Но Зоя Васильевна была мудрым человеком. Переживания были очень глубокими, но недолгими, вскоре она сумела пересмотреть свою жизнь. Она неистово вцепилась в город, в котором теперь жила. Дом наполнился книгами, художественными альбомами и классической музыкой. Все свои первые оперы Зоя Васильевна слушала с пластинок, усаживая рядом свою вертлявую дочь. Она таскала её по залам Эрмитажа почти за шиворот, покупала кучу абонементов в концертные залы и музеи, возила в парки, где императорские дворцы ещё были погребены под руинами, но работали фонтаны в Петергофе, а в Павловске были вновь проложены её любимые Двенадцать дорожек… Она часто ходила в театры, иногда ей удавалось вытащить с собой мужа, но больше – с дочерью, а то и совсем одна…

Алексей с годами всё больше углублялся в работу и всё дальше отстранялся от дома. Он по-прежнему делился своими проблемами, рассказывал о конфликтах с сотрудниками, о творческих удачах. Он внимательно выслушивал мнение жены, считался с ним. Зоя прекрасно разбиралась в людях, намного лучше, чем Алексей Петрович – научила прожитая жизнь. Она умела разглядеть лесть и лицемерие, которые Соколов с годами стал принимать за искренние проявления чувств… Но всё это имело отношение только к нему, к его работе, к его детищу – институту. Подруг у Зои Васильевны не было: жизнь заставила её быть сдержанной и немногословной, многие считали её высокомерной. Она была в добрых отношениях с соседками по дому, иногда перезванивалась с родительницами одноклассниц дочери. Соколовы отмечали праздники в обществе сотрудников Алексея Петровича, с ними же иногда выезжали на пикники и лыжные прогулки… Но, честно говоря, Зоя Васильевна недолюбливала кое-кого из них и скрывала это с трудом. Искренних и преданных друзей мы находим только в юности, а в зрелые годы это бывает так редко!

Молчание отца затянулось. Наташа терпеливо ждала, когда он вспомнит о ней и вернётся откуда-то из глубины своих размышлений. Он вдруг очнулся, тряхнул своей лысой головой.

– Я вдруг подумал, что наша мать, в сущности, – очень одинокий человек… Мне никогда раньше не приходило это в голову… Наверно, я перед ней виноват… И всё-таки мы вместе. Жизнь у всех по-разному складывается, дочка… Жизнь – она большая… Обещай мне, что ты обо всём поразмыслишь, пока меня не будет.

– Обещаю, папа, – вздохнув, согласилась Наташа.

В прихожей позвонили. Они оба встрепенулись.

– Кто-то пришёл, – поднялась с места Наташа.– У Славы есть ключ…

– Отдыхай… Я открою…

Алексей Петрович, шаркая шлёпанцами, направился в прихожую, и не спрашивая, распахнул дверь. На пороге стоял смущённый мужчина, без пальто и тоже в шлёпанцах.

– Простите за беспокойство… Я ваш новый сосед с пятого этажа… У меня что-то с телефоном… У Вас работает?

Алексей Петрович снял трубку настенного телефона, висевшего здесь же в прихожей, прислушался.

– Работает…

– А у меня даже гудка нет… Вы не позволите позвонить? Я быстро… Мне очень нужно, по делу…

– Пожалуйста…

Алексей Петрович посторонился, освобождая место у телефона. Сосед втиснулся между пальто – прихожая была тесной, и быстро набрал номер. Соколов ещё немного потоптался, почти не прислушиваясь к чужим деловым переговорам, и, всё также шаркая, направился к жене в кухню.

– Садись обедать, – Зоя Васильевна ставила на стол приборы. – Я рыбы нажарила в кляре, как ты любишь… – И позвала, – Наташа! Ты где там?

– Я здесь… Славку ждать не будем?

– Отец торопится…

Они ещё немного поговорили так, ни о чём… Через несколько минут громко хлопнула дверь в прихожей.

– Сосед ушёл, позвонить приходил, – пояснил Алексей Петрович.– У него что-то с телефоном…

– Надо дверь закрыть… – Поднялась с места Наташа.

Всегда тесная прихожая показалась ей какой-то странной. Удивлённо оглядевшись, Наташа ахнула. Вешалка опустела почти на половину, а самое главное, в том месте, где лежала коробка с волшебной шапкой, зияла пустота.

– Мама! – Пронзительно, как в детстве, крикнула Наташа.

