А он хорошо разбирается в другом. К примеру, в философских течениях двадцатого века. Сартр тоже потолки не красил. И Хайдеггер не брал в руки молоток. Возможно, Витгенштейну приходилось колоть дрова, когда он жил в этой своей норвежской сторожке, но он вообще был очень странным. Так что Мартин спокойно слушал Сесилию, которая объясняла, как снять обои с медальонами, как потом зашпаклевать стену и покрасить её, выбрав спокойный оттенок белого. И нестрашно, что Сесилия работала в три раза быстрее и её движения были верными и точными, а он действовал неловко и наобум.

Первые дни ремонта протекали в гармонии. Настежь открытые окна, эхо включённого радио в пустых комнатах, Мартин сходил за пиццей на обед, и они ели её прямо из коробки. Но работать приходилось много, время поджимало, Андерс уже пообещал комнату новому жильцу. И Мартину начало казаться, что Сесилия говорит, что он сделал что-то не так, чаще, чем надо, а когда он действительно делает что-то неправильно, она не проявляет понимания и выбирает неверный тон.

В общем, они впервые по-настоящему поссорились, если это можно назвать ссорой.

Всё детство Мартин ссорился с сестрой. Они освоили все конфликтные формы. Яростные рукопашные. Тонкий холодный игнор. Вербальные издевательства, как вариант китайской пытки водой. Политические интриги с привлечением родителей. Прямые и тайные кражи имущества. Метания различных предметов друг в друга. Выкрикивание изощрённых ругательств и обязательное хлопанье дверьми. Потом он, как и все, ссорился с подругами. (Бритта, скажем, ценила хорошую ссору выше, чем мирную жизнь.) Но Сесилия всегда вела себя так разумно, так спокойно и рационально, никогда не повышала голос, с ней всё и всегда можно было обсудить. Обстоятельно и включив логику.

Началось всё с какой-то банальной мелочи. Кисть не положили в скипидар или неплотно закрыли банку с краской, и в этом упущении оказался виноват Мартин. И когда по завершении долгого дня утомительных малярных работ в воздухе заискрило горькое раздражение, Мартин, видимо, не смог сдержаться. Видимо, он сказал, прости-меня-за-что-я-не-такой-ловкий-и-быстрый-как-некоторые-из-присутствующих. Видимо, он сказал, чёрт-возьми-может-тебе-стоит-немного-отдохнуть. А она, видимо, ответила, ничего-такого-я-не-имела-в-виду, а он сказал, нет-ты-именно-это-имела-в-виду-не-отпирайся, а она сказала, господи-как-же-мне-всё-это-надоело.

Примерно так это и произошло, и Сесилия стояла посреди комнаты со скребком для обоев в руке и странным выражением лица, подозрительным и испуганным. Влажные пряди волос прилипли ко лбу, а глаза стали как будто прозрачными. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но раздалось только прерывистое дыхание. И, покачав головой, она осторожно положила на пол скребок и почти бесшумными шагами вышла из комнаты.

– Ты не можешь вот так сейчас уйти! – завопил Мартин. – Ты не можешь уйти, пока мы всё не выяснили! Сисси… Черт возьми, Сисси!

Какое-то время он стоял, не шевелясь и прислушиваясь. Ни звука.

– Вот чёрт, – пробормотал он, после чего очистил кисти, вымыл лицо и руки и пошёл её искать. Дверь на чердак оказалась закрытой, он поднялся по лестнице и увидел, что она лежит, свернувшись, на матрасе.

– Послушай, Сисси, – произнёс он. Ответа не последовало. Она крепко спала. Он прикоснулся к её лицу и понял, что она плакала. Мартин сидел у матраса на корточках, не зная, что ему делать.

IV

ЖУРНАЛИСТ: Как вы относитесь к успеху?

МАРТИН БЕРГ: К успеху? О боже. [Надувает щёки, вздыхает, почёсывает голову.] Успех – это неизбежное зло, если вы намерены писать. [Смеётся.] Можно ли долго притворяться, что тебе всё равно? Не знаю. Есть люди, которые считают, что сочинительство само по себе уже награда, и неважно, есть ли у тебя читатели. Но если ты всё время сталкиваешься с препятствиями, отказами и прочим… если успех так и не приходит…

ЖУРНАЛИСТ:…то?..

