Из-за этого дворника мы точно опоздаем, терпеть не могу дворников…

… А Пари иль я боку дё мюзе, дё пон… Ля Тур Эйфель…

– А чего ты нашего дядь Петю так не любишь? Не здороваешься даже, – влезает в мой топик запыхавшаяся Анька. По её круглому лицу катятся градины пота, но у неё есть силы гримасничать – щурится по-лисьи. Тоже мне подруга, называется. «Чего ты его не любишь»…

На нашем пути то тут то там возникают подтаивающие в связи с грядущим разгаром весны ледяные препятствия, и мы их преодолеваем.

– Ты же знаешь, чего, – зло отвечаю и мастерски перепрыгиваю через ледяной горб.

Аньке с горбом не везёт. Она влезает на мини-эверест, но там её ждёт фиаско: сапоги разъезжаются в разные стороны света – правый решил сгонять на юг, левый ломанулся на север. То, что посередине – с силой опускается на покатую ледышку.

– А-А-А! – вопит гигант с непокорённого холма и роняет чебурек.

– А-А-А-А-А! – яростно продолжает орать, в этот раз из-за чебурека.

Да уж, больно, наверное… остаться без жареного пельменя.

– Вставай уже, сколько можно идти в школу.

Я помогаю Аньке собрать ноги в кучу. Она кое-как поднимается, опираясь на мою руку, и мы бежим на урок. Ну, кто – бежит, а кто – ковыляет.

Пока мы вот так «бежиляем», мысль о дворнике болтается у меня в голове, привязанная за ниточку: бамс! – стукнулась о правое ухо; бамс! – о левое. Знает же, почему я дворников не люблю, зачем спрашивать.

***

В нашу гимназию № 10 с углубленным изучением иностранных языков уже пробка из учеников. Ну, привет! Выпускаю в открытый космос Анькин локоть, обгоняю жирнуху, давлю тротуар уверенным шагом, тут идётся уверенно: нет лужекаш и кашелуж с глыбами в душе. Обычно я прихожу раньше, чтобы, во-первых, не толкаться с двоечниками-опозданцами – именно они причина пробки, а во-вторых, чтобы привести себя в порядок, повторить урок, сконцентрироваться.

Врезаться в гущу толпы доверяю Аньке, таранчику-кабанчику: меняюсь с ней местами, выставляю щитом, теперь Анька впереди и мы прём ледоколом, располовиниваем неудобную кучу. Молодец, Понч, отличная работа, мы внутри альмы матер. 8:23 – успеваю расчесаться перед зеркалом, переделать хвостик. Аньку ждать не стала, у неё надолго: переобуться, вернее, спасти из сапог ножки!

А я уже в классе.

– Привет, София!

Это Катька, отличница, как я и Анька. Вечно меня полным именем зовёт, раздражает прям. В друзья набивается, но мне она неинтересна. Не знаю, почему. Какая-то слишком улыбчивая и жизнерадостная что ли. Раз мы с ней вместе шли из магазина. Так ей по дороге камень попался. Простой пыльный камень, каких полно в округе. Так она на него набросилась и давай верещать: «Какой интересный камень, София, глянь», – и протягивает мне в лицо серую пыльнющую плюшку. «Заметь, какие оригинальные грани». Сущий одуванчик. Короче, мне она не очень. Хотя и отличница.

Я что-то ей булькаю в ответ: не до тебя сейчас, типа. Влетаю за парту. Наша с Пончиком – первая в первом ряду (а вот и мой Пончик притащился, села, размещает бока, прячет под парту кровавые жертвы сапог). Достаю учебник французского и повторяю текст про Париж и его достопримечательности.

Звонок. В класс входит Инесса Павловна, наша по французскому. Мне нравятся иностранные языки, особенно французский. Также в школе изучаю английский. Дома – испанский самостоятельно и недавно китайский – с репетитором. Инесса одета в длинную зелёную юбку в складочку и блузку цвета свежескошенного газона.

– Бонжур, мез анфан! – здоровается с нами Инесса. – Ки э тан сервис ожурдьи? – спрашивает, кто дежурный.

Мы приветствуем стоя. На вопрос о дежурном в классе – тишина. Тогда Инесса Павловна обращается ко мне. Я – староста, конечно.

У меня всё записано в блокнотик. Достаю его из портфеля. Читаю. Андрей Котов. Объявляю на весь класс. В ответ тишина. Хорошо, выхожу к доске и объявляю громче: Андрей Котов!

Снова тишина.

