Она застала монахиню сидящей возле радиоприемника и теребящей пальцами четки. Глаза женщины смотрели в пространство. Всю ночь она пыталась дозвониться до своих родителей в Варшаву, но линия, очевидно, была повреждена. Увидев чемодан Натальи и услышав о намерении девушки отправиться в Лондон, монахиня покачала головой с печальной улыбкой на лице.

— Слишком поздно. Самолеты не летают… поезда тоже не ходят… больше не будет балета… прекрасный сон кончился.

Карла втайне обрадовалась, что ей не придется покинуть Вильно и расстаться с сестрой Терезой. В течение следующей недели она то сидела у радиоприемника с родителями, то навещала сестру Терезу. Радио стало центром, вокруг которого вращалась жизнь. Отец и мать не могли связаться с родственниками, оставшимися в Белостоке… очевидно, они уже покинули свой дом. Теперь путь к спасению лежал только через Румынию. Из деревни началось массовое бегство. Люди несли на себе узлы с вещами, ценную мебель, даже домашнюю птицу, надеясь прорваться в Румынию. Польская армия мужественно сражалась с врагом, но семнадцатого сентября с востока началось вторжение русских. Анджей велел жене и дочери спрятаться в монастыре. Мария, голубые глаза которой остекленели от страха, отказалась покинуть мужа и свою землю. Но она настаивала на уходе Карлы. Смотрела на дочь так, словно видела ее впервые.

— Ты высокая… ты будешь сильной красивой женщиной. Иди в монастырь. Даже русские не трогают церковь.

Карла поняла, что прежней жизни настал конец. Эти два человека были ее родителями… она совсем не знала их. Она прижалась к ним, но они едва ответили на ее объятия. Они стояли, точно высохшие мумии. Они не умели выражать свои эмоции… и отвечать на проявления чувств. Они растили детей, потому что жили с ними. Обрабатывали землю, потому что она была у них. Теперь сыновья ушли из университета… а вместе с их уходом погибли надежды на лучшее будущее. Ничего не осталось, кроме земли.

Сестра Тереза охотно приютила Карлу в обители. Люди, убегая, бросали на улицах своих собак, кошек и даже ягнят. Каждый день Карла подбирала бездомных животных и приводила их в монастырь. Проходили дни, русские приближались, и однажды мать-наставница велела удалить живность из обители. Запасы продовольствия иссякали… Старшая монахиня сказала, что Господь позаботится о животных, которые были его созданиями. Карла умоляла ее… в ней с детства воспитали любовь к собакам и кошкам. Карла просила разрешить ей оставить в монастыре самых маленьких тварей, но мать-наставница проявила непреклонность. Одна из монахинь выбросила животных за ворота обители. Войдя в комнату Карлы, сестра Тереза застала девушку плачущей. Подняв голову, Карла сказала сквозь слезы:

— Я никого не буду любить… даже зверей. Слишком больно, когда их у тебя отнимают.

Сестра Тереза погладила ее по голове.

Люби Господа. Он не оставит тебя, и никто не отнимет его у нас. Он пребудет с тобой вечно.

— Он никогда не покинет меня?

— Никогда. Эта жизнь — то, через что нам всем надо пройти как можно достойнее. Она — всего лишь приготовление к истинному миру — к жизни после смерти рядом с Ним.

— Возможно, я могла бы стать монахиней, — заявила Карла.

Сестра Тереза серьезно посмотрела на девушку.

— Это слишком ответственное решение, чтобы принимать его второпях. Мне не кажется, что служение Богу — твое призвание. Тебя толкает к этому решению страх. Молись… проси его указать тебе твой путь.

Карла проводила долгие дни с сестрами, ела с ними, ходила к утренней мессе, пока польская армия продолжала бороться с противником. После отчаянного девятнадцатидневного сопротивления, оказанного превосходящим силам врага, измученные защитники Варшавы сдали город немцам. До последнего часа радио Варшавы напоминало о себе тремя первыми нотами «Полонеза».

