Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Предполагается, что я играю роль персонажа исторического периода, в который мы якобы живем: ношу тело, которое не похоже на мое; использую псевдоним и фальшивую личность и не обсуждаю внешний мир ни с кем в исследовании. Это значит, что любой враг, явившийся по мою душу, столкнется с колоссальной болью в заднице – не зная, как я выгляжу, не имея права расспросить тех, кто знает, в нужном ему контексте, да и без толкового оружия он едва ли меня прищучит. В общем, если пан, я буду на коне, а если пропал – может, что-то прояснится с моей личностью. Вероятно, мне даже позволят сохранить полезные воспоминания.

Я достаю обещанный ящик с одеждой и морщу нос. Барахлишко не воняет – оно просто странное, зато исторически точное, как планшет и обещал. В комплекте – странная черная туника, предельно просто скроенная, оставляющая руки и голени голыми (верх непрактичности) и черная куртка, которую можно одеть поверх. Обувь – пара черных лакированных лодочек, функциональных лишь в зоне сильной гравитации, но с причудливыми заостренными носками и каблуками, сужающимися к острию длиной в три-четыре сантиметра. Нижнее белье довольно простое, но требуется время, чтобы понять, что ноги нужно просунуть в фигню из растягивающегося нейлона. Ноги, кстати, без плотного волосяного покрова – таковой у меня только на голове. Да, это ортотело со всеми вытекающими последствиями, но не такое пропащее, если подумать. Я качаю головой.

Страннее всего то, что ткань предельно тупая – и грязь не отталкивает, и кожные бактерии не жрет, уже не говоря о том, чтобы реагировать на обновление стиля или настрой того, кто ее носит. Никаких вместительных карманов: Т-ворота нигде не предусмотрены – ни в рукавах, ни в подкладке куртки. Когда их изобрели-то? Может, на мой век перепадет нормальная интеллектуальная одежда. Я полностью облачаюсь, оглядываю себя в зеркале в ванной. С волосами такой длины меня ждет много проблем, но никаких средств для их нормальной организации, кроме эластичного каучукового кольца, мне не дали. Ладно, пока и так сойдет – потом обрежу до разумных пределов.

Что ж, теперь мне ничего не остается, как пойти на ознакомительную лекцию и «приветственный фуршет». Так что я беру свой планшет и через дверь покидаю комнату.

* * *

По ту сторону двери – длинная узкая зала. Я только что вышла из одной из дюжины дверей на трех стенах, выкрашенных в стерильный белый цвет. Пол выложен плиткой из черного и белого мрамора. Четвертая стена напротив моей двери покрыта чем-то, в чем я через некоторое время различаю листы дерева – настоящего мертвого дерева, срубленного и расколотого на щепки, – с двумя проходами по обе стороны. Видимо, где-то там и будет лекция. Хотя я не понимаю, почему бы не провести ее онлайн. Я иду к ближайшей открытой двери. Меня раздражают мои туфли – они издают неприятное цоканье при каждом шаге.

В центре большого зала уже сидят семь или восемь человек на выставленных в несколько рядов и, казалось бы, неудобных стульях, обращенных к подиуму на фоне выкрашенной в белый цвет стены. Мы – нужно привыкнуть к тому, что я вызвалась добровольцем, хотя сейчас я себя так не чувствую, – все тут более-менее одинаковые мужчины и женщины в глупых ретрокостюмах. Кажется, они руководствуются неким сложным набором правил, определяющих, кому какую одежду разрешено носить, и все мы носим удивительно много тряпок, хоть и находимся в среде обитания с контролируемой атмосферой. У женщин – цельные платья или юбки до колен в сочетании с блузками, закрывающими верхнюю часть туловища. Мужчины носят подходящие по цвету комплекты брюк и курток с рубашками под ними; пояса и воротники выглядят до ужаса неудобными. По большей части одежда – черно-белая или серо-белая, невероятно бесцветная.

Помимо исторических костюмов, наблюдается ряд других аномалий. Насколько я могу судить, ни у кого из мужчин нет длинных волос, а у женщин – коротких. Несколько голов поворачиваются, когда я вхожу, но я не чувствую себя не к месту, хоть и собрала свои лохмы в хвост. Просто еще одна обезличенная фигура в ретроприкиде.

