-- Не отвлекайтесь! - сказал ему Лешка и склонил набок голову. Па-азвольте, Чарли Чаплин, па-беспокоить вас... - протянул он.
- Не связывайся с ним, - быстро сказала жена. - Он на ногах-то едва стоит. Набрался.
- Сопляк! - сердито сказал Игнат Трофимович. - Кто тебя только воспитал такого.
Лешка вразвалочку вернулся к стоявшему поодаль Лабоданову, и на его лице было написано, что он чихал на них на всех.
Его в самом деле трудно было сейчас задеть. От него все отскакивало, когда он бывал с Лабодановым.
Они шли по "топталовке", напевая, и Лешка казался себе независимым, небрежным, совсем не тем, каким он был еще час или два тому назад. Пошли они все к такой-то маме. До чего же нудные люди, вечно у них одно и то же: почему школу
бросил да почему с кроватной фабрики ушел? Почему то да почему се? Ну и ушел. Не понравилось, и ушел.
Сунулись бы они к Лабоданову, отскочили бы, как пешки.
Он-то не даст себя по линеечке водить.
- А ты чего Клеопатру не приведешь? - спросил вдруг Лабоданов.
Лешка вспыхнул.
- Это я могу. Запросто. Хоть сегодня.
Он предупредил Жужелку, наскоро, не разогревая обед, поел на кухне и теперь поджидал ее во дворе. Он курил и наблюдал издали, что делалось у дверей их квартиры. Уже был вынесен во двор стол, и мать с отчимом и Игнат Трофимович с женой приступили к домино. Они сидели вокруг стола под лампой, протянутой в окно на длинном шнуре, и Лешке с его темной половины двора хорошо была видна мать, близоруко подносившая к глазам на ладонях костяшки. Свет лампы освещал надо лбом у нее пышные волосы. Слышались возгласы: "Дуплюсь!" _ с плаксивыми интонациями, предназначавшимися Матюше. И его отзывчивый, верный баритон:
- Ну что ж. Ну что ж. Все к лучшему.
Они каждый вечер усаживались играть в домино, и вихри дня огибали их стол, как незыблемый утес. Лешка не чувствовал снисхождения к их слабости. Скучные люди. Он курил, не выпуская из пальцев сигарету, то и дело длинно сплевывая.
Наконец появилась Жужелка в чем-то белом, пахнущая духами. Они туг же пошли со двора, но не к воротам, выходящим на Пролетарскую улицу, потому что для этого надо было идти мимо играющих в домино. Они перевалили через горку, и теперь у них под ногами гремели обрезки железа, которые свозят по
чему-то сюда, в этот угол двора, с кроватной фабрики, и старуха Кечеджи, .наверное, пугалась у себя за белыми ставнями. Всякий раз, когда за горкой гремели железные обрезки, ей чудились воры. Они вышли на улицу. Жужелка старалась держаться немного в стороне от Лешки, потому что она первый раз в жизни надушилась, и теперь ничего уже нельзя было поделать с этим странным и едким запахом, шедшим за ней по пятам и ужасно ее смущавшим.
У фонаря она вдруг остановилась.
- Тебе что, холодно? - спросил Лешка.
- Наплевать,-сказала она, поеживаясь. Она расправила платье под поясом, предлагая Лешке оглядеть ее, и призналась: - Мать, если узнает, что я надела платье, ох и заругается.
Платье-то это к выпускному вечеру.
- Ну и дела!-хмыкнул Лешка.
Он терпеть не мог на девчонках белые платья, которые им непременно заготовлялись родителями к выпускному вечеру. Ни капли веселого в них просто последняя дань школьным порядкам. И вид в них у девчонок был неуклюжий и поддельный, точно им предстояло, выйдя за порог школы, воспарить в безоблачные дали.
С Жужелкой обстояло не так скверно, но и ее тоже уродовало это белое платье в широких оборках.
Она сейчас что есть мочи форсила. И, поняв это, Лешка небрежно и покровительственно сказал:
- Сойдет! -И пошел вразвалочку, важничая, точно он одаривал чем-то Жужелку. - Вот увидишь, что за парень Виктор.
Ты такого парня еще никогда не видела и не увидишь!
У ворот он остановился, пропуская вперед Жужелку, и сбоку оглядел ее: она в самом деле не в своей тарелке в этом белом фасонистом платье. И вообще-то ничего в ней особенного^нет.
Девчонка - как все.
Они поднялись по наружной крутой лестнице, ведущей на второй этаж. Лешка, не постучав, толкнул оказавшуюся незапертой дверь, и они, пройдя небольшую кухню, попали в просторную комнату.
- Укомплектовывайтесь! - громко приветствовал их Лабоданов.
Он сидел на стуле, а перед ним на табурете была разложена доска с шашками.
- Здравствуйте! - сказала Жужелка как можно громче - в комнате гремела радиола.
- Салют! - сказал партнер Лабоданова.
Это был Длинный Славка. До прошлого года он учился в школе вместе с Жужелкой и Лешкой, а теперь, кажется, устроился в пищевой техникум.
Возле радиолы стояла тоненькая темноволосая девушка, она приветственно приподняла руку.
Жужелка, растерянно потоптавшись у двери, инстинктивно наметив самое короткое расстояние, отделявшее ее от места, где можно присесть, направилась к дивану. Она шла по комнате, чувствуя сбоку от себя незнакомую тоненькую девушку, и ей было страшно, как утром на экзамене.
Потом Жужелка не раз вспоминала свое первое впечатление от этой комнаты. Побеленные стены, дубовый буфет, чашки и фаянсовый кот-копилка все привычное, все как у всех. И всетаки все здесь показалось ей странным, точно люди и предметы в комнате находились в каком-то разладе между собой, а в чем состоял этот разлад, Жужелке не понять. Может быть, это ощущение возникало из-за испорченной тарахтящей радиолы. Но никому, казалось, она не мешала. Лабоданов и Славка, переставляя шащки, поднимали их высоко над доской и с грохотом опускали. Сидя они все время пританцовывали, постукивая об пол подошвами, и напевали что-то бессвязное, насмешливое, с повторяющимся припевом: "Ах, брэнди, ах, брэнди, будо-ражит нас!"
А Лешка, над которым они так явно подтрунивали - ведь это его они называют Брэнди,-сидя у окна, тарабанил ладонями о подоконник в такт им.
Девушка меняла пластинки и, прислонясь спиной к столику, на котором стояла радиола, неподвижно выжидала, пока прокрутится пластинка, и опять оборачивалась к радиоле. Движения ее были механичны и непринужденны, и Жужелка, преисполненная старательности сидеть прямо, глаз не могла отвести от девушки, чувствуя ее превосходство над собой.
Девушка не взглянула больше ни разу на Жужелку, будто ее и не было тут вовсе. Она опять сменила пластинку. Услышав знакомую мелодию, Жужелка оживилась.
