Большая колдобина незаметно нырнула под радиатор, колеса ударили по ней, «зис» содрогнулся. Девушка проснулась и сказала: «Ой...»
— Что, — сказал Вася, — кидает? — И обнял правой рукой девушку снисходительно, по-хозяйски.
От этого размашистого касания девушка вдруг притаилась. Она стала неподвижно и прямо глядеть в ветровое стекло. Вася словно впервые заметил ее городское пальто и мужскую шапку с ушами. Его рука, обнимавшая девушку, вдруг огрузла. Снять бы ее, но не было подходящего повода. Вася сделал вид, что рука съехала сама собой. Схватил баранку и погнал.
Иван сразу же начал отставать и снова затрубил: дескать, подожди, Вася. Совсем не мог он ездить в одиночку, этот Иван.
Вася гнал и гнал свой «зис» и все складывал слова в нужную фразу. Он не знал, как теперь заговорить с девушкой. Обратиться к ней снисходительно-грубовато уже было нельзя. Назвать ее на «вы» тоже не хотелось.
А тракт вдруг предупредил Васю жирными на желтом фоне восклицательными знаками: «Шофер! внимание!» Тракт полез в гору на Семинский перевал.
На перевале выпал снег. Набычившись встречь ветру, стояли кедры. Так, наверно, стоят моряки в шторм, уперев ноги в палубу. Ветер свободно проносился над седловиной Семинского перевала в Монголию и из Монголии.
Ощущение серьезного мужского дела, которым был занят Вася, передалось девушке.
Она поднималась на перевал вместе с ним, вместе его «зисом» и устала. Когда «зис» наконец бросил подвывать, девушка облегченно улыбнулась.
— Теперь уже вниз?
Вася ответил тотчас, с готовностью:
— Вниз побежим. Перевалились.
Внизу он спросил у девушки:
— На работу или так чего?
Девушка была еще очень молодая. Она сказала с небрежностью:
— Я из редакции газеты.
Девушка еще не привыкла к этим словам. Они казались ей исполненными особого, высокого смысла. Стоило их произнести, и шофер Вася представился вдруг ей маленьким и серым. Он все крутил баранку, и всегда будет крутить. Девушке стало жаль Васю.
Вася долго ничего не говорил. Потом уже, позже, затеял вежливый разговор.
— Знаете, — сказал он, — наша шоферская жизнь. Разве мы по восемь часов работаем? Вот из Бийска в шесть утра выехали, а ночевать в Ине будем. Может, только к двенадцати ночи доберемся. Возьмите — геологи. Им и командировочные, и суточные, и высокогорные, и полевые... Это все у них как надбавки к получке. А мы в тех же местах работаем и по горам лазим и дома никогда не бываем, а надбавки нет. Почему это так? Вот бы в газету прописать. А? Дать по мозгам, — Вася улыбнулся с полным воодушевлением.
— Да, — сказала девушка серьезно. — Много еще неразберихи. Скоро должны пересмотреть.
Вася открыл дверцу, чтобы посмотреть, на много ли отстал Иван. Воздух проник в кабину и словно куда-то позвал, что-то напомнил. И сосны, поблекшие на фоне весенней земли, и сама земля, увитая белобрысыми травинами, и непомерно громоздкие горы — все это вдруг ожило для девушки. Захотелось ехать и ехать и большими глотками вбирать в себя несущуюся навстречу живую просторную весну.
Вася зачем-то вылез на подножку и долго стоял там, держа правой рукой баранку... «Зис» шел все так же быстро.
...Чикет-Аман перевалили ночью. Сначала девушка видела, как свет фар выхватывает из темноты пихты — одну за одной, как они подымаются на дыбы, лохматые и сердитые со сна. А потом она заснула опять. Привалилась к Васиному плечу, почувствовала это, но осталась сидеть так: плечо было надежное, широкое, теплое.
Сквозь сон слышала Васины слова. И камешек видела на дороге. Белый камень, и на нем черные буквы.
— Вон, видите, — сказал Вася, — камень поставлен. На этом месте Димка Рогулин, наш парень, хороший парень, погиб. Чуток задремал на повороте — и ткнулся в скалу. Так же вот, как мы, муку вез. Три тонны все-таки. Навалилось сзади, все сплющило. Тут ведь на секунды расчет.
Утром свернули с тракта на боковую дорогу, ведущую в Улаган. Выпавший накануне снег плотно укрыл дорогу. Неизвестно, что там было дальше, вверху, у перевала, который не имел своего имени и звался просто «Перелом», откуда тянул зимний, с подвыванием, ветерок.
