Николай Тургенев, будущий декабрист, экономист, чиновник Государственного Совета, больше других думал об освобождении крепостных. Подобно древнему римлянину Катону, который заканчивал каждую речь словами: «Карфаген должен быть разрушен», Тургенев почти каждую мысль о положении в стране сводил к тому, что крепостное право — зло, и положение крестьян должно быть улучшено. Таким его увековечил Пушкин:

…Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян

Но что можно сделать? Тургенев поступил, как позже Евгений Онегин:

Ярем он барщины старинной

Оброком легким заменил.

И раб судьбу благословил.

Заметим, что благословляет судьбу не свободный человек, но «раб»: как под барщиной, так и на оброке — раб.

Разумеется, благодарили судьбу за таких господ, как Якушкин или Тургенев Но почему бы им не освободить совсем своих крепостных? Не безнравственно ли свободному человеку пользоваться трудом тысяч душ? Если б история России переменилась так, как того желали Якушкин, Тургенев, то крепостничество, несомненно, пало бы. Однако никто из них отпустить крестьян на волю так, как хочет, не сумел (имелись определенные законы, предусматривающие, как переводить крестьян в вольные хлебопашцы). К тому же совсем неясно, что крестьянину лучше: жить за хорошим барином или выйти в вольные, то есть попасть в объятия государственных чиновников Ведь не зря либеральный адмирал Мордвинов однажды проголосовал против закона, запрещавшего продавать отдельно членов крестьянских семей. «На редьке не вырастет ананас», — сказал он и объяснил, что при существующем порядке, может быть, крепостному сыну даже выгодней расстаться с крепостным отцом, от которого исходит второе тиранство.

Якушкин пробовал взяться за дело:

«Но прежде мне хотелось знать, оценят ли крестьяне выгоду для себя условий, на которых я предполагал освободить их. Я собрал их и долго с ними толковал; они слушали меня со вниманием и, наконец, спросили: «Земля, которою мы теперь владеем, будет принадлежать нам или нет?» Я им отвечал, что земля будет принадлежать мне, но что они будут властны ее нанимать у меня. «Ну так, батюшка, оставайся все по-старому: мы ваши, а земля наша». Напрасно я старался им объяснить всю выгоду независимости, которую им доставит освобождение. Русский крестьянин не допускает возможности, чтобы у него не было хоть клока земли, которую он пахал бы для себя собственно».

Имения «добрых помещиков» выглядели островками в крепостном океане. Михаил Лунин приглашал однажды кузена Артамона Муравьева «в опустелую, дикую, гнусную Тамбовскую губернию». Вильгельм Кюхельбекер избил плетью соседа, который измывался над крестьянами, а сосед даже не понял, за что его бьют, и, конечно, с успехом жаловался властям.

Александр Бестужев позже, на следствии, повторит слова из нелегального сочинения Дениса Фонвизина: «Кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал».

К старым российским недугам вскоре прибавился новый — военные поселения.

«Как же ты не понимаешь, — говорил Александр I одному из приближенных, сомневающемуся в пользе этой меры. — При теперешнем порядке всякий раз, как объявляется рекрутский набор, вся Россия плачет и рыдает, когда же окончательно устроятся военные поселения, не будет рекрутских наборов».

Возможно, Александр и в самом деле искал добра. Но разговоры и кое-какие незначительные меры в пользу крепостных — и крепостным живется еще хуже.

Конституция Польше, тайные проекты будущей конституции для России — и торжествует аракчеевщина.

Расходы на улучшение дорог — дороги не становятся лучше, крестьяне же разорены работами.

Мечты, чтобы Россия вследствие военных поселений не рыдала от рекрутских наборов, — она рыдает и от военных поселений, и от рекрутских наборов,

ИЗ ЗАПИСОК МИХАИЛА ФОНВИЗИНА

«Ничто столько не возбуждало негодование общественного мнения против Александра, не одних либералов, а целой России, как насильственное учреждение военных поселений Кто первый внушил императору эту несчастную мысль, неизвестно. Всего вероятнее, что, ж^лая первенствовать в Европе, он сам придумал ее для того, чтобы сколько возможно более умножить свои военные силы с меньшими издержками для казны. В придуманном им плане военной колонизации, волости целых уездов из государственных крестьян поступали в военное ведомство. Все обыватели этих волостей, в которые водворялись пехотные и конные полки, делались солдатами: их распределяли по ротам, батальонам и эскадронам, которые должны были составлять резервы своих полков. Насильственно подвергали несчастных поселян строгой военной дисциплине, обучали военному строю, и они должны были отправлять военную службу и вместе с тем заниматься сельскими полевыми работами, под надзором военных начальников, для продовольствия своего и полков, в их волостях водворенных.