* * *

На последней студенческой выставке Валанда они нашли Густава в углу зала, он пил вино из пластикового стаканчика.

– Я тут прячусь от матери. Она ходит и восхищается всем подряд.

Марлен фон Беккер действительно стояла у одной из работ сына, задрав голову и скрестив руки, на сгибе локтя болталась сумочка. С картины смотрела Сесилия, сидящая в кресле рядом с самодельными книжными полками. Скрещённые ноги на банкетке, в руке ручка. На лице полная сосредоточенность. На полу блокнот для записей и несколько оторванных страниц.

Обычный для Густава сюжет, точный моментальный снимок увеличенного масштаба. Кстати, это была последняя картина, написанная в старой квартире Сесилии, она её уже сдала, а книги переехали на Юргордсгатан и вместе с книгами Мартина стояли в настоящем книжном шкафу, который они купили в «Икее» и на удивление легко собрали.

– Мартин! – Рука у Марлен была влажной и холодной. – А вы, надо полагать, Сесилия. – Молниеносный взгляд на живот, слегка выпирающий под рубашкой, быстрый подсчёт:

– Поздравляю! Какой месяц?

– Четвёртый, – ответила Сесилия, улыбнувшись так, как она улыбалась всем родителям, кроме собственных.

– Как замечательно. Я знаю, что Густав пишет очень точно, но вас он действительно уловил. Я не знаток искусства, но… на мой взгляд… разумеется, меня он не слушает, но я считаю: ему нет равных.

Марлен сообразила, что её сильно занесло и, опомнившись, улыбнулась. На ней было шёлковое платье с накладными плечами, подпоясанное на тонкой талии. Старела она с той же осторожностью, с которой совершала любые действия, но её лицо соотносилось с молодостью так же, как высушенная роза со свежесрезанной. Мартин задумался: чем она занимается сейчас, когда дети выросли? Он знал, что Густав иногда ходит с ней в театры и на концерты, возвращается всегда нарядным, но измученным и идёт прямиком к бару или холодильнику, где хранится алкоголь.

– Мне сказали, что у него купили всё, – сообщила Марлен, перейдя на деловой шёпот.

Перебрав содержимое сумочки, она вытащила оттуда пачку сигарет. Мартин предложил зажигалку. Сигарета вспыхнула. Марлен откинув голову назад, смотрела на них сквозь дым.

– Проданы все картины до единой. И я слышала, что «Галерея 1» очень заинтересована. Но не говорите ему, что я вам это сказала. Моё бахвальство он ненавидит. Но разве я могу удержаться? Знаете, он начал рисовать, как только научился держать в руках карандаш. И это понятно… – Она сделала большую затяжку, и пепел упал на пол. – …мой отец тоже был очень талантлив, так что Густаву есть в кого. Но папа умер. Сын владельца крупнейшего гётеборгского пароходства утонул. – Она тихо усмехнулась. – Наши корабли десятилетиями пересекали океаны, а он умудрился утонуть утром в полный штиль. Правда, забавно? Нет, знаете, тут слишком много народу. Мне, пожалуй, пора. Бенгт, разумеется, тоже должен был прийти, но ему пришлось уехать в командировку в Китай…

Мартин не помнил, чтобы на студенческой выставке был такой аншлаг. Интересно, кто все эти люди. Студенты вычислялись легко, как и их родители: немолодые добропорядочные семейные пары, дрейфующие по залу с выражением заинтересованной благожелательности на лицах. Потом их с Сесилией категория – друзья и знакомые. А остальные? Взгляд Мартина привлёк высокий мужчина в светлом костюме и галстуке, расположившийся перед работой Виви – огромным гнездом, свитым из стальной проволоки, которое, по её словам, являлось «феминистским комментарием к ремесленной традиции в искусстве». Рядом с типом в костюме стояла строго одетая молодая женщина с блестящим портфелем, она кивала, когда мужчина говорил ей что-то на ухо.

– Наверное, коллекционеры, – предположила Сесилия, заметив, что он за ними наблюдает.

– Здесь?

– Лучше всего покупать то, что пока неизвестно, но может стать великим. Биржевые маклеры поступают так же. Искусство – это как акции: покупаешь дёшево, продаёшь дорого.