— Немедленно поставь на место!
Девчонка оборачивается и показывает ему язык. «Какой маленький», — умиленно думает Сергей.
Но увидев это «маленький» несколько раз подряд, он уже не умиляется.
— Брысь! — орет он и делает свирепое лицо.
Девочка, успев убедиться, что дяденька добрый и только притворяется строгим, ни капельки не боится. Сергей хочет силой вывести ее из комнаты и хватает за руку, но она вдруг пронзительно взвизгивает, и Сергей, до смерти напуганный, тут же отпускает ее. Сергей молит бога, чтобы машина пришла попозже, когда девчонка уже спит, но как назло ночью машины приезжают редко, обычно в десятом часу…
Сергей стал плохо спать. Несколько раз ему уже снился один и тот же сон: огромная, пустая, но почему-то запечатанная бутылка, внутри которой сидит и курит Вася, а на фольге крышки пляшет и кривляется его дочка, время от времени громко взвизгивая и высовывая язык…
Сергей спросил у мамы — к чему бы такой сон? А мама сказала, что глупости это, не надо наедаться после работы. Сергей обиделся — какие же глупости… И рассказал про свои огорчения. И хотя он старался говорить непринужденно, с юмором, красочно описывая свои отношения с девчонкой, голос его все-таки начал предательски подрагивать. И мама сначала смеялась, но наконец, что-то поняв, нахмурилась…
На следующий день сработала цепочка: мама позвонила заведующим, те взгрели Васю, Вася разобрался с дочкой, и та прекратила террор. Зато напихала снегу в радиатор машины, и шофер ругался.
Неделю Сергей работал спокойно. Потом случилось несчастье.
В воскресенье утром кто-то звонит. Все еще спят. Сергей в одних трусах встает и открывает дверь. За дверью — незнакомый мужчина. Он спрашивает:
— Здесь живет приемщик?
— Это я, — отвечает Сергей.
— Я — бригадир грузчиков, — говорит мужчина. — Ключ у тебя?.. Пошли в магазин. Дверь оказалась открытой, и весь завоз поморожен на семьсот рублей. Надо подписать акт…
Сергей, забыв пригласить мужчину пройти, возвращается в комнату, начинает убирать постель, но одеяло валится из рук. Ежась и позевывая, запахивая халат, входит мама.
— Доброе утро, сынок, — говорит она.
Слово «доброе» звучит как издевательство, и Сергей показывает рукой в прихожую.
— Кто-то пришел? — спрашивает мама.
— Бригадир, — тупо отвечает Сергей.
Мама проходит в прихожую, и Сергей слышит ее голос:
— Гришенька, здравствуй, что же это ты за порогом стоишь, проходи, проходи. Зачем пожаловал?
Громко и внятно, явно гордясь серьезностью возложенной на него миссии, Гриша повторяет слова, а Сергей, натягивая лихорадочно брюки, застывает на одной ноге, напряженно вслушивается, надеясь, что не семьсот было сказано в первый раз, а семьдесят, но снова звучит — «на семьсот рублей…»
Мама возвращается, берет папиросу, закуривает и садится, лицо ее не выражает ни единого чувства, кроме удовольствия от каждой глубокой затяжки; и вдруг начинает беззвучно плакать — слезы потекли из ее глаз, текут и текут, и она рукавом халата аккуратно их вытирает, и они снова текут, а мама молчит и курит, и плачет, и лицо ее почти спокойно. Больно Сергею смотреть на такое лицо, ныряя в свитер, он бормочет, не глядя на маму:
— Так вот, вот так, так вот…
Так же неожиданно, как начала, мама перестает плакать.
— Успокойся, Сереженька, — совсем некстати говорит она.
А Николай, громко протрещав суставами, с наслаждением потягивается, сцепив руки за головой и даже постанывая от наслаждения, потом, глубоко вздохнув, ложится на спину и хриплым со сна голосом говорит:
— Я тебе передачки таскать буду… курочек.
Сергей уже надевает пальто. Мама хватает с вешалки шарф, перчатки и подает ему, старается заглянуть в глаза и приговаривает:
— Ты, главное, не волнуйся, ничего страшного. Ну, случилось, с каждым может случиться, казниться теперь, что ли. Да пропади они, эти деньги, пропадом… — затем говорит дельное: — Без меня ничего не подписывай. Я скоро приду. Понял меня? Не подписывай.
