Я забиралась на дерево при первой же возможности. В средней школе это удавалось почти каждый день: остановка школьного автобуса была прямо рядом с платаном. Сначала я просто проверяла, как высоко могу забраться, пока не приедет автобус, но вскоре стала выходить из дома раньше, чтобы посидеть на своей ветке и увидеть, как восходит солнце, щебечут птицы или как одноклассники собираются на остановке. Я пыталась позвать наверх и их, предлагала залезть хотя бы невысоко, но ребята боялись испачкаться. И из-за этого они отказывались от волшебства? Не понимаю.
Я никогда не рассказывала маме о дереве. Она рассудительная и точно бы посчитала, что это опасно. Братья есть братья – им все равно. Оставался папа – единственный, кто бы меня понял. Но и с ним я делиться боялась: вдруг он расскажет маме и они мне запретят? Так что я помалкивала, продолжала лазать на дерево и одиноко любоваться бескрайним миром внизу.
Спустя несколько месяцев я осознала, что разговариваю с деревом. Веду полноценный диалог! Я спустилась, чуть не плача. Почему мне не с кем поговорить? Почему у меня нет лучшего друга, как у остальных? Конечно, я общалась с ребятами в школе, но ни с кем так и не сблизилась. Им было бы неинтересно сидеть со мной на дереве и вдыхать запах солнечного света.
Вечером, после ужина, папа ушел во двор рисовать. В прохладных сумерках, устроившись на крыльце в свете фонаря, он наносил финальные штрихи на закатанный пейзаж, над которым в последнее время работал. Я взяла куртку и вышла посидеть с ним. Я вела себя тихо как мышка. Через пару минут он спросил:
– О чем думаешь, солнышко?
Мы сидели так уже много раз, но ничего подобного он никогда не спрашивал. Я посмотрела на него и промолчала. Он смешал два оттенка оранжевого и мягко попросил:
– Поговори со мной.
Я так тяжело вздохнула, что сама удивилась, и пробормотала:
– Я поняла, почему ты сюда выходишь.
– А не могла бы ты теперь объяснить это маме? – пошутил он.
– Серьезно, пап. Я поняла, почему целое – больше, чем сумма частей.
Он перестал смешивать краски:
– Правда? Как ты это поняла? Расскажи!
Я рассказала ему про платан: про виды, звуки, цвета, ветер. Что сидеть так высоко – словно чувствовать, что летишь. Про волшебство. Он не перебивал меня, и, закончив, я посмотрела на него и спросила:
– Заберешься туда со мной?
Он долго размышлял. В конце концов он улыбнулся:
– Староват я уже, но рискнуть стоит. Может, в выходные, когда будет солнечно?
– Здорово!
Я пошла в кровать в таком радостном возбуждении, что за всю ночь спала, кажется, минут пять. До субботы рукой подать. Не могу дождаться!
Утром я побежала к остановке ни свет ни заря и забралась на дерево. Мне удалось поймать рассвет, пробивающийся сквозь облака и обнимающий целый мир, а я была в центре этого мира. Я подмечала то, что обязательно стоит показать папе, как вдруг на дороге раздался шум.
Я посмотрела вниз. Неподалеку припарковались два больших грузовика. У одного был длинный пустой прицеп, у второго – подъемник. Такие обычно используют при работе с линиями электропередач или телефонными столбами.
Рядом с грузовиками стояли четверо мужчин, разговаривали и пили что-то из термосов. Я хотела крикнуть им: «Извините, но здесь нельзя парковаться. Это автобусная остановка!» Но тут один подошел к машине и начал доставать инструменты. Перчатки. Веревки. Цепь. Наушники. И целых три бензопилы.
Я все еще не осознавала. Я оглядывалась в поисках того, что они хотят спилить. Один из одноклассников пришел на остановку и заговорил с ними. Он указал на меня. Кто-то из мужчин крикнул:
– Эй! Ну-ка слезай. Мы должны спилить его.
От дурноты я чуть не упала, покрепче вцепилась в ветку и выдавила:
– Дерево?..
– Да. Слезай давай!
– Кто разрешил вам спилить его?
– Владелец! – крикнул мужчина.
– Но почему?
Даже с такой высоты я увидела, как он нахмурился:
– Он собирается строить здесь дом, а дерево мешает. Так что слезай, девочка, нам нужно работать.
