Эрика чистит перышки, похлопывая себя руками. Легкими, скользящими ударами она проходится по юбке и пиджаку из дешевого сукна. При таких бурях и ветрах пыль наверняка к ним пристала. Прохожих Эрика обходит стороной, едва завидев их издали.

Был один из весенних дней, залитых тягостно колеблющимся освещением, когда обе дамы Кохут сдали слабоумного отца, уже полностью утратившего способность ориентироваться во времени и пространстве, в специальный санаторий в Нижней Австрии, прежде чем его перевели в государственную психлечебницу «Штайнхоф» – это печальное название даже чужеземцам знакомо по мрачным балладам – и навсегда там оставили. На столько, на сколько ему хотелось! Совершенно по его желанию.

Колбасный торговец, знаменитый тем, что всегда забивает скотину сам, хотя ему никогда бы и в голову не пришло забить себя самого, вызвался отвезти их на сером микроавтобусе-«фольксвагене», в котором обычно болтались подвешенные на крючках половинки телячьих туш. Папуля едет среди весеннего пейзажа и дышит полной грудью. Он везет с собой багаж, в котором каждый предмет снабжен аккуратной монограммой, на каждом носке собственноручно вышита буква «К» – кропотливая ручная работа, однако ни восхищаться ею, ни просто оценить ее он давно уже не в состоянии, хотя эти ловкие пальцы принесут ему пользу, не дав воспользоваться его носками безо всякого злого умысла господину Новотному или господину Витвару, таким же чокнутым, как он сам. Их фамилии начинаются с других букв, а что делать с престарелым господином Келлером, который ходит под себя? Ну, он помещен в другую палату, как удовлетворенно установят Эрика с матерью. Они едут и едут и скоро будут на месте. Они скоро доберутся до цели! Они едут мимо возвышенности Рудольфсхёе, мимо замка Фойерштайн, мимо озера Винервальдзее, мимо гор Кайзербрунненберг, Йохграбенберг. Едут мимо горы Кольрайтберг, на которую в старые, но не добрые времена они совершали восхождение вместе с отцом, почти доезжают до горы Бухберг, однако здесь им предстоит свернуть. А за горами их наверняка ждет Белоснежка! На ней изящная одежда, и она смеется от радости, что в ее царство снова кто-то забрел. Она ждет в сельском доме на две семьи, полностью перестроенном, принадлежащем теперь хозяевам с сельскими корнями и с источниками дохода, укрываемыми от налогов, в доме, оборудованном с благородной целью для ухода за нервнобольными и для извлечения финансовой выгоды из их душевного нездоровья. Таким вот образом дом служит не двум семьям, как прежде, а многим и многим сумасшедшим, давая им прибежище и защиту от себя и от других людей. Пациентам позволено заниматься поделками или совершать прогулки. И в том, и в другом случае за ними установлен надзор. Когда они мастерят что-нибудь, вокруг скапливаются отходы и всякий мусор, когда совершают прогулки вокруг дома, везде таятся разные опасности (побег, травма, укус животного), а вот с хорошим деревенским воздухом не возникает никаких проблем – он здесь бесплатный. Каждому позволено дышать столько, сколько ему нужно и захочется, за каждого пациента официальный опекун вносит солидную плату, чтобы больного приняли и оставили в санатории, а это связано еще и с дополнительными расходами и чаевыми для обслуги в зависимости от того, насколько пациент труден и нечистоплотен. Женщины размещаются на третьем этаже и в мансарде, мужчины – на втором этаже и в боковом флигеле, который представляет собой перестроенный гараж, хотя теперь выглядит как настоящий маленький домик с проведенной в него холодной водой и с протекающей крышей. Легковушки, принадлежащие персоналу, в эту гниль и плесень никто не ставит. Их паркуют прямо во дворе. Пациент, за которого заплатили по льготной цене, иногда находит пристанище на кухне и читает при свете карманного фонарика. Пристройка имеет размеры, достаточные для «опель-кадета», а вот «опель-коммодор» здесь застрял бы и не сдвинулся ни вперед, ни назад. Сколько хватает взгляда, все обнесено добротным забором из толстой проволоки. Родственники не могут ведь сразу забрать назад только что доставленного пациента, они с таким трудом его сюда привезли и заплатили уйму денег. На доходы, которые владельцы дома получают от своих маленьких гостей, они наверняка приобрели себе какой-нибудь замок там, где им не будут мозолить глаза эти идиоты. И в этом замке семья владельцев уж точно будет жить сама по себе, без соседей, чтобы отдохнуть от забот по дому призрения.