В Акташе возле чайной Вася остановил свой «зис», сдвинул свою солдатскую шапку с затылка прямо на глаза и пошел навстречу Ивану.
— Ну что, Ваня, делать будем? Неужто в Акташе загорать? Всего-то тут шестьдесят километров осталось. И то, считай, только до Перелома пробиться, там шариком покатимся. Пробьемся, а? Пробьемся. А засядем, так муки у нас хватит. Будем лепешки печь. — И полез под машину надевать цепи на скаты.
Иван, сутуловатый, корявый, наморщил брови и сказал:
— Ты, Вась, передом поедешь, так не шибко, если что... Вместе чтобы. Дорога была бы знакомая, тогда другое дело. А так ведь, не знавши, как ехать?
Надели цепи, поправили брезент, укрывавший мешки с мукой, и тронулись. Белые мухи ткнулись в лобовые стекла и сразу стаяли, образовав короткие подтеки.
Первый тягучий, заледеневший подъем Вася одолел с разгона, а Иван самую малость не добрался до гребня, пополз вспять на своем «газике». Он развернул машину поперек дороги, уперся кузовом в крутой склон, нависший над самой дорогой, высунулся из кабины.
— Вась, а Вась, опять...
Всем он был хороший шофер, этот Иван, одного только не умел — ездить задним ходом.
Вася уже спешил на выручку. Он сел на Иваново место, мягко скатил «газик» к подножию горы, разогнался и с ходу проскочил весь подъем на третьей скорости, потом отдал баранку Ивану.
Ехали весь день, метр за метром одолевая осклизлую дорогу.
...Молоденькие, совсем еще зеленые пихтовые макушки топорщились вровень с колесами. Сами пихты, дремучие, черные, жили где-то глубоко внизу, в бездне, отгороженной от дороги тоненькими столбиками. Снег стал ломиться в ветровые стекла жестче и злей. Расплывшееся по краю неба багряное солнце подсушило его. Воздух стал колючим, пар на губах у людей — пышным и белым.
Приближалась ночь. Начинался буран. Он накрыл машины на ровном болотистом месте. Под снегом плюхала вода. Снег все прибывал, ложился крепко, слой за слоем.
— Ничего, — говорил Вася, — до Перелома тут теперь больших подъемов нет, а там все вниз, какой бы ни был снег, все равно пробьемся.
...Когда лопнули цепи на скатах Васиной машины, он залез в кабину, минуту посидел неподвижно, посмотрел на девушку усмешливо и в то же время как-то очень доверчиво, открыто.
— Ну, что теперь делать будем, невеста? Вот жизнь, и кто ее только выдумал? Мокрый весь до подштанников. Ударит мороз — и крышка.
Вася улыбнулся с веселой лихостью. Девушке показалось, что жизнь эта очень ему нравится. Почему-то ей тоже стало весело. Только ноги никак было не согреть в резиновых ботиках.
— Пусть Иван попробует вперед выйти, — соображал Вася, — у него машина полегче да и мотор новый. Пробьет колею.
Иван попробовал. Его машина обогнула «зис» и пошла, медленно вспарывая крепкий снег. Вася завел мотор, рванулся следом, да ничего из этого не вышло.
Тогда он сорвал веревки, которыми был укреплен в кузове брезент, скрутил их в толстый жгут, привязал к передку своей машины.
— Давай прицепим, — крикнул он Ивану. — Поддернешь меня немножко, может, вылезу.
Прицепили веревку к Иванову «газику», дернули. Жгут лопнул.
— Вась, — сказал Иван, — давай поедем на моем «газике». За Переломом, говорили, изба есть. Хоть переночуем. А тут ведь что, подыхать что ли?
Солнце садилось в снег. Как хлопья пепла на пожаре, носились в его тревожном рябиновом свете злые снежины. Буран не унимался. Вплотную подступала ночь.
— Ты езжай, — сказал Вася. — Я тебя догоню. Я сейчас вторые скаты сниму на задних колесах и целиной попробую. Снег не должен быть сильно глубокий, до земли пропорюсь. Я раз из Усть-Коксы пробивался, снегу во было, по грудь... И ты езжай с ним, невеста.
Почему она не уехала? Сейчас бы ей было тепло. А так надо мелко-мелко, часто стучать носками ботиков по железному дну кабины. Как это глупо. Почему она не уехала с Иваном?
