336

семени, в мужском органе, в мужской страсти, в характерном мужском жаре; но обычного для всего этого восприемника, обычного, но, однако, не абсолютного, именно влагалища И матки - нет; и тогда происходит "питание мужским жаром" так, этак, иначе, еще иначе - что и производит чрезвычайную множественность образов содомии, способов содомии, как это и свидетельствуется медицинскими же показаниями, медицинскими рассказами, "всей клиникой извращения" (якобы). Все, однако, сводится к прикосновению. Вот этого нигде не отсутствует, рассказов об этом нет. Как бы "прикоснуться", "получить прививку" ("садоводство"), "зажечься жаром мужчины". Вот еще аналогия "оплодотворения": ведь в нем действительно один организм "вспыхивает" от другого. А необходимость этих "вспыхиваний", мировая необходимость, вытекает из того, что "мир вообще горит", что "жизнь вообще пожар". Как это остановить? как этому сказать "не будь"? И таким образом как вы скажете содомиту "не зажигайся мужским огнем", когда зажечь его женщиной не может медик, бессильна медицина?А "не гореть" он не может, ибо жизнь есть огонь и теплота. Вот куда заходят все эти вопросы: медицина (и юриспруденция) хочет, чтобы некоторые тела "оставались сырыми", "не загорались": но этого они так же не могут, как птицу обратить в ящерицу, человека - в рыбу, и вообще теплокровное - в хладнокровное. Пока не найдено средства пробудить в содомите влечение к женщине (вот - пусть работают юристы и медики) - оставьте им совокупление, какое они имеют: это "зажигание", "прививка", а без зажигания - нет огня, без огня - жизни, без прививки и оплодотворения - нет всего вообще растущего. Оплодотворение раньше "вот этого совокупления"; ему предшествует. "Хочу оплодотвориться крик всей природы, которого никто не вправе вырвать у существа. Теперь: как ? Медик говорит: "Как все". Содомит отвечает: "Хорошо, сделайте мне, как всем". Что "пропишет" медик? Нечего прописать, нет средств: ну, напр., у пассивного содомита вообще не происходит никогда эрекций и не выделяется никакого семени. Что же тут "прописать"? "Третьей ноги" не вырастит медик!! Тогда содомит, опрокидывая баночки, реторты, откидывая пластыри и микстуры, говорит: "Оставьте меня в покое, вы - сапожники в собственной науке, и я делаю то, что мне дано природой, что мне оставлено природой, беру ту милостыню - в которой она, благая, мне не отказала". И прибегает к своим "прикосновениям-прививкам" с их тысячею модусов, с "влюбленностью" и "романами" (тысяча свидетельств, примеров, рассказов).

Пол - волнующееся, волнение; пол - текущее, от "О" до "бесконечности" (у рыб - мириады рождений в год, сколько икринок в рыбе), от "-1" до "+1". Вполне бы можно сказать, что "мужского" и "женского" - вовсе нет, а есть "стремление

337

по кругу", "все возможности" в каждом, но обычно в каждом же преобладает которое-нибудь одно, и когда преобладает "к самке - мы это называем "мужской организацией" и "мужским влечением", а когда преобладает "к самцу", то мы называем это женской организацией и женским влечением. Но "преобладает" - значит "совмещается еще с другим". Эти "совмещения" в каждом есть; и как в содомите есть хотя бы "миллионная часть" нормального совокупления, так в нормальном мужчине есть хотя бы миллионная часть содомического влечения. Миллионная или тысячная, а то, может быть, сотая, наконец может быть десятая, и, наконец, как в приведенном рассказе - почти 1/2, точнее - в приведенном рассказе содомии 2/з, нормы - 1/з, случай "излечимый", "исцелимый", "поправимый".

