– По-моему, вы от безделья беситесь. – Илья Ильич пристально глянул на сына. – Ничему, кроме войны, не обучились, вот и тут продолжаете воевать. Знаешь, что мне это напоминает? Есть такая игра: «Король на горе»… Вспомнил?

– Я её никогда не забывал. А куда, скажи, мне себя приложить? Ты и сам скоро с этим столкнёшься. Тебе пока всё в новинку, а как побудешь тут лет хотя бы пять, пооботрёшься – и что? Человеку без дела никак нельзя, а какое ты себе применение сыщешь?

Илья Ильич топнул каблуком:

– Ты под ноги-то погляди. Вроде бы это не нихиль. В городе – асфальт, кое-где, я видал, – плитка. Тут, на бульваре, – грунтовка, между прочим, хорошо сделано. Вот и я буду, как встарь, дороги ремонтировать, а понадобится, то и новые строить.

Илюшка усмехнулся:

– Ты знаешь, сколько за последнюю сотню лет дорожных строителей было? Места все заняты давным-давно. Если бы ты крутым изобретателем был, новый тип покрытия придумал, тогда – иное дело. А ведь ты просто строил, добросовестно, не спорю, но обычных строителей тут в десять раз больше, чем дорог. И какого-нибудь заслуженного старика ты с занятого места не сгонишь, такое можно сотворить только с охранником Цитадели.

Илья Ильич критически оглядел редкую цепочку стражников. Молчаливые фигуры придавали пейзажу нарочитую театральность, но теперь за этими декорациями виделось иное – настоящее и жестокое.

– Вот мы с тобой болтаем, а они слушают. – Последние слова Илья Ильич сказал как бы самому себе. – Наверняка у них все чувства искусственно обострены, так что они всякий шепоток слышат и цвет глаз у дальнего прохожего могут рассмотреть. Вот послушают они наши крамольные разговоры, да как шарахнут…

Илюшка ошеломленно уставился на отца, потом медленно произнёс:

– Не шарахнут. У нас свобода слова. Можешь под самой стенкой стать и вопить что заблагорассудится. Только если очень громко или, там, матерно, то оштрафуют. Причём чем больше постороннего народу рядом случится, тем значительней штраф. Деньги эти идут на то, чтобы люди, которым ты можешь помешать, не слыхали орежа, мата и не видели непотребств. Я однажды свидетелем был: стоит мужик перед воротами Цитадели, орёт, надрывается, а я не слышу ни словечка. А если бы он штаны спустил и начал стражникам задницу демонстрировать, то я бы и не увидал этого. Вот как я с этим мужичком заговорил, то враз разобрал, какими словами он цитадельников величает. Это тоже верно; раз я к нему обратился, значит сам хочу знать, что он кричит.

– И что же он кричал?

– Да просто матерился на знаменитостей. Вы, мол, при жизни на моей шее сидели, и после смерти слезать не хотите. Дурак, короче. Так что тут у нас не только бандитизма нет, но и хулиганство редко встретишь. Ущучивает народ друг друга с помощью подколов и тонких интриг, иногда так больно ущучивает, что лучше бы уж по морде дали… – продолжая говорить, Илюшка взял отца под руку и повёл прочь от крепостной стены.

– Погоди, – воспротивился отец. – Мы же ещё ничего толком не осмотрели. Ворота тут какие-нибудь есть или всюду так и будет сплошная стена?

– Есть ворота, куда они денутся. – Илюшка был недоволен, но послушно повернул обратно. Видно было, что какая-то мысль не даёт ему покоя.

– Хотя если ты занят, то пошли отсюда, – предложил Илья Ильич, только теперь заметивший неожиданную нервозность сына.

– Да нет, мне не к спеху. – Илюшка уже успокоился и глядел, как прежде, весело. – Просто мысль одна в голову пришла, вот я и забегал, чтобы её обдумать. Не умею я думать неторопливо, обязательно надо бежать, словно опоздаешь принять решение.

– У меня – то же самое, – согласился Илья Ильич. – На объекте, бывает, пока план работ составишь – раза три весь выстроенный участок обежишь. При этом ещё и все недоделки заметишь… прорабы боялись меня – жуть! Думали, я специально бегаю, проверять.

Они дошли до приземистых воротных башен. На башнях с каждой стороны стояло по два часовых, а сами ворота были гостеприимно распахнуты.

– Входить, конечно, остро не рекомендуется, – высказал догадку старший экскурсант.

