Величественная церковь Святой Марии захватила все чувства Уго, как только он переступил порог. Храм был почти пуст, внутри находилось лишь несколько прихожан, а мерцание свечей у главного алтаря тонуло в потоках разноцветных лучей, проникавших через высокие окна, чтобы отвесно обрушиться на пол, оставляя в полумраке бóльшую часть церкви. Уго сразу сделался маленьким. Мисер Арнау часто рассказывал ему о таком ощущении, но мальчику трудно было почувствовать себя крошечным, когда храм наполнялся народом. Однако сейчас Уго словно окаменел: он не мог объять колоссальное пространство, открывшееся перед ним, как будто вес всего храма, его высоких колонн, арочных сводов с гигантскими замковыми камнями возлег на его плечи и не давал шевельнуться.

Парня вернула к реальности беготня трех мальчишек, пытавшихся выгнать из храма собак, – но те носились еще быстрее. Ему и самому приходилось заниматься таким делом. Да, это нелегко, однако нехорошо сердить священников, если они просят детей погонять животных. «Ну не так же! – едва не выкрикнул Уго. – Куда вы смотрите? Они опять проскочили мимо вас».

– Пойдем, парень.

Быть может, мужчина, хлопнувший Уго по спине, просто обратил внимание на его черный наряд, но Уго узнал одного из бастайшей, работавшего на верфи. Вслед за ним юноша прошел в деамбулаторий – круговой коридор, огибающий главный алтарь сзади. Там, под контрфорсами капеллы бастайшей, собрались грузчики с верфей, многие с семьями, все в трауре. Уго не встретил здесь никого, кто когда-то так почтительно, почти раболепно, здоровался с мисером Арнау, когда тот ходил собирать подаяние для «Блюда стыдящихся бедняков», – прежде чем впал в немилость из-за возвращения Пучей. Только один человек, не связанный с цехом бастайшей, пришел, чтобы разделить скорбь по жене Арнау Эстаньола: Жоан Наварро, стоящий позади своего безразмерного живота, то и дело утирал капельки пота на лысине.

В маленькой часовне люди тесно сплотились вокруг простого соснового гроба. Священник начал заупокойную мессу, но Уго его не слушал. Он чувствовал себя предателем Девы Марии из-за отношений с Дольсой, которые становились все более чувственными. А если он не признается Деве, то и покаяться не сможет. С Дольсой они вообще не обсуждали свою связь, как будто вступили в молчаливый сговор. Она никогда не станет христианкой, ее убеждения незыблемы. И хотя в Каталонии дозволялось переходить в христианство, Уго перейти в иудаизм не мог. Стоит ему принять еврейскую веру – его тотчас схватит инквизиция. С этим никакой неопределенности не было. Однажды Уго улучил момент, когда они с Маиром бок о бок трудились на винограднике, и поинтересовался, притворившись, что спрашивает из праздного любопытства:

– Маир, а что, если христианин захочет перейти в иудейство?

Виноградарь даже не разогнул спины:

– Ему следует отречься и принять иудейскую веру.

Оба замолчали, было слышно только, как железо вгрызается в землю, а еще жужжание насекомых и шуршание каких-то зверьков.

– Ты ведь не собираешься так поступить?

Еврей распрямился, держась рукой за поясницу.

– Нет, конечно.

– Потому что, если ты так поступишь, ты будешь считаться еретиком, попадешь в инквизицию и тебя осудят как такового. Именно так относится инквизиция к христианам, которые отрекаются от веры, чтобы сделаться иудеями или магометанами. И наказанием может стать даже смерть… тебя сожгут на костре.

– Понятно, – насупился Уго.

– Только подумай, инквизиция ни перед чем не останавливается: даже тех христиан, что отрекаются под страхом смерти или под пытками, как случилось с несколькими пленниками, которых выкупили из тюрем Берберии монахи-мерсенарии, – их тоже сочли еретиками.

– Да уж, – только и смог ответить Уго.

Виноградарь и подмастерье вернулись к работе, но совсем скоро Маир снова разогнул спину и снова заговорил, на сей раз громким голосом, напирая на каждое слово:

– А заодно с еретиком, отрекшимся от христианства, инквизиция объявляет еретиками и тех евреев или неверных, которые сбили христианина с пути. Даже не сомневайся, – грозно добавил Маир, – что, если ты перейдешь в нашу веру, меня сразу же схватят как совратителя.