– Лекция здесь будет проходить? – спрашиваю я ближнего ко мне мужчину. Он среднего роста – точно не выше, чем я была раньше, но теперь я смотрю на него снизу вверх. У него черные волосы и аккуратно подстриженная растительность на лице.

– Думаю, да, – медленно говорит он, пожимая плечами, прежде чем неуверенная мина искажает черты его лица. Ну, в таком глухом наряде еще не так скривишься. – А вы, получается, только-только пришли? Я после последнего сохранения нашел у себя планшет, прочел вот…

– Ага, я тоже, – отвечаю ему. Я сжимаю планшет под мышкой и улыбаюсь ему, чуть наклонив голову. Я могу распознать нервозность по голосу, и этому большому парню так же неудобно, как и мне. – Не помните, как подписывались на эту канитель, да?

– Что, выходит, я не один? – По его лицу расплывается облегчение. – Я проходил реабилитацию, – поспешно объясняет он. – Как раз оправлялся от последствий стирания памяти. И вот я здесь…

– Аналогично, – говорю я, теряя интерес. – Так когда тут все начнется?

Дверь, которую я не заметила, открывается в белой стене за нашими спинами, и входит толстый мужчина, ортогуманоид. На нем – длинный белый плащ, застегнутый спереди на архаичные пуговицы; двигаясь, он раскачивается из стороны в сторону, как раздутая самодовольная амфибия. Черные волосы редкими жирными прядями ниспадают по обе стороны от его лица – они длиннее, чем у всех мужчин здесь. Он подходит к трибуне и мерзко кряхтит, чтобы привлечь внимание.

– Привет всем. Я рад, что вы согласились прийти на мою небольшую вводную речь. Хочу извиниться за то, что заставил вас прийти лично, но наш исследовательский проект выполняется в условиях строгой согласованности, поэтому мы сообразили, что не должны выходить за рамки функциональных параметров смоделированного общества. В нем бы всё устроили именно как личную встречу, так что… не могли бы вы сесть?

Чтобы занять все места, нужно время. Я приземляюсь в первом ряду между Большим Парнем и женщиной с бледной веснушчатой кожей и рыжими волосами, совсем как у Линн, но в кремовой блузке, темно-сером жакете и юбке. Я не понимаю стиля – он вертикально несбалансированный и, честно говоря, слегка чудаковатый. Однако мало чем отличается от того, что мне дали надеть, поэтому, наверное, соответствует реалиям эпохи. Неужели так сильно изменилось наше чувство эстетики, задаюсь я вопросом.

– Я доктор-майор Фиоре, – начинает речь тип на трибуне. – Вместе с профессором-полковником Юрдоном я разработал протокол нашего эксперимента и нахожусь здесь, чтобы объяснить вам, чего мы пытаемся достичь, хотя не ждите от меня разъяснений по вопросам, которые могут повлиять на ваше поведение в экспериментальной среде. Рассчитываю на понимание. – Он улыбается, будто только что пошутил. – Итак, первые темные века. – Когда он собирается изречь что-то, кажущееся ему важным, выпячивает грудь и делает глубокий вдох. – Первые темные века длились около трех гигасекунд, по сравнению с семью гигасекундами, ушедшими на Войну Правок. Но в перспективе они заняли почти половину эры Техноускорения, так называемый конец двадцатого – начало двадцать первого века по исторической хроношкале. Если мы проследим исторические записи от дотехнологической эры до первого темного века, то обнаружим, что наблюдаем за людьми, которые жили как обезьяны с технологической поддержкой. Этакие нетипично умные приматы со сложными механическими инструментами, но в основном не изменившиеся с момента появления вида. Затем, когда мы смотрим на тех, кто вышел из первого темного века, обнаруживаем, что наблюдаем за людьми, похожими на нас, поскольку мы живем в современную эпоху – эру эмоциональных машин, как назвал ее один шаман темного века. В исторических записях есть пробел, который переходит прямо от угольных чернил на спрессованных из древесины листах к алмазным процессорам, и где-то в этом промежутке затерялся генезис постчеловеческого состояния.

12
{"b":"833877","o":1}