Я придумал еще одну версию появления в Городе Бени-булочника, но об этом потом. И ваша вольная воля, какую историю выбрать. Потому что свободу вольной воли никто не отменял.

Вот такая вот история улицы, на которой был расположен Магистрат, к которой подвалила христианская община на предмет, о котором мы уже говорили.

А теперь перестанем возить котенка носом по описанному ботинку и перейдем к сути разговора, который состоится через минуту в Зале для разговоров Магистрата нашего Города. Впрочем, прошу прощения, не через минуту, а… Ну скажите, сколько нужно времени честным (с ударением на «Ы») христианам, чтобы расплескать по случайно оказавшимся в Магистрате рюмкам неслучайно оказавшейся в нем алкогольной водки? Ибо никакой серьезный разговор в городе, а тем более в его твердыне – Магистрате, по определению невозможен. Вы можете меня спросить – по какому такому определению? Кто? Когда? И где это определил? Такие идиотские вопросы постоянно задает Ирка Бунжурна, когда намыливается совершить какую-либо очередную глупость и допытывается у меня, по какому такому случаю ей, Ирке Бунжурне, ее нельзя совершать. И где написано, что ее нельзя совершать именно ей, в то время как другим – запросто. И ответы типа половых связей с валенком в сумасшедшем доме ее не удовлетворяют, а лишь на некоторое время погружают в состояние тихой задумчивости о технических возможностях этого действия, исходя из гендерных различий плотских намерений валенка. Но потом она опять возвращается к своим баранам, и тогда я пускаю в ход единственный ответ, насквозь пропитанный демагогией, а посему и являющийся наиболее убедительным в моих устах, в которых неведомо откуда появляется немыслимое для среднего обитателя черкизовского приграничья количество елея:

– Всей великой русской культурой, Крошечка-Хаврошечка…

И тут она отпадает. Потому что поиски в великой русской культуре точного ответа на точные вопросы не существует. А существует цепь неких весьма спорных рассуждений, опирающихся как на факты, достоверность которых никем не доказана, а если и будет доказана, то это не будет играть никакой роли, потому что именно достоверность придаст великой русской культуре некие твердые основы, из-за которых она и будет разрушена, так и на домыслы, достоверность которых и доказывать не надо, потому что нет, не было и не могло быть в великой русской культуре моральных авторитетов, которые возьмутся доказывать истинность домыслов. Мораль моралью, авторитеты авторитетами, но доказывать домыслы – ну не идиоты же!

Что я написал-то?..

И Ирка Бунжурна отказывала в душевной и прочих близостях очередному носителю вечных ценностей определенного свойства. Но однажды я ее упустил, и один из носителей вечных ценностей определенного свойства ее таки обратал. Если можно применить это русское слово к тому, что произошло и происходит до сих пор между ними. И я никак не мог ей объяснить, что постоянное исчезновение маек в системе вечных ценностей русской культурой не предусмотрено. Были какие-то слабые попытки, но она начинала пускать сопли и сквозь них допытываться, кем, когда и где они не были предусмотрены. А я, несмотря на свой преклонный возраст, бесконечно испорченный человек. И я ее кормил супом. Так как вся ее нехитрая зарплата уходила на майки от Кельвина Кляйна для этого охламона. Чтобы ей не было за него стыдно. Если при всей моей испорченности… Вот такая вот логика.

Так что, основываясь на великой русской культуре, в Магистрате и было принято решение перед обсуждением вопроса о соответствии местонахождения Осла вкупе со Шломо Грамотным на площади Обрезания архитектуре, основам православной, католической, протестантской этик и вообще – несколько выпить. А в ответ на мягкое неприятие женской половиной христианской общины на предмет «с утра?» последовал вопрос мужской половины:

– Вон, евреи вчера на трезвую голову – и что?

И мужская половина глянула на Гутен Моргеновича как на частичного еврея за ответом. Частичный еврей неопределенно пожал плечами. Что мужская половина поняла однозначно, мол, стыдно признаться, мол, умные-умные, а вот поди ж ты… И ответила женской половине:

– А ничего!..

