16 октября 1820 года первая гренадерская рота, считавшаяся главною в полку, не выдержав притеснений, приносит жалобу на командира. Роту отправляют в Петропавловскую крепость. Одиннадцать других рот, в том числе рота Сергея Муравьева-Апостола, выходят из казарм: «Отдайте нам стариков или посадите вместе с ними». Солдаты ищут Шварца, тот прячется в навозную кучу. Известие быстро распространяется за сотни и тысячи верст. Солдат стращают — «против вас идет конница и шесть пушек». Семеновцы отвечают: «Мы под Бородиным и не шесть видели». Примчавшийся великий князь Михаил держит роту два часа, требуя выдачи бунтовщиков. Рота стоит как вкопанная. «Что побуждает вас так действовать?» — спросил Михаил. Из рядов ответили: «То, что Вы променяли нас на немцев». Позже следственная комиссия старалась узнать, кто из солдат отвечал на вопрос Михаила Павловича.
Трех солдат приводили в комиссию. На вопрос председателя: «Кто отвечал великому князю?» — один из них сказал: — «Ваше Превосходительство, позвольте Вас спросить, кто из нас троих первый вступил в комнату?» Председатель указал на одного из солдат.
— Ваше Превосходительство! Я первый вступил в комнату Вы не могли этого заметить днем, то ночью, когда темно, возможно ли в толпе разглядеть кого-нибудь в лицо, чтобы после узнать его».
Власти были необыкновенно перепуганы. Царь находился в Европе на конгрессе. К тому же в городе обнаружили прокламации. Волнения и тревога не прекращались. Полки ходили беспрестанно, везли пушки, готовили снаряды, скакали адъютанты, народ толпился на улицах. Федор Глинка, как адъютант петербургского генерал-губернатора, был свидетелем панических настроений в «верхах»: «Семеновская история началась с вечера и была в ходу на другой день все утро и далее… В этот наканунный вечер я был наипоспешно спрошен к Милорадовичу… Тут я пробыл у него до поздней ночи и назавтра ранним рано уже был опять у своего же места; а там на Семеновском плаце, а там опять у графа и целый день и целую неделю и целых две недели: так что ложился в 4-м часу ночи, а в 7-м утра уже был за делом… Мы тогда жили точно на биваках; все меры для охранности города были взяты. Через каждые полчаса (сквозь всю ночь) являлись квартальные; чрез каждый час частные пристава привозили донесения изустные и письменные. Раза два в ночь приезжал Горголи[18]. отправляли курьеров; беспрестанно рассылали жандармов и тревога была страшная».
Весь Семеновский полк заключают в Петропавловскую крепость В городе идут обыски и аресты. Семеновцы ждут решения своей участи. Жены и дети заключенных, останавливая прохожих на улице, расспрашивают — не слыхали ли об их отцах и мужьях?
И вот указ императора решает неизвестность, прекращает споры, хотя поражает скоростью и неожиданностью приговора: всех нижних чинов раскассировать в разные полки, офицеров перевести из гвардии в армейские полки, а 1-ю роту и Шварца предать военному суду.
Указ немедленно рассылается по батальонам Семеновского полка.
«Как громом пораженные, слушали Семеновцы его чтение, — вспоминает очевидец, — некоторое время самим себе не верили, — наконец, после продолжительного окаменелого молчания, зарыдали, облились слезами, обнимали друг друга, прощались навеки, как будто шли на верную смерть, и с негодованием укора показывали на многочисленные свои раны, как будто желая сказать: того ли мы за них ожидали…»
Офицерам было приказано немедленно развести порученные им отряды по назначенным полкам. «Как будто желая усугубить мучения солдат, провели их в виду Петербурга, но зайти не позволили В самом городе их жены и дети, которых выслали, представляли зрелище не менее горестное, но более плачевное: в стужу, в сырость их спешили гнать толпами; полунагие женщины с грудными младенцами и дети воплем и рыданием оглашали воздух Напрасно просили несколько часов сроку, чтобы забрать свои пожитки, напрасно больные и слабые молили о помощи».
Полковника Шварца приговаривают к смертной казни, но заменяют ее… «увольнением от службы без права вступить в нее».
Так разогнали в армейские полки, в глухую провинцию лучших солдат и офицеров гвардии. Впоследствии власти не раз пожалеют о том, что дали «пороховую начинку» разным воинским частям.
В отделе рукописей Публичной библиотеки в Ленинграде сохранилось более 60 копий, тайно снятых с писем высылаемых семеновских офицеров. На каждой копии помета — «с подлинным верно» и подпись соответствующего почтмейстера: если письмо вскрывалось в Москве — московского, в Киеве — киевского и т. п.
