– Иль я, иль не я, – знакомо пошутил призрак, и Илья Ильич подумал, что и этот семейный каламбур пришёл из глубины веков от рассыпавшихся пылью предков. Маленький Илюшка тоже любил распевать его на варварский мотивчик, и если бы не пресёкся род, то так и пошла бы шутка от дедов к внукам. Потому и призрак не забыл её и произнёс как пароль, по которому можно признать своего.

– Я не знаю, зачем я пришёл, – признался Илья Ильич. – Жил я, о тебе особо не думая, а сейчас вдруг потянуло.

– Я тоже хотел на тебя посмотреть. – Призрак слабо улыбнулся. – Там не успел, а здесь не торопился… Сына ты как назвал?

– Ильёй.

– Это хорошо.

Илья Ильич не стал говорить, что его Илья погиб бездетным и фамилии их на Руси больше не будет. Скорей всего, призрак знал это когда-то, но благословенный склероз избавил его от ненужной боли. «Амнезия – амнистия души», – писал последний из великих поэтов.

– Расскажи о себе, – попросил Илья Ильич.

– Жил, – произнёс призрак и надолго замолк. Потом добавил: – По Малинину и Буренину…

Ещё одна шутка, не забытая в череде годов: старый как мир учебник арифметики, в котором можно найти решение любой задачи. Илья Ильич понял, что не услышит ничего, о чём бы не знал прежде. И не в том беда, что отец не хочет говорить с ним, но помнит он только то, что может помнить призрак. Никогда тень отца Гамлета не откроет ни единой роковой тайны.

Они долго стояли, глядя друг на друга, Илья Ильич мучительно прикидывал, можно ли дать призраку денег, не оскорбится ли тот и сумеет ли взять милостыню, но прежде, чем он пришёл к какому-то выводу, тень в солдатской шинели шагнула в сторону и немедленно растаяла в сумраке, который разливал окрест близкий нихиль.

Ещё три лямишки, и новый адрес привёл Илью Ильича обратно в район, где доживала его мать. И квартира у Любаши тоже была на третьем этаже, только в другом доме, поновее и всяко дело поудобнее строения времён четвёртой пятилетки. На звонок незваного гостя из-за двери послышался весёлый Любашин голос:

– А нас нет дома. Мы ушли и вернёмся часиков в пять. Если очень нужно – входите и можете обождать нас. Дверь не заперта.

Вот так. Наконец-то нормальная человеческая жизнь, только ему нет места и здесь. И не важно, встретилась ли Любаша со своим прежним мужем или нашла новую судьбу, безличное «мы» сказано так, что поневоле почувствуешь себя третьим лишним.

Не коснувшись незапертой двери, Илья Ильич спустился во двор. По дороге глянул на часы: начало шестого – надо поторопиться, не хватало ещё мордой к лицу столкнуться с Любашей, да ещё у самого её дома.

И всё же не успел. Едва вышел на улицу, как увидел Любашу. Илья Ильич никогда не считал свою сожительницу особо красивой, а тут, увидав её помолодевшей, совершенно неприлично замер от восхищения. Внешности Любаша не меняла, она просто была счастливой, а это состояние украшает человека лучше любого косметического салона. Любаша шла под руку с невысоким и несколько субтильным мужчиной, который, прямо скажем, не смотрелся рядом с пышной Любашиной фигурой. Илья Ильич вспомнил, что Любашин муж страдал пороком сердца, отчего и умер, не дотянув до сорока. Значит, он и есть… Ждал её здесь больше двадцати лет, получал мнемоны и узнавал о жизни своей суженой. Любаша часто вспоминала покойного мужа, иногда в такие минуты, когда не принято говорить ни о каком другом мужчине, кроме того, что рядом. А она на такие глупости внимания не обращала, вставляя мужнино имя к месту и не к месту. Значит, и муж знает всё о её грешной вдовьей жизни. Однако понял и зла не накопил. И вот теперь идут рядом, рука об руку, несхожая, чуть карикатурная пара, при взгляде на которую у встречных теплеет на сердце. У всех, кроме Ильи Ильича.

Хотя, если вдуматься, никогда Любаша ему в страстных чувствах не признавалась и к телячьим нежностям относилась в высшей степени неодобрительно. Видно, угадывала что-то вещим сердцем и сберегала нежность для того, по ком сердце сохнет.