«А могут схватить и Дольсу». От этой мысли Уго содрогнулся.

– Не беспокойтесь, Маир. Я не собираюсь откре…

– Отрекаться, – подсказал еврей. – Очень на это надеюсь, юноша.

Уго вернулся к происходящему в часовне бастайшей, услышав женский плач. Быть может, однажды они с Дольсой убегут в какой-нибудь далекий-далекий край, где их никто не знает, и он сможет выдавать себя за еврея. В Гранаду. Уго слышал, что там правят мусульмане, а евреям живется спокойно. В Королевстве Гранада никому не будет дела, что он христианин. Он должен наконец-то предложить этот план Дольсе. Юноша прищелкнул языком, и стоящая рядом старушка посмотрела на него с осуждением. Уго тысячу раз собирался об этом заговорить, но в последний момент, видя девушку перед собой, не находил нужных слов, колебался и путался в мыслях, потому что боялся услышать ее ответ.

Мар похоронили на большом кладбище, что на площади Святой Марии, прямо напротив церкви. Именно в тот момент, когда гроб опускали в могилу, Уго снова вспомнил о Бернате, ему стало жаль друга, который не смог сказать своей матушке последнее «прощай».

Бастайши и их семьи не знали, что делать, когда с лопаты упала последняя горсть земли и ушел священник: некому было выразить свои соболезнования, ведь никто из родственников покойной не явился. Уго оставил скорбящих в этих раздумьях, а сам ушел к морю. Ему нужен был этот запах, эта свежесть, он мечтал потрогать воду и наполнить легкие витающей в воздухе солью.

– До меня дошли слухи, будто он ходит в море под началом кастильского корсара.

Уго обернулся. Его нагонял пыхтящий Жоан Наварро.

– Бернат? – сразу же догадался Уго. О ком еще может говорить помощник управляющего королевской верфью?

– Да. Это только слухи, и все же…

– Где он?

– Картахена, Севилья… Откуда мне знать?

– Я очень рад. И мне жаль его матушку.

– Ну а ты… Как твои дела?

«Схожу с ума от любви к еврейке».

– Я хотел стать mestre d’aixa, – ответил Уго вслух.

– Я знаю.

– Мне хотелось бы и дальше работать на верфях: там корабли, там море…

– А хочешь, сходим туда сейчас? – (Это предложение изумило Уго, но еще больше он изумился продолжению.) – Мы войдем через главные ворота. Тебе не придется карабкаться на стену тайком, глухой ночью.

– Простите меня…

– Мы получили топорик обратно. Что же до арбалета… его нам вернули королевские солдаты.

– Нам не повезло.

– Вы двое до сих пор живы после того, как пытались убить Первого капитана королевского войска! – возразил Наварро, крепко хлопнув юношу по плечу. – Ну конечно же, вам повезло, и даже очень повезло!

На верфи работа кипела вовсю; Уго не помнил, чтобы здесь хоть когда-то было так суматошно. Король Хуан повелел строить новую армаду, чтобы защитить Сицилию от династических притязаний его племянника Мартина Младшего, который недавно заключил брак с Марией, королевой Сицилии, около десяти лет назад бежавшей в Каталонию после восстания сицилийской знати. На верфи бесперебойно работали над восемью кораблями – их строили и под сводами, и в большом дворе. Шум стоял оглушительный, а воздух, несмотря на грандиозные размеры здания, был почти что непригоден для дыхания из-за дыма, опилок, расплавленного жира, смоляного вара и пота работающих людей.

– Король… – Наварро приходилось кричать во весь голос, чтобы хоть что-то втолковать обалдевшему Уго. – Король приказал, чтобы все работники, строящие корабли, от конопатчиков и mestres d’aixa до бастайшей и весельщиков, оставались в Барселоне, в распоряжении альгвасила королевских армад. Это как на войне: все обязаны работать на короля, – с гордостью добавил помощник управляющего и обвел широким жестом бурлящие верфи.

Уго уже слышал о новой армаде. «Им потребуется вино, много вина, – предсказывал Маир. – Но пока они ее будут строить, пройдет год, может, два – или даже больше. За это время нам предстоит заключить много сделок и накопить изрядный запас».