев.

— Нагрузки любого станка, например. Или электродвигателя. Периодические.

— Мы же договорились,— сказал Саня.

— Не понимаю тогда, зачем ты начал,— пожал плечами Толик, стал смотреть в окно на березовую рощу и сказал: — Хороши нынче овсы.

— Вот те, с белыми стволами? — кивнул Рокеев.

— Здоровы вымахали,— согласился Саня.

— Хотел вам сказать, что Сикорского в Москву переводят, но раз так…

— Ну? — удивился Саня.— А Рокеев молчит. Я смотрю, что он такой розовый.

— И отчего же я розовый? — спросил Рокеев.

— Он загорелый,— сказала Маша.

— Немного телесный,— сказал Толик.

— Значит, будут перемещения,— сказал Саня.— Шубина поставят или со стороны возьмут?

— А сейчас разве берут со стороны? — спросил Толик.— Пусть бы меня поставили. Над всеми вами.

— Тебя не поставят,— сказал Рокеев.

— Интересно почему? — спросил Толик.

— Ты не деловой человек,— сказал Саня.

— А мне кажется, я как раз деловой. Мне просто мешают всякие перестраховщики и конъюнктурщики, которые не хотят смотреть в завтрашний день.

_ Конъюнктурщик и перестраховщик, объясни ему, то такое деловой человек,— сказал Рокеев.

— Это человек, которой может делать свое дело в реальных обстоятельствах,— сказал Саня.— Стало быть, главное его отличие от энтузиастов, подвижников, тунеядцев и прочих творческих людей заключается в чем?

— В том, что он перестраховщик.

— В том, что он умеет приспосабливаться к обстоятельствам. В приспособлении. Тот, кто пытается обстоятельства менять или игнорирует их,— тот дела не сделает.

— А если их необходимо менять?

— Если дело серьезно и ты вкалываешь как черт, ты не будешь думать, хороши или плохи обстоятельства. Тебе некогда будет об этом думать. Ты будешь вкалывать.

— Тогда позвольте пару слов без протокола; чему нас учат семья и школа?

— Нужно знать, чем собираешься заниматься,— сказал Рокеев.

— Если я делаю приборы, я должен думать про приборы,— сказал Толик.

— Тогда ты изобретатель, а не деловой человек,— сказал Саня.

— Давайте про что-нибудь поинтереснее,— сказал Рокеев.

— Да,— сказал Саня,— здесь дамы.

— Эта дама конструктор,— сказал Толик.— И согласна со мной. Да, Маша?

— Не слушай их, Толя,— сказала она.

— А почему он называет тебя дамой? Мне это не нравится.

— Он сегодня вообще в ударе,— сказал Рокеев.

— Ему с женой предстоит объяснение,— сказала она.— За то, что я с ним поздоровалась.

— Так ты это нарочно сделала? — сказал Саня.

— Дошло,— сказал Рокеев.-— Через 30 километров.

— В чем дело, расскажите мне,— попросил Толик.

Так в разговорах они доехали до коллективных садов автозавода, Маринка спала на руках, а она гордилась, что не проспала это время.

У калитки их участка стоял, расставив ноги и опершись на лопату, в сером берете (который он называл кальсонами) на бритой красной голове, в замызганной рубахе и прожженных штанах (которые он называл генеральскими) маленький и коренастый, как дед-лесовик, дедушка.