И чего только нет в этих письмах! Вот бывший семеновец Бибиков пишет своей жене Екатерине (урожденной Муравьевой-Апостол), что во всей этой истории «из мухи сделали слона», а у Сергея Муравьева-Апостола чиновники вычитали (и скопировали) жалобу: «Каково сдавать роту в сем ужасном беспорядке. Я тогда отдохну и порадуюсь, когда сяду в сани, чтобы ехать в Полтаву».
И вдруг — письмо 17-летнего семеновского юнкера, с которым мы встретимся еще много раз. Он уверяет отца, что нынешнее происшествие вовсе не связано с его шалостями (как родители непременно подумают!):
«Еду в Полтаву. Долго ли пробудем, неизвестно, есть надежда, что нас простят. Ради бога, не огорчайтесь, карьера может поправиться. В бытность мою в Петербурге не успел заслужить прежние вины, но новых не делал, и вперед все возможное старание употреблю сделаться достойным Вашей любви.
Михаил Бестужев-Рюмин».
Какие же выводы делают члены Тайного общества под впечатлением Семеновской истории? Союз благоденствия не ожидал взрыва, не использовал ситуации. Кроме того, конечно, усиливается сомнение в том, что нужно не торопиться, а ждать медленных перемен.
«Потешный полк Петра-Титана», разогнан… Но солдат-конногвардеец через несколько месяцев скажет: «Ныне легко через семеновцев стало служить; нам теперича хорошо и надо молчать. А если поприжимать будут, то и мы заговорим». Гвардейских саперов отныне велено наказывать лишь за крупные проступки — «не более 10 лозанов». Один бунтовской день смягчил режим во всех полках раз в десять сильнее, чем это смогли бы сделать все 200 членов Союза благоденствия со всеми их связями.
Эхо семеновских событий разносится далеко и отзывается на другом краю империи, в Кишиневе, среди южных декабристов.
ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ЯКУШКИНА
«Союз Благоденствия, казалось нам, дремал. По собственному своему образованию он слишком был ограничен в своих действиях. Решено было к 1 января 21-го года пригласить в Москву депутатов из Петербурга и Тульчина для того, чтобы на общих совещаниях рассмотрели дела Тайного Общества и приискали средства для большей его деятельности. Фонвизин с братом должен был отправиться в Петербург, мне же пришлось ехать в Тульчин…
В Тульчине члены Тайного Общества, не опасаясь никакого особенного над собою надзора, свободно и почти ежедневно сообщались между собой и тем самым не давали ослабевать друг другу. Впрочем, было достаточно уже одного Пестеля, чтобы беспрестанно одушевлять всех тульчинских членов, между которыми в это время было что-то похожее на две партии: умеренные, под влиянием Бурцева, и, как говорили, крайние, под руководством Пестеля… Бурцев уверял меня, что если Пестель поедет в Москву, то он своими резкими мнениями и своим упорством испортит там все дело, и просил меня никак не приглашать Пестеля в Москву. На совещании я предложил тульчинским членам послать от себя доверенных в Москву, которые гам занялись бы вместе с другими определением всех нужных изменений б уставе Союза Благоденствия, а может быть, и в устройстве самого Общества. Бурцев и Комаров просились в отпуск и по собственным делам своим должны были пробыть некоторое время в Москве. Пестелю очень хотелось приехать на съезд в Москву, но многие уверяли его, что так как два депутата их уже будут на этом съезде, то его присутствие там не необходимо, и что, просившись в отпуск в Москву, где все знают, что у него нет ни родных и никакого особенного дела, он может навлечь подозрение тульчинского начальства, а может быть, и подозрение московской полиции. Пестель согласился не ехать в Москву. В Тульчнке полковник Аврамов дал мне из дежурства подорожную по казенной надобности, и я с ней пустился в Кишинев к Орлову с письмом от Фонвизина и поручением пригласить его на съезд в Москву. Я никогда не видал Орлова, но многие из моих знакомых превозносили его как человека высшего разряда по своим умственным способностям и другим превосходным качествам… В Киеве Орлов устроил едва ли не первое в России училище взаимного обучения для кантонистов. В Библейском Обществе он произнес либеральную речь, которая ходила тогда у всех по рукам, и вообще приобрел себе в это время еще большую известность, нежели какой пользовался прежде. Каким-то случаем он потерял место начальника штаба, но вскоре потом Киселев, который был ç ним дружен, выпросил для него у императора дивизию во 2-й армии.