Спустя несколько дней прибывшие в обитель русские офицеры заявили монахиням, что теперь они находятся на оккупированной территории. Школы были закрыты, и оставшиеся жители уведомлены о немедленном начале советизации этого края. В монастырь стали просачиваться слухи о ночных расстрелах, производимых русскими. Сначала предлогом для них служило обвинение в неподчиненности советским властям. К тридцатому сентября президент Мокшицкий бежал в Румынию со всем кабинетом; в Париже появилось польское правительство в изгнании.

Эмигрировавший генерал Сикорски действовал через высших польских офицеров, оставшихся в стране, и постепенно сформировалось польское сопротивление. Это было мощное подполье, которое росло и ширилось, несмотря на жестокие, варварские репрессии. Оно приобрело известность под именем Армии Крайовой. Поляки упоминали А. К. шепотом.

Никто не трогал монахинь, но поскольку люди рассказывали об изнасилованиях, совершаемых пьяными солдатами, ради безопасности мать-наставница разрешила Карле надеть рясу. Каждый уик-энд Карла ездила на видавшей виды монастырской машине к родителям на ферму и возвращалась к сестрам с услышанными ею новостями. А еще она привозила монахиням свежие яйца. Русские вновь открыли начальную и среднюю школы. Монахиням было запрещено преподавать, а польские университеты во Львове и Вильно превратились в центры по обращению граждан в коммунистическую веру. Хотя церкви и монастыри продолжали функционировать, новые власти смотрели на них косо.

В один из уик-эндов перед Новым годом Карла, отправившись на ферму, увидела, как два русских офицера сажают ее родителей в джип. На девушке была ряса; она собралась броситься к родителям, но мать только кивнула ей и равнодушно произнесла: «Здравствуй, сестра. Забери яйца для обители. Они на кухне». Карла проводила их взглядом, страх в глазах отца послужил для нее предупреждением не раскрывать рта. Русские солдаты не обратили на нее внимания, обменялись шутками насчет уродливого черного балахона Карлы и уехали на джипе с родителями девушки. Она испытывала чувство бессилия. Но если бы она бросилась вслед за ними, призналась бы в том, что это ее родители… что тогда? Она попала бы вместе с ними в трудовой лагерь.

Карла поехала обратно в обитель. Выходя из автомобиля, заметила, что красивый русский офицер разглядывает ее. Она скрылась в монастыре, заперла за собой дверь. Вечером, смотря на себя в зеркало, она поняла, что хотя клобук скрывал ее волосы, он подчеркивал красоту высоких скул и больших глаз. Она изучила свое лицо со всех сторон. Да… она была красивой… не просто хорошенькой, как сестра Тереза… русский офицер пожирал ее взглядом… она знала, что желанна для любого мужчины. Но теперь она всерьез хотела постричься в монахини; в своих ежедневных молитвах Карла просила Господа направить ее, молила о том, чтобы он помог ей любить его сильнее, а сестру Терезу — слабее. Но по мере того как аресты учащались, у Карлы оставалось все меньше свободного времени мечтать о сестре Терезе. Половина монастыря была превращена в приют для детей, бродивших по улицам… их родителей арестовали и увели ночью из дома. В библиотеке, служившей кабинетом для матери-наставницы, разместили пять колыбелей для малюток. Матери, знавшие о предстоящем аресте, прятали детей в шкафах, запретив им подавать голос. Иногда они укрывали малышей в саду, надеясь, что за ними присмотрят более удачливые соседи. Но люди приносили детей в монастырь. Поток их рос с каждым днем. Если сначала арестовывали «политических врагов», то позже репрессии обрушивались на обитателей Вильно только за то, что они были поляками. Их использовали в качестве рабов.

Слухи об изнасилованиях все чаще проникали в обитель, и женщины стали носить очки с толстыми линзами, чтобы казаться русским солдатам непривлекательными. Некоторые постоянно имели при себе носовой платок и перочинный нож. Увидев приближающегося оккупанта, они резали себе палец, и капли свежей крови окрашивали платок. Если солдат собирался напасть на женщину, она подносила платок ко рту, делала вид, будто кашляет, показывала алые пятна и произносила: «Туберкулез». Это была эффективная уловка, она заставляла многих солдат тотчас отказаться от своих намерений.