Так что «расплескали гармонь по саратовским страданиям». («Саратовские страдания» – это некая аллюзия, литературного изыска для.)

А после Алеха Петров сбацал на баяне «Богородице Дево, радуйся» как переход от телесной части собрания к духовной. Если считать Осла со Шломо Грамотным духовной частью. У некоторых представителей высокого собрания по этому поводу возникли сомнения. Типа, как в христианском правосознании монтируются Шломо, Осел, площадь Обрезания и Иисус Христос. Но все сомнения горящим взглядом пресек отец Ипохондрий. Этим взглядом он окинул, обросил, окатил сомневающегося в лице Альгвазила, прикрытом забралом. А почему он решил, что Альгвазил – сомневающийся, мне неведомо. Православные священники сомневающихся чутьем чуют. Как и католические. И практически в любой момент готовы сжечь их на близлежащем костре. Как ведьм, соратников дьявола, лютеран, язычников и православных, заподозренных в жидовствующей ереси. Ну, бывают промашки – как без них? Но, как говорится в разных народах, костры горят, искры летят.

Так что прочь сомнения, еще по одной – и за дело. Предложение «еще по одной» было принято единогласно. А вот предложение «и за дело» вызвало некоторые возражения. Причем, сейчас вы сойдете с ума, носило такой же сущностный характер, что и у евреев накануне. Но если у тех возникли проблемы, является ли процесс мышления работой, коей приличным евреям не принято заниматься в субботу, потому что в субботу Господь после хлопот с Сотворением мира отдыхал, то и у христиан возникли близлежащие мысли о Господе. Если в воскресенье Господь воскрес (а речь идет не совсем о том Господе, который отдыхал, но тоже о Господе), то думать в этот светлый день об Осле с евреем, даже грамотным, как-то не след. Либо ты думаешь о Господе нашем, который воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и всем сущим во гробех живот даровав, либо об уже даже и говорить страшно. И тут опять возникло разномыслие. Все тягостно молчали. Близилась перспектива поравняться с евреями, которые, опираясь на ветхозаветные нормы, с решения проблемы соскочили, чего христиане позволить себе не могли, ибо руководствовались новозаветными нормами, по которым не человек для воскресенья, а воскресенье для человека. И проблему решать надо! Но как ее решать?! Если не очень хочется. Поэтому решили поступить традиционным способом – еще по одной. За что и выпили. Но не по той «по одной», а по той «по одной», которая предшествовала решению о «по одной». В результате коей казуистики «по одной» состоялось три раза. С чем, впрочем, никто и не спорил. Разве что Альгвазил – но как об этом узнать, если забрало звук не пропускало? Меня всегда несколько удивляло это свойство Альгвазилового забрала: водку внутрь Альгвазила оно пропускало, а звук из него – никак. Какой-то полупроводник прямо! Иван Сусанин.

И как-то вот так сложилось, что после пяти (я считал) «по одной» высокое собрание как-то запамятовало, ради каких таких высоких целей оно собрались в воскресенье в Магистрате и по какому поводу пять (я считал) раз выпило «по одной». И благостно задумалось над тем, за каким, собственно говоря.

Алеха задумчиво перебирал кнопки баяна и рождал великий мелос нашего Города, из которого через века, годы и дни вышли все песни советских и американских композиторов. Интерфейс многих из которых был как бы продублирован с жителей нашего Города.

И всем было сладко.

Сладко было адмиралу Аверкию Гундосовичу.

Сладко было отцу Ипохондрию.

Сладко было Василию Акимовичу Швайко с Ксенией Ивановной, женщиной смутного родства.

Сладко было следователю П.П. Суходольскому, пану Кобечинскому, религиозному бисекусуалу Гутен Моргеновичу, пьющему аиду сапожнику Моше Лукичу Риббентропу и другому разного рода христианскому люду, пришедшему в Магистрат по утерянной причине.