«Многие из них (крестьян — прим. авт.) были убиты, а предводители и капитаны взяты в плен; они частью были казнены перед Ревелем, частью перед Лоде. Так кончился этот мятеж».
Первая Пайда
Пока русские загоны опустошали орденские владения к северу и западу от взятого Феллина, князь Мстиславский готовился поставить жирную точку в летней кампании. После того, как Иван Грозный узнал из воеводской «отписки» о падении Вильяна, он отправил большому воеводе наказ идти к Колывани.
Взятие Ревеля стало бы прекрасным завершением кампании и предоставило бы русскому царю отличные козыри в будущих переговорах по разделу ливонского наследства, не говоря уже о том, какие перспективы для развития русской торговли открывались в этом случае. Ревель был старинным конкурентом Нарвы, но с переходом его в русские руки московским купцам, равно как и иностранным, открылся бы путь и на запад, и на восток, а борьба с «ревельским плаванием», не говоря уже о «нарвском», и для шведов, и для поляков превращалась в трудноразрешимую задачу.
Увы, Мстиславский и его коллеги, судя по всему, испытали после быстрого взятия Феллина своего рода головокружение от успехов и, по словам псковского книжника, «не царевоу великого князя наказоу», «на похвал и наряд с собою взяли меншеи» и отправились войной на орденский замок Вейссенштайн (русская Пайда, нынешний эстонский Пайде).
Пайда в наши дни
На что рассчитывали воеводы, взяв с собой «менший наряд» к стенам Пайды? Видимо, они полагали, что здесь, как и во многих предыдущих случаях, моральный дух местного гарнизона и его командования, подорванный предыдущими несчастьями, будет настолько низок, что одно только появление русских под стенами замка вынудит их или бежать, или капитулировать после первых же выстрелов. И тогда, как думал Мстиславский, ревельцы одумаются и примут его щедрое предложение. Одним словом, «хотели взяти мимоходом своим хотением вскоре, — подытожил псковский летописец, — без божиа воли».
Без Божьей воли и государева соизволения Мстиславскому удача не улыбнулась. Передовые отряды рати «столпа царства» объявились под Вейссенштайном в первых числах сентября 1560 года, а главные силы (по сообщению «летучего листка» из Данцига, 9000 человек) подступили к замку 7 или 8 сентября. Однако комендант Пайды К. фон Ольденбокум оказался человеком старой закалки, слепленным из того же теста, что и русский комендант Рингена Р. Игнатьев или орденский комендант Нойхаузена Й. фон Икскюль.
Ольденбокум отказался капитулировать и сел в осаду, рассчитывая на то, что наступила осень, местность вокруг Пайды русские уже опустошили, очень скоро неприятель начнет испытывать нехватку провианта и фуража и будет вынужден отступить. На руку ему играло то обстоятельство, что, как с горечью писал псковский летописец, «Паида городок крепок, а стоит на ржавцах (болотах — прим. авт.), с однои стороны мал пристоуп».
Мстиславский, не желая отступать перед таким ничтожным на фоне Феллина препятствием, начал планомерную осаду замка. Русская артиллерия сумела разрушить примерно 60 футов (около 18 м) крепостной стены, однако Ольденбокум и его люди «билися добре жестоко и сидели насмерть». Очень скоро расчеты коменданта Пайды начали оправдываться. Осаждавшим стало не хватать провианта и фуража, а тут еще началась осенняя распутица, до предела затруднившая доставку в русский лагерь амуниции и продовольствия. «Людеи потеряли много посохи, а иная разбеглася, ано нечево ясть», — писал псковский летописец. Набрать дополнительных посошных людей взамен умерших, убитых и разбежавшихся оказалось сложно — и без того «Псковоу и пригородам и селским людем, всеи земли Псковъскои проторы стало в посохи много». По этой причине воеводам пришлось затребовать взамен «в розбеглои место посохи» посошных людей в Новгороде «с сохи по 22 человека». Это «удовольствие» влетело царской казне, как говорится, в копеечку:
«На месяц давали человекоу по 3 роубли, а иныя и по пол четверта роубли и с лошадьми и с телегами под наряд».