Закаменев лицом, Илья Ильич шагал навстречу идущей паре. Теперь вся надежда, что его не узнают. Пустые слова никому не нужны, проще всего пройти мимо, не узнавая.

Любаша узнала его с полувзгляда. Счастливая красота разом слетела с её лица, взгляд затравленно заметался, Любаша даже попыталась свернуть в сторону, но ровно шагающий муж, сам того не замечая, заставил её идти прямо. Уж он-то Ильи Ильича узнать не мог и, почувствовав смятение женщины, лишь крепче прижал её локоть, как бы говоря: «Всё в порядке, ведь я рядом». И своенравная Любаша покорно пошла навстречу Илье Ильичу. Саму её ничуть не смутила бы неловкая встреча, излишней стеснительностью Любаша не страдала, но сейчас она испугалась за ничего не подозревающего мужа.

Они разминулись, не покосив взглядом, и, лишь пройдя десяток шагов, Илья Ильич оглянулся вслед уходящим. В это самое мгновение оглянулась и Любаша. Они встретились глазами, позволив себе наконец узнать друг друга. Может быть, это показалось Илье Ильичу, но в Любашином взгляде светилась благодарность.

Илья Ильич улыбнулся и послал Любаше воздушный поцелуй.

Теперь, кажется, совсем всё. Сыновний долг отдан, с былыми привязанностями развязался на удивление быстро, старых приятелей искать – охоты нет, от недавнего богачества не осталось и следа, и значит, можно начинать жизнь сначала. И прежде всего – следует пообедать, потому что после вчерашнего пиршества в уйгурской гостинице у Ильи Ильича росинки маковой во рту не было. Оно, конечно, не смертельно, но если хочешь жить, а не предаваться скорби по несложившейся жизни, – изволь завтракать, обедать, а порой и ужинать.

Илья Ильич пошёл в «Дембель». Серёга сегодня вряд ли появится, других знакомых там нет, значит можно посидеть за кружкой пива и тарелкой чего-нибудь мясного с большим количеством соуса. И если кто-то захочет обвинить его в бесчувственности, то пусть сам и постится.

Нашлось пиво и баранина по-африкански – тушённая с черносливом и бананами. Вышколенная официантка принесла заказ, а потом вдруг наклонилась и доверительно шепнула:

– Простите, ведь вы тот человек, который здесь с Ильёй был? С афганцем?..

Илья Ильич, ничего не ответив, поднял вопросительный взгляд.

– Понимаете, в газетах написано о неудачной попытке прорыва, а люди говорят, что один человек прорвался.

– Если б я знал… – честно ответил Илья Ильич. – Может быть, и прорвался. Компас молчит.

– Вы его сын?

– Я его отец.

– Ясно. Я же вижу, что вы похожи. Знаете, я очень рада за Илью, за вашего сына… И за себя тоже. – Официантка ослепительно улыбнулась и поспешила объясниться: – Наш ресторан теперь в моду войдёт, уже сейчас посетителей видите сколько? Нам прибавка к зарплате обещана. И всё благодаря вашему сыну. Вот этот столик, где он обычно сидел, будет теперь стоить полмнемона… вы не беспокойтесь, вас это не касается. Вам мы всегда будем рады, и всё по старым ценам, ведь вы его отец…

«Вот оно, дыхание славы», – подумал Илья Ильич. А вслух сказал:

– Я вам очень благодарен.

По каким-то неведомым каналам слух о нём распространился по небольшому залу, Илья Ильич чувствовал на себе любопытные взгляды, и африканская баранина стояла ему поперёк горла. Довольно неприятно, когда тебя рассматривают, словно редкую диковинку, этакого австралийского какаду, которого посадили в клетку, но не велели тыкать пальцами, чтобы птичка чувствовала себя естественно. Поэтому Илья Ильич даже обрадовался, когда в кафе впорхнула (опять птичьи ассоциации…) какая-то девица и, увидав Илью Ильича, прямиком подлетела к нему и уселась напротив. Сегодня это ещё можно было сделать, не заплатив полмнемона.

– Здравствуйте, – прощебетала она. – А я вас помню. Вы были тут с Ильёй Ильичом.

Теперь и Илья-старший припомнил, кто с ним разговаривает. Непристойно омолодившаяся дама… Илюшка предполагал, что это старая дева пятидесяти лет, которая таким образом лелеет прижизненные комплексы. Чёрт, как же её зовут? Что внешность на триста мнемонов – запомнилось, а имя – нет. Что-то ужасно вычурное и неестественное…