К тому моменту почти все ребята собрались на остановке. Мне они ничего не сказали, только смотрели на меня и переговаривались. Затем пришел Брайс. Значит, автобус скоро приедет. Я посмотрела на дорогу – вон он, в четырех кварталах отсюда.
Я была в панике и не знала, что делать. Я не могла позволить им уничтожить мое дерево. Я закричала:
– Но вы не можете спилить его! Не можете!
Один из мужчин покачал головой:
– Я сейчас вызову полицию. Ты незаконно находишься на этом участке и препятствуешь проведению работ. Или ты слезаешь, или мы повалим дерево вместе с тобой.
Автобус был уже в трех кварталах. Школу без уважительной причины я не пропускала ни разу в жизни, но поняла: сегодня, похоже, придется.
– Значит, спиливайте со мной! – завопила я. У меня появилась идея. Они не посмеют, если мы все сюда залезем. Тогда-то они послушают! Я позвала одноклассников: – Эй, ребята! Залезайте! Они его не спилят вместе со всеми нами! Марсия! Тони! Брайс! Ребята, давайте! Мы им этого не позволим!
Но они так и стояли, уставившись на меня. Автобус уже проезжал соседний квартал.
– Ну же! Ребята! Не обязательно залезать так высоко, можно совсем чуть-чуть. Пожалуйста!
Показался автобус. Он остановился около грузовиков, и когда двери открылись, мои одноклассники один за другим скрылись в нем.
Дальше я все помню смутно. Вроде под деревом собрались соседи и полицейские с громкоговорителями. Приехали пожарные и какой-то мужчина, кричавший, что это его чертово дерево и лучше бы мне, наконец, слезть. Кто-то привел мою маму. Она плакала, умоляла и вообще вела себя нерассудительно, но я не слезала. Ни за что.
Примчался папа. Он выскочил из пикапа, поговорил с мамой, а потом попросил поднять его ко мне на подъемнике. Вскоре все закончилось. Я плакала и пыталась заставить его оглядеть с высоты окрестности, но он отказался. Он твердил, что никакой вид не стоит безопасности его девочки. Он спустил меня и увел домой, но я не могла там оставаться. Ведь даже там я слышала звука вгрызающихся в ствол моего платана бензопил. Тогда папа взял меня на работу, и пока он клал стену, я плакала в его машине.
Я плакала две недели кряду. Я, конечно, ходила в школу и старалась изо всех сил, но на автобусе ездить перестала, пересела на велосипед. Так получалось дольше, но это был путь в объезд Колльер-стрит. Я не хотела видеть кучку щепок, оставшуюся от самого прекрасного в мире платана.
Однажды вечером я сидела в комнате. Вошел папа, пряча что-то под куском ткани. Я догадалась, что это картина – он всегда так перевозит их на выставки. Он сел, поставил ее на пол и вдруг признался:
– Мне тоже нравилось это дерево. Я его заметил еще до того, как ты мне о нем сказала.
– Пап, все хорошо. Я забуду о нем.
– Нет, Джулианна, не забудешь.
На моих глазах выступили слезы, но я прошептала:
– Это просто дерево…
– Я ни в коем случае не хочу, чтобы ты себя в этом убеждала. Мы с тобой оба знаем, что это неправда.
– Но папа…
– Послушай меня, хорошо? – Он глубоко вдохнул. – Я хочу, чтобы ты сохранила память о нем. Чтобы ты запомнила, как чувствовала себя наверху. – Он немного замешкался, а потом вручил мне картину: – Я нарисовал ее для тебя.
Я сняла ткань и увидела… свое дерево. Мой прекрасный, величественный платан. Папа нарисовал лучи рассветного солнца, пробивающиеся сквозь ветви. Я словно почувствовала, как дует ветерок. Высоко на дереве сидела девочка с покрасневшим от ветра лицом и глядела вдаль. Радостная. Окутанная волшебством.
– Джулианна, не плачь. Я хочу помочь, а не расстроить тебя.
Я вытерла слезы, громко всхлипнула и наконец сказала:
– Спасибо, папочка… Спасибо.
Я повесила картину напротив кровати. Теперь это первое, что я вижу по утрам, и последнее, на что смотрю перед сном. Больше я не плачу. Но я по-прежнему вижу больше, чем просто дерево, – вижу все, что чувствовала на высоте.