У нас в классе тридцать человек. Я, Анька-пончик, Катька-одуванчик, Петька-кот-ученый, Валерия-голубоглазка и Артём-химик – наша цветастая клумба отличников, аккуратно высажена на первых партах. В затылки нам дышат хорошисты. Я считаю, что быть хорошистом – ни то ни сё. Ты либо будь отличником, алмазом, либо никем: иди в троечники-двоечники – уже без разницы. В нашем пятом «Б» хорошистов много, нитонисёшниками заражены вторые и третьи парты. Затылкодышатели хорошистов – троечники. Как правило, в носах ковыряются. У двоечников отдельный регион, у шкафов с книгами. Андрей Котов – житель околошкафного региона, ищу его именно там.

– Котов! Выходи!

Силенцио.

А я вижу. Сидит на последней парте и ни гу-гу, рукав формы разглядывает, будто там драгоценные пуговицы пришиты. Сверлю строгим взглядом:

– Котов, я тебя вижу, почему доска грязная?! Мой доску, ты дежурный.

Зелёные каблучки Инессы Павловны нервно ковыряют дыру в линолеуме.

– Я не Котов, – тихо отвечает Котов.

Все смеются.

– Хорош прикалываться, Котов, если не пойдешь, запишу тебя в штрафную колонку – каждый день будешь дежурным целую не-де-лю, – отчеканиваю, дабы до Котова дошло, что не шучу.

– Я Петров, а Андрюха заболел.

Ну привет! Присматриваюсь, вспоминаю, что у Котова нос вроде картошкой, а у этого длинный, как у Буратино. Только Буратино – плоское бревно, а этот – с ожирением. А-а-а, – доходит до меня, – Котов тоже жирный, поэтому попутала. Пофиг.

– Кто вас разберёт там: петров, котов – какая разница. Раз нет Котова, ты дежурь, вы ведь друзья… наверное.

Я не в курсе, друзья они или нет, но доску надо вымыть и сделать это быстрее, потому что время идёт, а мне нужно про Париж рассказать и «5» получить.

– Вообще-то мы… – начинает не Котов, но закончить не успевает. Его обрубает Инесса Павловна:

– Так всё, ладно, – и сама вытирает доску.

«5» я всё-таки получаю, меня спрашивают первой, блистательно рассказываю у доски выученный рассказ.

– Молодец, Сонечка, отлично, как всегда, – хвалит Инесса. – Все бы так учились!

Дальше – диктант. От него меня освобождают из-за того, что я писать не могу. На среднем пальце правой руки выскочила мозоль-шишка, натёрла ручкой. Но это временно. Мама лечит эфирным маслом и сырой картошкой. Купила мне специальный напальчник. Сейчас он не налезает, сначала шишка должна спасть, а потом буду пользоваться.

***

Урок физкультуры. Я переоделась первой. Жду Аньку, как обычно. Вот копуша. Мой Пончик сложился пополам – носки натягивает, сопит, как бурундук. Она у меня – смешно сказать вслух – балериной мечтает стать. Журналы про балет в портфеле таскает, в инете любуется на пуанты, а сама все четыреста килограммов весит. Балерина…

Наш пятый "Б" заваливается в спортзал. Там новые снаряды, ещё не распакованные, хвастаются целлофаном на солнышке, которое сквозь пыльные окна пробивается – распогодилось.

Возле снарядов суетится Борис Борисович, физрук. Срывать обёртку не разрешает, на лице написано: вы, обормоты, всё сразу испортите. «Обормоты» – это про двоечников и троечников. Ну и правильно, я считаю. «Обормоты» любят раздолбать, испортить. Старые снаряды разнесли так, что директору пришлось новые прикупить.

Ого!

Гимнастическое бревно!

Гимнастическое бревно!

Гимнастическое бревно!

Я мечтаю стать гимнасткой, но мама вряд ли одобрит, не до того мне.

Гимнастическое бревно!

Гимнастическое бревно!

Гимнастическое бревно!

Раньше его не было. А сейчас вот оно. Гимнастическое бревно! Мама не одобрит. Соня пролетает мимо гимнастики. Вряд ли одобрит. Какое оно красивое.

Хочу опробовать. Хочу. Хочу. Хочу. Пробовать. Пробовать.

Ну привет! Пробывальщиков уже набежало…

– Брысь! Я первая.

Очередь покорно расступилась. Ко мне подлетел Петька-кот-учёный, протянул лапку для подстраховки. Мне помощь не нужна. Мама не одобрит. Одним махом отгоняю Петькину лапку, другим махом – влетаю на бревно. Мама не одобрит. Так. Руки в стороны, подбородок в потолок.