Сергей выходит на улицу, бригадир — рядом, они идут быстро. Сергей вспоминает, что не умылся, и, зачерпнув горсть снегу, обжигает лицо снегом, потом вытирается носовым платком. Больше всего на свете Сергея сейчас заботит необходимость вести разговор со спутником, выслушивать вопросы и утешения, но бригадир молчит.
Мысли Сергея мечутся, словно пугливые кролики. Неуправляемость их очевидна — это гнетет Сергея. Ему кажется, он должен вспомнить одну-единственную важную деталь. Но какую именно — это никак не дается. «За сколько же можно заработать семьсот рублей? — думает он. — За полгода? За год? Где?.. Ручками теперь придется, ручками, — с непонятным злорадством твердит Сергей и вздрагивает. — Вот — ручки!»
Это и надо было вспомнить! Спокойно и по порядку: ручки, руки, пальцы — вчера его пальцы обжигались, потому что мороз был страшенный, — обжигались, прикасаясь к железу — к замку. Все верно — он возился с замком. Спокойней, спокойней, не упустить… Он возился с замком — это точно. Дальше: нервничал больше обычного — лампочка не горела. Он привык уже к этому, но вчера и окна были темными — кончил разгрузку во втором часу… Конкретней? Пожалуйста, — без двадцати два он запирал дверь, бумаги заполняли в пол-второго (тогда он взглянул на часы), а через десять минут, плюс-минус две минуты, он запирал дверь… Тьфу ты, кретин! Да зачем же все это?! Эти минуты? Часом раньше — позже!.. Да-да — про замок… Спокойно надо… Нервничал он больше обычного — погода была ужасная, — мороз и метель. Это его удивило: обычно что-то одно — или мороз, или метель, но вчера и то, и другое. Он еще, когда разгружал, и потом, когда заполнял бумаги, разговаривал об этом с шофером, и тот боялся, что мотор застынет, не выключал мотор. Метель действительно была жуткой. Рев ее почти заглушал грохот ящиков, а флягой со сметаной он припер дверь, она болталась, как тряпка, стукалась о «газетку» — мешала, поэтому он припер ее флягой, сначала — пустым ящиком, но ящик бросило — такой ветер, потом — флягой… И мороз был настоящий — не меньше сорока. Он еще думал — собачья погода и собачья жизнь, все спят уже, а ты тут бейся над железякой… Вот-вот, примерно так он и думал, когда возился с замком. Еще, как обычно, ругал себя и давал себе слово, что теперь-то уж, как пить дать, заставит начальство сменить замок, и подобное безобразие — последний раз, — так он убеждал себя…
Но пора вспомнить главное — чем же окончилась его возня с замком. Сначала ничего не получалось, и руки окоченели, он сунул руки в карманы, но там они не согрелись, тогда он надел рукавицы, коленом прижал дверь и попытался вставить ключ. Это самое трудное — вставить ключ. Запереть, если повезет, можно с двухтрех попыток, а вот ключ никак не хочет до конца входить в щель… Он вставил ключ. Дальше… Захлопнул замок, ключ повернул два раза, вытащил его, потом, проверяя, дернул замок вниз…
Вот!!! А надо было щеколду дернуть… Замок, конечно, висел лишь на дужке и дверь не держал.
Круг замкнулся, и Сергей ощущает слабое удовлетворение: «надо же — восстановить такие подробности», и с опасливым уважением думает о причудливых изгибах судьбы, где одно, казалось бы, никчемное движение (дернуть на себя щеколду) может иметь катастрофические последствия — семьсот рублей…
Обилие народа, толпящегося в комнате, неприятно удивляет Сергея: технички, заведующие, директор, грузчики, даже милиционер здесь. Все они ходят, смотрят, охают, горячо обсуждают что-то, качают головами и участливо косятся на Сергея, и Сергей ходит, и блуждающий отвлеченный взгляд его вдруг фиксируется на чем-то, и Сергей с обостренным вниманием разглядывает эту деталь: например, забавно-прямую линию лопнувшего стекла. А внутренним, более полным и осмысленным зрением он видит себя на верхней полке, уже в поезде, мчащем его на Север — за заработком… И виденье это становится все ярче, конкретней: он устраивает отвальную самым близким друзьям, те, конечно, завидуют, а девочки смотрят загадочно, по-особому, будто впервые видят его, и горько жалеют, что раньше не очень-то замечали, и одна… Они остаются вдвоем, полумрак, и она плачет, безудержно плачет-рыдает: «а как же я?»…
