Остальные работающие относятся ко мне довольно мило, хотя познакомиться с этими англичанами близко не так-то легко ...
Кембридж, 12 августа 1921 г.
Дорогая Мама!
Получаю теперь от вас письма довольно аккуратно. Это меня очень радует. Беспокоит меня вопрос, как вы будете, когда Леня уедет на Север. Вообще, душа моя болит за вас.
Вот я уже три недели работаю в лаборатории в Кембридже. Дела идут помаленьку, но беда вся в том, что через неделю, 20 августа, лаборатория закрывается. 3 недели каникулы. Право, не знаю, как провести эти три недели. Хочется работать, а тут, хочешь не хочешь, три недели гуляй. Думаю поехать в Шотландию проведать семью Милларов.
Тут, в Кембридже, я снимаю 2 комнаты в одной семье, тут же столуюсь. Семья полуинтеллигентная, мещанская, но они очень любезны со мной. В особенности хозяйка, очень разговорчивая, по вечерам заходит ко мне и долго беседует. Разговоры неинтересные, но я на это смотрю как на уроки английского языка.
Вчера первый раз имел разговор на научную тему с проф. Резерфордом. Он был очень любезен, повел к себе в комнату, показывал приборы. В этом человеке безусловно есть что-то обаятельное, хотя порой он и груб.
Так жизнь моя тут течет, как река без водоворотов и без водопадов. До 6 работаю, после 6 либо читаю, пишу письма, либо еду покататься на мотоциклетке. Это для меня большое удовольствие. Дороги тут идеальные.
Кембридж, 20 августа 1921 г.
Дорогая Мама!
Получил от тебя письмо, содержание и тон которого меня очень огорчили... Ты прекрасно знаешь, что когда я очень сосредоточен, очень занят, когда положение не имеет еще достаточно крепкого фундамента, писать письма мне очень трудно. Я пишу их, конечно, потому, что считаю, что лучше написать плохое письмо, чем не написать никакого. Что касается писем другим и того, что от других вы узнаете обо мне, то это, как я уже объяснил в письме к Наташе, происходит оттого, что я не люблю писать два раза об одном и том же.
С этого письма начну нумеровать мои письма, чтобы вы тоже могли проверить, что я аккуратно пишу два раза в неделю...
Ты, право, не представляешь себе мою психологию. То, что я сейчас делаю, это, конечно, tour de force{14} во всех отношениях, и вместо того, чтобы поддержать, пишешь такое письмо. Неужели ты меня так мало знаешь? А я думал, что ты меня знаешь лучше, чем кто-либо другой.
Мама, ты прекрасно" знаешь, что жизнь перестала быть для меня радостью. Если я мало говорю о себе, это вовсе не значит, что у меня ничего нету. Ведь рана у меня глубокая, и бог знает, заживет ли она когда-нибудь. Здесь. среди чужих людей, работая непрерывно над любимым делом, авось я почувствую себя лучше, авось вернется ко мне любовь к жизни и радость жизни. Я не говорю, что я несчастен; я никогда, до последней минуты своей жизни не сложу оружия. Если жить, так надо идти вперед непрерывно. Покой, равновесие — это духовная смерть. Тут, в Кембридже, мне приходится начинать сначала. В Политехническом институте я уже стоял на независимом положении, на уровне, во всяком случае, выше среднего. Тут, в Кембридже, меня никто не знает. Абрам Федорович ничего даже не мог сказать Резерфорду обо мне, так как Абрам Федорович не говорит по-английски, а Резерфорд говорит только по-английски. Я был переводчиком в их разговоре.
Вот я месяц в Кембридже — срок немалый. Но все же кое-чего я уже добился, но очень малого, о чем даже писать не стоит. Но мне хочется, и я буду всеми силами стараться войти в научную жизнь лаборатории, только тогда м^-но работать полным темпом. До сих пор это мне не удалось. Хотя это и естественно — я работаю в тех областях, которыми тут не интересовались.
Все это я пишу только тебе, и это не подлежит оглашению. Итак, не будь строга и требовательна, обожди. Как все выкристаллизуется, я буду писать вам более содержательные письма. Только сейчас, право, трудно.