Отец, с потухшим взором, надежно ведомый под руки, устремляется к своему грядущему дому, только что покинув свой родимый дом. Ему выделили милую комнатку, она его уже дожидается. Чтобы освободить новому жильцу место, старому пришлось умереть после продолжительной болезни. И новому пациенту когда-нибудь придется очистить место. Ущербные духом требуют больше места, чем люди нормального облика. Их не накормишь отговорками, им нужно по меньшей мере столько же места, сколько овчарке средних размеров. Владельцы уверяют: все комнаты полностью заняты, и количество койко-мест можно бы даже увеличить! Однако отдельно взятый пациент, по большей части соблюдающий постельный режим, поскольку так от него меньше грязи и больше экономии места, вполне заменим любым другим пациентом. Жаль, конечно, что нельзя получать двойную плату за каждого, а то владельцы постарались. За всех, кто здесь лежит и разевает клюв, платят, и эта плата для владельцев вполне оправдывает себя. Все, кто здесь лежит, здесь и останутся, потому что так распорядились их близкие. Ситуация постояльца в крайнем случае может только ухудшиться, и тогда ему предстоит перевод в «Штайнхоф» или в «Гуггинг»! Комната аккуратно поделена между отдельными койками, у каждого пациента есть своя постель, кроватки очень маленькие, зато в каждую комнату их помещается больше. Между лежаками оставлено расстояние сантиметров в тридцать, только-только для того, чтобы лежачий пациент мог при необходимости встать и опростаться, что запрещено делать прямо в постели, поскольку связано с дополнительными трудовыми затратами со стороны персонала. Если пациент себе такое позволяет, он обходится дороже, чем его тюфячок, и его отправляют в более страшное место. Часто у него бывает повод спросить, кто лежал на его постельке, кто ел с его блюдца или кто рылся в его сундучке. Ах, эти гномики! Как только раздается гонг, возвещающий о долгожданном обеде, гномы беспорядочной толпой, толкаясь и наступая друг другу на ноги, устремляются в помещение, в котором Белоснежка со всей присущей ей нежностью ждет каждого из них. Она любит их всех, каждого прижимает к своей груди, она – воплощение давно забытой женственности, с кожей, белой как снег, и с волосами, черными как эбеновое дерево. На самом деле в этом помещении их ждет лишь огромных размеров стол из монастырской трапезной, специально для этих свиней покрытый кислотоустойчивой, моющейся, защищенной от механических повреждений пластиной, ведь им неведомо, как следует вести себя за столом. И посуда тоже из пластмассы, чтобы один идиот не отколошматил ею себя или другого идиота; обходятся и без ножичка, и без вилочки, есть только маленькие ложечки. Если бы подали мясо, чего и в заводе не бывает, его пришлось бы предварительно разрезать на маленькие кусочки. Их тела прижимаются друг к другу, они вертятся, толкаются и щиплются, и каждый стремится защитить свое крохотное местечко от других.