– Можно… – Илюха пожал плечами. – Даже не очень дорого. Там тебя встретит специальный человек, спросит, что ты хочешь им предложить, а затем объявит, что в твоих услугах они не нуждаются. Есть и экскурсии, но это чудовищно дорого стоит, по карману только богатым новичкам, к тому же большинство обитателей Цитадели в этот день из дому носа не кажут. Кому приятно чувствовать себя экспонатом?

– Уговорил, – засмеялся Илья Ильич, – на экскурсию не пойдём.

Подойдя поближе, гуляющие заглянули в проём. Там густо зеленел ухоженный парк, аллея, обсаженная кустами жасмина, скоро сворачивала, так что взгляд далеко не проникал. Ни единой фигуры Илье Ильичу заметить не удалось, – видимо, не здесь было любимое место прогулок покойных знаменитостей. Вспомнив о нервозности сына, Илья Ильич пожал плечами, произнёс пренебрежительно: «Да, пожалуй, это не слишком любопытно…» – и повернул вспять.

Город располагался секторами, которые, словно дольки апельсина к центру, сходились к Цитадели. От распахнутых ворот легко можно было пройти хоть в пакистанский, хоть в испанский сектор. Илья-младший привёл отца в полутёмное кафе немецкого сектора.

– Пиво тут лучше, чем везде, – произнёс он, потерев ухо, и Илья Ильич понял: «Ушей нежелательных среди немцев меньше».

Тем не менее был взят самый обычный столик, открытый всем взглядам и любознательным ушам. Тоже ясно: если в заведение явились иностранцы и прячутся от посторонних глаз, значит имеет смысл подслушать, о чём они будут толковать. А так – забрели любопытствующие и едят жирные гусиные полотки, запивая тёмным баварским пивом. Немецких пивнушек в русском секторе почитай что и нет, кому они нужны, если за настоящей немецкой кухней за минуту можно дойти в Германию. Это только в американском секторе понапихано всякой всячины – и китайские ресторанчики, и итальянские пиццерии, и даже трактиры, имеющие самое отдалённое отношение к русской кухне, зато вполне отвечающие представлениям рядового американца.

Илья Ильич приготовился было, используя свой дар полиглота, объясняться с официанткой, однако обошлись без его помощи, кружки пива и полотки возникли как бы сами собой.

– Так и что тебя озарило? – тихо спросил Илья Ильич, держа гусиную грудку возле рта так, чтобы со стороны было не видно, что двое разговаривают. А то ведь кто его знает, может, и впрямь у Илюхи появился секрет, который ни за какие мнемоны не купишь.

– Ай, глупости всё это! – Илюшка махнул рукой. – Просто подумал, что если у этих на стенах и впрямь чувства обострены, то они прекрасно видели, что мы готовимся к штурму. Команды шёпотом передавались, а они их слышали и были готовы. Вот если ввести систему условных знаков… А потом понял, что ерунда. Опытный солдат шкурой чует, когда ему опасность грозит. Поймут безо всяких шепотков. И всё-таки мушкетёра на стене мы видели, значит есть у них в обороне щёлочка. Мизинчик бы туда просунуть, а там – расшатаем…

– Что расшатывать-то? – Илья Ильич покусал губу, стараясь почётче сформулировать свои сомнения. – Ну пробьётесь вы туда, поскидываете со стен меднобородых, встанете сами, не с луками и копьями, а с базуками и пулемётами. Что с того изменится? У вас будет работа: на потеху гуляющим торчать, а Цитадель как стояла, так и будет стоять, потому что не вы её охраняете, а она вас кормит. Это же диалектика.

– Изменится, – упрямо сказал сын. – Те, которые за стенами живут, – это же элита. Это мы тут лямишку в день платим за право дышать, а те, кто в Цитадели, отдают куда больше, за спокойствие платят, за право личной жизни. А собранными деньгами, пусть не всеми, но значительной частью, распоряжается охрана. На эти деньги можно не только Цитадель украсить, но и город. Помощь эфемерам организовать, да и просто обустроить всё как следует. Ты знаешь, в азиатских кварталах до сих пор полно трущоб, люди среди такого убожества ютятся, представить страшно. Хотя… эти люди просто не знают, что можно иначе жить. Моя комната какому-нибудь бошу тоже трущобой покажется. Но ведь есть и настоящие бедняки, которые и не живут, и не рассыпаются.