Ученик обещает, что исправится, пусть это и будет стоить ему много времени. Эрика также надеется на это и требует, чтобы он сыграл Бетховена. Ученик бесстыдно хвалит ее, хотя он и не так усердствует в похвале, как господин Клеммер, сочленения которого все время трещат от усердия.
Тем временем в витринах кинотеатра «Метро» розовая плоть демонстрирует себя в разнообразных формах, фигурах и по разной цене. Плоть цветет буйным цветом и выступает из берегов, потому что Эрика К. сейчас не стоит на страже перед кинотеатром. Все места расписаны, передние дешевле задних, хотя передние ближе и с них, вероятно, можно лучше вглядеться в тела. В тело одной из женщин впиваются сверхдлинные ногти, покрытые ярко-красным лаком, в другую женщину упирается острый предмет – это хлыст наездника. Он вдавливается в плоть и демонстрирует зрителю, кто здесь господин, а кто нет; и зритель тоже чувствует себя господином. Эрика буквально ощущает, как этот предмет впивается в нее. Он настойчиво указывает ей место в зрительном зале. Лицо одной из женщин искажено радостной улыбкой, поскольку мужчина лишь по его выражению может понять, сколько страсти он ей дает и сколько страсти исчезло без пользы. Лицо другой женщины на экране искажено гримасой боли, ведь ее только что ударили, хотя и не сильно. Женщина не может продемонстрировать свою страсть как нечто материальное, поэтому мужчина ориентируется на ее персональные данные. Он считывает страсть с ее лица. Женщина вздрагивает, чтобы не оказаться хорошей целью. Она закрыла глаза и откинула голову назад. Если глаза не закрыты, то при определенных обстоятельствах их можно как следует закатить. Они очень редко смотрят на мужчину; тем необходимее его усилия, так как он не может улучшить результат и набрать очки с помощью одного только выражения лица. Женщина не смотрит на мужчину из-за сплошной страсти. За деревьями она не видит леса. Она всматривается только в себя. Мужчина, этот профессиональный механик, трудится над сломанным автомобилем, над предметом по имени женщина. Вообще в порнофильмах вкалывают намного больше, чем в фильмах, посвященных миру труда.
Эрика настроена на то, чтобы созерцать людей, которые усердно трудятся, потому что хотят достичь результата. В этом отношении огромная разница, которая вообще-то существует между музыкой и страстью, не имеет никакого значения. Природу Эрика созерцает без особой охоты, она никогда не ездит в Вальдфиртель, где другие люди искусства занимаются реставрацией крестьянских дворов. Она никогда не совершает восхождений на гору. Она никогда не окунается в воды озера. Она никогда не лежит на морском берегу. Она никогда не несется по снежному насту. Мужчина с алчностью фиксирует один оргазм за другим, пока он, залитый потом, не остается наконец лежать там, откуда он отправился в путь. Зато он сегодня значительно увеличил свой послужной список. Эрика давно уже видела этот фильм, она смотрела его даже дважды в пригородном кинотеатре, где ее никто не знает (кассирша уже узнаёт ее и почтительно здоровается). Еще раз она на него не пойдет, ведь что касается порнофильмов, она предпочитает более сильное зрелище. Эти изящно оформленные экземпляры рода человеческого в центральном кинотеатре действуют без какой-либо боли или без намека на боль. Сплошная резина. Сама боль есть лишь следствие воли к страсти, к разрушению, к уничтожению, в высшей своей форме она является страстью особого рода. Эрика с удовольствием шагнула бы за черту, за которой лежит возможность убийства ее самой. В незамысловатой постельной возне, увиденной в окраинном кинотеатре, содержится больше надежды на придание боли некоторой формы, на украшение боли. Эти невзрачные, плохо одетые актеры-дилетанты работают намного жестче, и они намного более благодарны за то, что могут сниматься в настоящем кино. Они вполне уязвимы, на их коже заметны пятна, прыщи, шрамы, складки, струпья, целлюлит, жировые валики. Плохо прокрашенные волосы. Пот. Грязные ноги. В эстетически претенциозных фильмах, которые идут в дорогих кинотеатрах с мягкими креслами, зрителю удается увидеть мужчину и женщину лишь на поверхности. Обе особи плотно обтянуты нейлоновыми шкурами, предохраняющими от загрязнения, кислотоустойчивыми, противоударными и жаропрочными. Кроме того, в дешевых порнофильмах алчность, с которой мужчина проникает в женское тело, предстает более неприкрытой. Женщина если и говорит в этих фильмах, то говорит только одно: еще! еще! еще! Тем самым диалог исчерпан, а вот мужчина далеко еще не исчерпал себя, потому что он жадно стремится достичь высшей точки, потом еще и еще одной.