Отец не понимает, почему его привезли сюда, ведь это место никогда еще не было для него домом. Ему многое запрещают, да и на то, что позволено, смотрят с неудовольствием. К тому, что он все делает неправильно, он уже привык, так всегда говорит его супруга: ему нельзя ни к чему прикасаться, ему нельзя волноваться, он должен справиться со своим беспокойством, ему лучше лежать себе потихоньку, этому любителю бесконечных прогулок. Он должен следить за тем, чтобы не вносить в дом грязь и не выносить из дома ничего, что принадлежит владельцам. Внешнее и внутреннее нельзя смешивать друг с другом, все имеет свое место, и для прогулок снаружи следует даже менять одежду или дополнительно одеваться, но одежду эту украл сосед по комнате, чтобы отравить старику прогулку снаружи. Отец сразу устремляется прочь, едва только его помещают в эту камеру хранения, но его тут же арестовывают и принуждают в ней остаться. Иначе как бы его семья отделалась от этого нарушителя спокойствия, а владельцы пансиона приобрели бы свои богатства? Одни хотят, чтобы он оставался подальше от них, а другие, чтобы он у них подольше оставался. Одни живут за счет того, что он находится у них, а другие – за счет того, что он их оставил и находится теперь вне поля зрения. До свидания, все было чудесно! Однако когда-нибудь всему приходит конец. Отец, которого поддерживает недобровольный помощник в белом халате, должен сделать ручкой двум своим женщинам – они собираются отбыть прочь. Однако папочка вместо того чтобы помахать рукой, неразумно держит ее перед глазами и умоляет, чтобы его не били. Это бросает невыгодный свет на отъезжающую неполную семью, ведь папулю никогда и пальцем не трогали, это уж точно. И откуда это у папы? – спрашивает отъезжающий остаток семьи, обращая свой вопрос в пространство, насыщенное тихим и свежим воздухом. Ответа не слышно. Мясник на обратном пути едет быстрее, избавившись от опасного пассажира; он хочет поспеть домой и поиграть с детьми на футбольной площадке, ведь сегодня воскресенье, его выходной. Он произносит несколько старательно придуманных заранее слов утешения. Тщательно подобранными фразами он выказывает дамам К. свое сочувствие; деловые люди наилучшим образом владеют языком поиска и выбора. Мясник говорит так, словно речь идет о выборе между филе и ромштексом. Он прибегает к своему обычному профессиональному языку, хотя сегодня выходной день, день языка воскресного. Лавка его закрыта. Но настоящий мясник всегда на службе. Обе дамы К. вываливают наружу целый поток внутренностей, от которых еще идет пар, однако, по оценке специалистов, эти внутренности сгодятся в лучшем случае на кошачий корм. Из них так и прут уверения, что хотя они и очень сожалеют о сделанном шаге, однако он был необходим, более того, давно назрел! И решились они на это с большим трудом. Они стараются одна перед другой. Поставщики товара для мясной лавки меньше стараются друг перед другом, сбивая цену. У этого мясника постоянные цены, и он знает, что может предложить своему покупателю. Бычий хвост идет по одной цене, мясо на ребрышках – по другой, а за лодыжку он просит третью. Пусть дамы поберегут свое многословие. А вот покупая колбасу и копчености, они должны быть пощедрее, ведь они теперь обязаны своему мяснику, который не забесплатно свозил их в воскресенье на прогулку. Бесплатной бывает только смерть, да и за нее расплачиваешься ценой жизни. И у всякой вещи есть свой конец. «Вот только у колбасы целых два конца», – говорит услужливый деловой человек и оглушительно смеется. Обе дамы К. печально соглашаются с ним, они только что утратили члена своей семьи, однако им известно, как подобает себя вести многолетним постоянным покупательницам. Мясника, который причисляет их к своим главным постоянным клиентам, это поощряет на новые откровения: «Ты не сможешь подарить животному жизнь, но вот дать ему скорую смерть ты в состоянии». Человек, занимающийся кровавым ремеслом, вновь напустил на себя серьезность. Обе дамы К. и тут с ним снова согласны. Впрочем, ему стоит повнимательнее следить за дорогой, иначе его поговорка воплотится в жизнь самым жутким образом, не успеют они и оглянуться. На шоссе плотный поток воскресного транспорта. Мясник отвечает, что езда на автомобиле давно вошла в его плоть и кровь. На это обе представительницы семьи К. не могут ему ничем возразить, кроме как подумав о собственной плоти и крови, которую они не намерены проливать. И в конце концов, они только что вынуждены были оставить столь дорогую им плоть и кровь в битком набитой общей палате, заплатив дорогую цену. Пусть мясник не думает, что это им легко далось. Они привезли и оставили там, в пансионате в Нойленкбахе, часть их самих, буквально оторвав ее от себя. «И какую же часть?» – спрашивает специалист по разделке туш.