Сейчас вакации, и это меня очень огорчает. Тут закрывается решительно все — библиотеки, мастерские и пр. Жизнь совершенно останавливается. А мне каждый потерянный день жалко...
Глазго, 26 августа 1921 г.
Дорогая Мама!
Вот я уже в Глазго. Сижу в особняке Милларов. За время войны, видно, они здорово разбогатели и живут очень широко. Парни подросли и стали совершенно мужчинами. Сама миссис Миллар сейчас на даче, туда я поеду завтра. 7 сентября поеду в Эдинбург на съезд Британской ассоциации физиков. Там А. Н. Крылов будет делать доклад о Курской магнитной аномалии. Вернусь в Кембридж только 26 сентября и опять примусь за работу.
Не писал эти четыре дня. так как был так занят, что прямо не было времени вздохнуть. Я немного переутомился и рад возможности хоть одну недельку отдохнуть. .
Читаю сейчас записки графа С. Ю. Витте{15}. Чрезвычайно интересно. Я их пошлю Ольге Конрадовне{16}, пускай она тебе расскажет о них. Они у меня, к сожалению, на английском (на русском не мог достать) ...
Сент-Филланс, 30 августа 1921 г.
Дорогая Мама!
Сижу у камина в том самом месте, где сиживал 7 лет тому назад. Хозяева ко мне очень милы. Боже мой, 7 лет! Тут ничего не изменилось. Война ни на чем не отразилась. Даже как-то странно. А у меня за эти 7 лет столько было! Боже мой, если тогда мне все это приснилось бы во сне, я бы не поверил, что человек может все это пережить. А оказывается, может. Да, жизнь и человек в ней весьма эластичны, и те формы, в которые нас вдавливает судьба, другой раз фантастичны ...
Сент-Филланс, 2 сентября 1921 г.
Дорогая Мама!
Все еще живу тут, в Шотландии, у берега озера. Но все более и более тянет в Кембридж, в лабораторию, к работе. Но тут строго — вакации так вакации, и [во время вакаций] никто не позволит работать...
Да, дорогая моя, третьего дня было ровно 5 месяцев, как я покинул вас. Это почти 1/2 года. Никогда мы с тобой не расставались на такой долгий срок. За эти пять месяцев только один месяц проработал в Кембридже и с большим удовольствием и удовлетворением вспоминаю этот месяц. Но это, конечно, очень мало, хочется больше ...
Ты пишешь, чтобы я писал больше о себе, но мне это трудно. Я всегда гляжу кругом и мало обращаю внимания на себя. Говорю по-английски много, почти все могу выразить, запас слов увеличился, но произношение, я думаю, у меня скверное. Одеваюсь хорошо, даже тут считают, что я прилично одет. У меня два костюма, один серый, другой синий. Первый предназначается для каждого дня, другой — в торжественных случаях. Ношу серую фетровую шляпу. свою страсть к чистым воротничкам вполне удовлетворяю. Но с вихрами дело хуже. Миcсис Миллар мне не дает покоя и требует, чтобы я пошел к парикмахеру (за эти 5 месяцев я только два раза стригся). Но меня огорчает, что я теряю много волос. Боюсь, что по приезде не смогу уже подсмеиваться над Колькой ...
Радости жизни во мне нету, и будет ли она когда-нибудь, не знаю. Но работаю с остервенением подчас. До последней минуты своей жизни не сложу оружия! Жить или работать — это для меня становится одним и тем же ...
Сент-Филланс, 6 сентября 1921 г.
Дорогая Мама!
Завтра уезжаю в Эдинбург на съезд. За время, проведенное в Шотландии, я отдохнул и поправился. За последнее время я похудел, но теперь опять принимаю мой нормальный вид. Жизнь в семье, хорошее питание, доброе отношение — все сказалось хорошо. Последнюю ночь спал плохо, все вспоминал твое письмо, которое меня так огорчило...
Тут, в Шотландии, дивно хорошо. Все думаю, как бы было хорошо, если бы ты была тут со мной. Горы, зелень, озера, реки — все напоминает Швейцарию, только в миниатюре. Сентябрь считается лучшим месяцем в Англии.
Тут я немного занимался и сделал кое-какие вычисления для моей работы^ Интересно, как пойдут мои дела в Кавендишской лаборатории?