* * *

Случай этот - совершенно темного человека, едва умеющего (судя по рукописи) писать. Вот блестящий рассказ о себе талантливого философа-женщины, не подозревающей ничего о своей природе, но как ярко те же духовные черты сказались в рассказе! Она сама чувствует, говорит: "я не так родилась, как все", "с детства я чувствовала в себе что-то странное", "не ошиблась ли акушерка матери, приняв у нее девочку, ибо всегда я чувствовала себя мальчиком, мужчиной". У нее половое притяжение остановилось на нуле: высокий талант к науке, к наукам, к философии, и абсолютная безразличность к кавалерам, самцам. Вот эта автобиография без всяких пропусков:

Рассказ о себе доктора философии,

Марии Владимировны Безобразовой,

дочери автора и редактора

"Сборника государственных знаний"

"Существуют странные люди, к которым я несомненно принадлежу, и потому рассказать о себе я не могу так, как это делают другие; к тому же не знаю, стоит ли это делать, может ли быть интересно то, что я могу сказать?

Потом, когда я хочу что-нибудь рассказать, то наталкиваюсь на одну большую трудность: я не умею рассказывать или не владею той формой, в которой ведется обыкновенно повествование.

Тот язык, который я себе выработала, по возможности кратко передает содержание моих мыслей, он прежде всего точен и сжат1, а с таким языком нельзя приступать к повествованию. Или пропустишь то, что с моей точки зрения не за

------------------

1 Мужской, научный слог В. Р-в.

338

служивает внимания, или же впадешь в другую крайность - начнешь размазывать.

И потому я заранее прошу о снисхождении всех тех, которые будут читать эти строки: я не родилась повествователъницей.

Может быть, удивит еще больше, когда я скажу, что не родилась женщиной. Не воскрес ли во мне потомок какой-нибудь современницы матриархата! Или в меня не вошло чего-то, что в течение веков обусловливало собой тот тип женщины, которую мы все знаем, - итог ее порабощения? Моей натуре чужды все чисто женские элементы женщины, чуждо ее порабощение.

С самого раннего детства я чувствовала, что не родилась девочкой.

- Не ошиблась ли Луиза Христиановна (акушерка матери), меня принимавшая"? - был вопрос, который я не раз задавала.

Но нет, она не ошиблась.

Я родилась не только девочкой, но даже красивой девочкой; и все те знаки внимания, которые мне оказывали, должны были разубедить меня в возможности физиологической игры природы...

Драма была на духовной почве. Все мои психические задатки и способности не вязались с тем, что обыкновенно природа дает женщине, все мои вкусы шли вразрез с издавна сложившимся строем жизни вообще девочек.

Я не только никогда не играла в куклы, но возненавидела повод, по которому их дарят, - елку. На елку приезжали те старшие родные, для которых мои молодые родители не были законодателями и не могли им сказать: "не дарите". Эти старшие заваливали меня, как первенца, аршинными куклами, их кроватками, шкапиками и другой дребеденью, а я была несчастна не потому только, что все это было мне ненужно, а по совсем другой причине. Мне надо было показать благодарность, даже радость. Как неглупая девочка, я знала, что это было необходимо, а между тем для меня всего тяжелее была ложь. Потому-то я искренно радовалась, когда проходил этот несносный вечер, уезжали старшие, провожаемые всеми знаками почтения, и я могла забросить или, лучше сказать, забыть аршинных кукол, пищавших "мама". Для меня не было большего праздника, чем когда мы с братьями принимались опустошать елку, и я могла поиграть в их игрушки. Я совсем не была выше игрушек. До сих пор помню один подарок отца - он подарил мне его задолго до елки так же, как и я, сгорая от нетерпения. Как сейчас вижу эти белые сани, такие большие, что в них могли усесться оба брата, с облучком для меня; сани, запряженные парой вороных в серебряной сбруе. Сбруя снималась и надевалась, и моему блаженству не было конца. Милый папа знал, что подарить.

Отец кончил курс с серебряной медалью в Александровском лицее и 23 лет женился на своей троюродной сестре

339

Масловой. Матери было только 18 лет. Она воспитывалась за границей и знала по-французски лучше, чем по-русски. Сестры ее даже едва говорили на своем родном языке, а вышли обе за провинциалов. Две сестры отца всю жизнь провели в провинции и оказались замужем за итальянцами - одна даже за ревнивым сицилианцем, доведшем ее до чахотки, другая за известным санскритистом Де-Губернатисом. Отец очень быстро шел по службе, чуть не 25 лет был начальником отделения, а 32 лет действительным статским советником. И отец, и мать оба писали1.