Время, отведенное на взятие Пайды, истекало, и Мстиславский пошел ва-банк. В полночь 15 октября 1560 года началась новая бомбардировка замка, продолжавшаяся до 10 часов утра, после чего русские начали штурм замка. Однако, как пишет Реннер, Ольденбокум применил стратегему. Накануне он отвел своих людей и пушки из форштадта и приготовил московитам сюрприз. Едва они ворвались в оставленный немцами форштадт, как наткнулись на прицельный огонь гарнизона, понесли большие потери (несколько сотен человек, по мнению ливонского хрониста) и были вынуждены отойти на исходные позиции.
18 октября Мстиславский приказал отступить. С большим трудом его людям удалось вывезти наряд из-под Вейссенштайна в Юрьев, откуда он затем был водою доставлен в Псков.
Ревельская история
Неудача Мстиславского под Пайдой смазала эффект оглушительной двойной победы русского войска под Эрмесом и Феллином. Однако тому, что еще оставалось от ливонской «конфедерации», от осознания этой небольшой победы было не легче. Гибель и распад старой Ливонии вступили в завершающую стадию. Осуждая на словах Московита, эту «тираническую собаку и природного врага всего христианского мира», соседи Ливонии поспешили наложить руки на ее остатки. По словам русского историка Г. В. Форстена,
«соседние государи вместо помощи выжидали только наиболее удобного момента, чтобы присвоить себе часть беззащитной области. Они следили не за успехами русских, а за дипломатией своих соперников, искавших власти над восточно-балтийским побережьем».
Как бы подтверждая этот тезис, датский король Фредерик II решил, что раз уж не получается стать посредником в урегулировании конфликта и отговорить Ивана Грозного от расширения сферы своего влияния в Ливонии, то следует позаботиться о собственных интересах в этом регионе. Заодно, под шумок, можно было избавиться и от младшего брата Магнуса, которому по завещанию покойного датского монарха надлежало передать часть голштинских владений короны, а этого Фредерик делать ой как не хотел. Как только подвернулась возможность, король реализовал свой план. Иоганн Монникхузен, епископ Эзеля и Вика, решил, пока дела не пошли совсем уж плохо, продать свое епископство, и Фредерик стал его обладателем. Бывший епископ с капиталом отбыл в Германию, а на его место в апреле 1560 года приехал принц Магнус.
Фредерик II, король Дании
Эзель-Викское епископство было не слишком велико, и Магнус, снедаемый мечтами о славе и могуществе, попробовал прибрать к своим рукам еще и Ревель, епископ которого Мориц Врангель совсем не возражал против такой сделки. Однако не тут-то было — у Магнуса объявился шведский конкурент.
Собственно говоря, шведский «кронпринц» Эрик еще при жизни своего отца Густава начал зондировать почву на предмет закрепления Швеции в Северной Ливонии. Сам Густав в ливонском вопросе занял выжидательную позицию. Король не забыл урока, который преподал ему Иван Грозный несколькими годами ранее. Потому шведский король и отнесся холодно к предложению Кеттлера весной 1559 года о передаче ему, Густаву, Феллина, Пернова или других городов в Западной Ливонии в обмен на денежное вспомоществование в размере 200 000 талеров. Правда, затем король заявил, что он готов предоставить искомую помощь, но при условии, что он получит Ревель, однако Кеттлер не был готов пойти на такой шаг.
Ситуация переменилась к концу лета 1560 года. Падение Феллина и успешные действия русских загонов в Западной и Северо-Западной Ливонии вкупе с экспансионистскими устремлениями Магнуса, требованиями Сигизмунда II принять польский гарнизон-«президию» и восстанием крестьян побудили добрых ревельских бюргеров послать к новому королю Эрику XIV, сыну Густава, посольство с просьбой о финансовой помощи. В инструкции, данной послам, прямо не говорилось о готовности принять шведский протекторат, хотя при более внимательном взгляде эта мысль отчетливо проглядывала. Эрик, знавший от своих агентов в Ревеле о критическом положении города и имея после смерти отца свободные руки, решил вмешаться в ревельские дела. Он заявил посланцам, что он готов помочь, но не деньгами, а взять город под свое покровительство и защитить его, если на то будет нужда, силой оружия. Ревельские послы, не имея полномочий решать столь важный вопрос, отбыли восвояси.