Здесь, в мягком порно, все сведено до чисто внешнего. Разборчивой Эрике, этому гурману женского рода, подобного явно недостаточно, потому что она, впиваясь взглядом в этих когтящих друг друга людей, желает выяснить, что же таится за силой, воздействующей на чувство так мощно, что каждый желает заниматься этим делом или по меньшей мере смотреть, как им занимаются другие. Доступ внутрь тела объясняет это лишь неполно, заставляет сомневаться. Людям нельзя вспороть животы, чтобы выудить из них последнюю тайну. В дешевых фильмах заглядывают более глубоко в то, что касается женщины. В мужчину нельзя проникнуть так далеко. Однако самую последнюю тайну не видит никто; даже если женщине распороть живот, не увидишь ничего, кроме кишок и внутренних органов. Мужчина, ведущий активный образ жизни, в телесном смысле растет скорее наружу. В конце концов он добивается ожидаемого результата или же не добивается его, а если все же добивается, то этот результат можно выставить на всестороннее публичное обозрение, и производитель радуется своему ценному родному продукту.
У мужчины, думает Эрика, часто должно возникать чувство, что женщина скрывает от него что-то главное в этой мешанине из внутренних органов. Именно оно, самое сокровенное, пришпоривает Эрику, подталкивает рассматривать все новое, все более глубокое, все более запретное. Она постоянно в поиске новых, невиданных зрительных впечатлений. ЕЕ тело еще ни разу не выдало своих молчаливых тайн, даже тогда, когда Эрика сидит в своей стандартной позе, расставив ноги перед зеркалом для бритья, оно не выдало тайн даже собственной владелице! И тела на экране тоже сохраняют свою тайну для себя: сохраняют от мужчины, который желает посмотреть, что за женщины есть на свободном рынке, которые ему еще не известны, и для Эрики, замкнутой в себе созерцательницы.
Сегодня Эрика унижает своего ученика и тем самым наказывает его. Эрика сидит, небрежно положив ногу на ногу, и крайне язвительно рассуждает о его недозрелой интерпретации Бетховена. Большего и не требуется, он вот-вот расплачется.
Сегодня она не считает нужным сыграть ему соответствующее место, которое имела в виду. От своей учительницы музыки он сегодня ничего больше не услышит. Если он сам не в состоянии заметить своих огрехов, она ему не помощница.
Любит ли животное свою прежнюю свободу, и любит ли несвободное животное, выступающее на манеже, своего укротителя? Вполне возможно, но совсем не обязательно. Один крайне нуждается в другом. Один нуждается в другом, чтобы с помощью его фокусов в свете прожекторов и под грохот музыки раздуваться от гордости, как лягушка-бык, другому же нужен кто-то, чтобы иметь точку опоры в общем хаосе, ослепляющем его. Зверь должен знать, где находится верх, а где низ, иначе он неожиданно окажется стоящим на голове. Без своего тренера животное вынуждено было бы беспомощно свалиться вниз или кружить по арене и, не видя самих предметов, рвать, раздирать и пожирать все на своем пути. Здесь же всегда есть кто-то, кто подскажет ему, что съедобно. Иногда лакомство, которое дают животному, предварительно прожевано или разрезано на куски. Почти полностью отпадает необходимость в столь утомительном поиске пищи, а вместе с ним становятся излишними приключения в джунглях. Ведь там леопард еще знает, что для него хорошо, и он берет это, будь то антилопа или белый охотник, проявивший неосторожность. Теперь же зверь днем живет созерцательной жизнью, концентрируясь на трюках, которые он должен исполнить вечером. Он прыгает сквозь горящие обручи, стоит на тумбе, смыкает челюсти вокруг шеи укротителя, не разрывая ее на клочки, делает танцевальные па в такт с другими животными или в одиночку, танцует с животными, которых он на вольной и дикой улице с односторонним движением хватает за глотку или от которых он должен спасаться, если это еще возможно. На голову или на спину зверя надета обезьянья одежда. Некоторых зверей приучили даже скакать на лошадях, покрытых кожаными защитными попонами! А укротитель, его господин, щелкает бичом! Он расточает похвалы или наказания – как придется. В зависимости от того, что заслужило животное. Однако самый изощренный укротитель никогда еще не додумывался до того, чтобы отправить в дорогу леопарда или львицу, снабдив их футляром для скрипки. Медведи на велосипеде – это, пожалуй, предел того, что мог придумать человек.