Из всех действий императора Александра, после изменения его образа мыслей, учреждение военных поселений было самое деспотическое и ненавистное. Введение этой тиранической меры в губерниях: Новгородской, Псковской, Смоленской, Харьковской, Екатеринославской, Херсонской, уничтожая благосостояние поступивших в военные поселяне государственных крестьян, встретило упорное сопротивление со стороны их: волости, даже целые уезды, обращаемые насильственно в военных поселян, возмутились. Противодействие их было подавляемо войсками, как бунт; военных поселян усмиряли картечью и ружейными выстрелами. Кровь лилась, как в сражениях, и после усмирения военные суды приговаривали многие тысячи несчастных жертв к наказанию сквозь строй и к ссылке в Сибирь, в каторжную работу и на поселение. Некоторые военные начальники, из подлого желания выслужиться, позволяли себе жестокие истязания при розысках для открытия виновников и главных зачинщиков возмущения.

Учреждение военных поселений, на которые издержаны были многие миллионы без всякой пользы, было предметом всеобщего неодобрения. Даже лица, на которых Александр возложил приведение в исполнение этой меры, при всяком случае уверяли, что они действуют против собственного убеждения и только в угодность государю. Главный начальник поселений, генерал граф Аракчеев, ненавистный целой России за злобный и свирепый нрав, но любимый Александром, как раб преданный, готовый отдать душу, чтобы угодить ему, — и Аракчеев говаривал, что военные поселения выдуманы не им, что он, сам не одобряя этой меры, приводит ее в исполнение, как священную для него волю государя и благодетеля своего…»

«Не одни либералы, а целая Россия» негодует против военных поселений. Вот еще одно свидетельство. На этот раз официального лица, чиновника, обер-квартирмейстера военных поселений Е. Ф. Фон-Брадке:

«Если теперь спросить: были ли военные поселения плодом мудрости и человеколюбия, сделали они солдата счастливее и его семейные отношения разумнее, доставили они государству опору, ратующую за свой очаг силу и сократили ли они огромные затраты на содержание действующих армий, то на все эти вопросы приходится отвечать решительным «нет», в особенности по отношению к северным поселениям пехоты, состоявшим под непосредственным наблюдением графа (Аракчеева.). Уже самый выбор местности может почитаться роковым. В Новгородской губернии, в округе 1-й гренадерской дивизии, — почти сплошной лес и притом уже устаревший, попорченный, с обширными и глубокими болотами, весьма затруднительными для обработки; население, — большею частью весьма мало занимавшееся земледелием, благодаря близости столицы и большой судоходной реке Волхову; грунт — глина с глинистою же подпочвою, при сыром и холодном климате, требующем громадных усилий при обработке. В Могилевской губернии была избрана обширная область, и ее население в несколько тысяч человек было переселено в Херсонскую губернию, но из них лишь весьма немногие достигли места своего назначения; остальные погибли с отчаяния, с тоски по родному жилью, от пьянства, oi голода, по собственной вине причиненного, и от полнейшего уныния, и сошли в безвременную могилу во время самого переселения Я забыл настоящую цифру погибших, но она была ужасна; говорят, что это известие повергло императора Александра в величайшее горе. На их место поступил батальон солдат, отвыкших от земледелия, вполне незнакомых с местностью, недовольных своим новым назначением, лишенных опытных руководителей; и потому они страшно бедствовали и долго не могли обеспечить себе даже самое жалкое существование… Сооружение великолепных зданий для полковых штабов, для помещения поселенных солдат и устройство шоссе обошлись в каждом полковом округе слишком в три миллиона ассигнациями; подготовка пашни, заготовление земледельческих орудий, скота, запасов семян и других необходимых потребностей стоили около миллиона, так что на каждый полк была сделана затрата в четыре миллиона, с которых приходилось выручать проценты. В самой основе учреждения не заключалось залогов успеха. Деревни состояли каждая из одной роты, т. е. 228 человек, а в Могилевской губернии из 57 домохозяев, представлявших собою отдельное капральство, что на Севере, где без удобрения ничего не произрастает, составляло громадный труд при одном лишь удабривании полей, так как луга и пастьбы находились за полями, и скот приходил на пастьбу совершенно изнуренным. Накупили дорогого заграничного скота, а луга еще не были подготовлены, и скотина падала от голода и от злокачественности болотных трав. Внешний порядок был тягостен, так что соблюдение отвлекало поселян и их жен от работы. Все это и еще множество других затруднений, проистекавших от неумения и деспотического произвола, при полнейшем невежестве, возбудило среди солдат неудовольствие и отчаяние, еще усугубленные бесцельною жестокостью обращения, так что это учреждение в общей его сложности представляло по своему внешнему, поверхностному виду нечто весьма блестящее, но внутри его преобладали уныние и бедствие.