Она так крикнула, что мать с отцом мгновенно оказались рядом с ней.

– Вот… – Только и смогла выговорить Наташа, указывая рукой на вешалку.– Наши пальто… И моя шапка…

Она села на тумбочку и горько заплакала.

Дверь всё ещё оставалась незапертой, и когда Славка вошёл, он застал немую сцену, которая поразила его своей неожиданностью. Его мать сидела на тумбочке в прихожей и плакала навзрыд, как ребёнок, бабушка, молча, гладила её по голове, а дед виновато сопел, прижавшись к дверному косяку.

– Что у вас тут стряслось? – Уставился на них Слава.

Дед вздохнул, и ничего не ответив, заскрёб шлёпанцами в сторону кухни.

Через несколько минут все вместе опять сидели за обеденным столом. Наташа всё ещё всхлипывала, а Слава пытался разрядить обстановку.

– Мамуля, ну, не огорчайся ты так!

– Я на эту шапку столько лет копила… – Вздохнула Наташа. – Только нужную сумму накоплю, а цену раз – и опять поднимут… Бабушка вот добавила…

– Когда я вырасту большой, – дурачился Славка. – Я куплю тебе тысячу новых шапок!

– Ешь, Буратино…

Алексей Петрович Соколов, приняв однажды решение, не менял его никогда. Он, и в самом деле, понимал, что с дальними поездками и командировками надо заканчивать. Длительные переезды, ночёвки где попало, скверное питание – всё это с возрастом стало выбивать его из колеи. Он всё чаще чувствовал какую-то тошнотворную слабость, желание прилечь, спрятать от всех неожиданное головокружение, закрыть глаза. В какой-то момент он признался самому себе, что настало время круто менять жизнь. Он не помышлял о том, чтобы совсем уйти с работы, это было просто невозможно, но с директорством надо было заканчивать. Впереди был очередной юбилей, и Алексей Петрович решил после него торжественно закрыть шлагбаум. Беда была в том, что Соколов не видел своего преемника. Он искал себе замену, подходя к следующему поколению со своими мерками давно ушедшего времени. Он искал человека – своё точное продолжение, а таких сегодня не было. Быть может, Сакен едва-едва дотягивался до той планки, которую держал перед ним Соколов, но во-первых, он только собирался защищать кандидатскую диссертацию, а во- вторых, в нём, так же, как и в других, молодых, было много непонятного Алексею Петровичу, пугающего, отталкивающего… Но слова о «прощальной гастроли», сказанные домочадцам, кокетством не были. Он полетел в Среднюю Азию по делам, одно из которых было сугубо личным.

Старшая сестра Алексея Петровича Ольга, начала искать мать ещё до войны… А после лихолетья, когда тысячи тысяч потерявшихся разыскивали друг друга по всему миру, найти кого-то было почти невозможно… Но Ольга всё-таки нашла – место могилы. Как это её удалось, одному Богу известно… А вот съездить туда не успела. И хотя Алексей Петрович мать не помнил и, дожив до старости, так и не смог ни понять её, ни простить, он посчитал своим долгом выполнить заветное желание покойной сестры – съездить на могилу матери…

Путешествие для пожилого человека было нелёгким. Он прилетел в Ташкент на два дня раньше назначенного времени, тут же в аэропорту договорился с частником, и, не думая о деньгах, поехал в отдалённый кишлак за двести километров от Узбекской столицы. Здесь, с трудом разогнув затёкшие ноги, Соколов вышел из машины и расплатился с водителем. Потом легко разыскал Дом колхозника, в котором, как он и ожидал, не было ни одного свободного места. Алексей Петрович много лет разъезжал по Средней Азии, бывало, месяцами жил в маленьких городках и кишлаках: под его руководством здесь строились заводы, приходилось подолгу отлаживать технологический процесс. Ночёвка на сдвинутых стульях возле рабочего стола дежурной Дома колхозника была привычным делом. Но сказывался возраст и полнота, старик боялся лишний раз пошевельнуться, долго не мог заснуть, и, в конце концов, под утро стянул матрас прямо на пол…

Телегу то трясло, то подбрасывало. Сверху припекало ещё жаркое в этих местах солнце, было душно, и клубы пыли выкручивались из-под колёс. Алексей Петрович снял свою летнюю кепку, вытер носовым платком лицо и лысину. На платке осталось грязное пятно.