— Ну ты чё, Артем! — моментально включился я в игру, прекрасно зная, чем можно подкупить моего нерадивого отца. — Я ж не с пустыми руками!
— Не с п-стыми? — тут же повеселел собеседник. — Жрачки принес?
— Лучше! Литр «беленькой» у меня!
Услыхав заветное слово, хронический алкаш сдержаться не смог. Он отпер замок, скаля прореженные зубы, как будто ему сообщили самую лучшую новость в жизни. Но улыбка быстро померкла, стоило ему увидать меня. Его пьяный мозг забуксовал, сигнализируя о несоответствии между ожиданиями и действительностью.
— Ты не В-лера… — заторможено констатировал он, щуря остекленевшие от алкоголя глаза.
— До такой степени допился, что забыл, как сын родной выглядит? — иронично поинтересовался я.
И тут до него наконец дошло. Гримаса узнавания наползла на лицо пьянчуги, и он затрясся всем телом, как после сильного перепоя.
— Не подходи!!! Свят-свят-свят! Исчезни! Сгинь, нечистый! — возопил он на весь подъезд.
Потрясение для него оказалось столь велико, что папаша даже на несколько секунд протрезвел. Он попытался захлопнуть дверь перед моим носом, но я молниеносно вскинул руку, не позволяя ему этого сделать. И тогда мой родитель попятился, не сводя с меня до смерти перепуганного взгляда.
— А-а-а-а! Не надо-о-о! Уйди-и-и! Нечисть!
Отец рванул назад, но споткнулся. Он с грохотом рухнул на костлявую корму и засучил ногами, стремясь отползти как можно дальше.
— Ты… ты не войдешь! — прохрипел он, вращая вытаращенными глазами. — Я запрещаю! Мертвец не может попасть в дом, если ему не дать разрешения!
— Смешно, — фыркнул я. — Ты бы еще круг из соли начертил.
Даже поразительно, что в эпоху некроэфира остались те, кто верит во всякие деревенские суеверия. Но, похоже, мой родитель был как раз из таких.
Чтобы продемонстрировать, насколько глубоки его заблуждения, я беспрепятственно переступил порог и прикрыл за собой дверь. Пьяница, при виде этого, сдавленно пискнул, и зашевелился еще активнее.
— Я ведь предупреждал, чтоб ты больше не смел трогать мать? — спросил я, медленно приближаясь.
Вместо ответа папаша хрипло заорал, раскорячился на четвереньках и бодро побежал на кухню. Хм, ужель, в самом деле за солью помчался?
— Живым не дамся! — истерично вопил он, периодически оглядываясь через плечо. — Не возьмешь, бесово отродье!
— Звучит самокритично…
— Не отдам душу! Я прыгну! Изыди! — нерадивый папаня дополз до окна, поднялся и ухватился за облезлые ручки на раме. — Лучше помереть!
— Отойди, дебил! — рявкнул я, понимая, что он вполне может выйти в форточку. — Никакой я не мертвец!
— А-а-а, обмануть хочешь, упырёныш?! — осклабился алкаш, словно произошло что-то веселое. — Я, по-твоему, совсем на дурака похож? Я тебя лично в гробу хоронил!
— Да тебя ж из храма выгнали, когда ты белку поймал, — напомнил я. — Хватит страдать херней, слезай с подоконника!
— То-о-очно! — кривой палец с неровно обгрызенным ногтем уставился в мою сторону. — Тобой уже тогда нечистая сила завладела, я вспомнил! Просто слабенький был еще, да? А теперь окреп в землице кладбищенской и за мной явился?!
— Господи, да что ты городишь? — возмутился я. — Слезай, идиот старый, а то в самом деле выпадешь. Я просто с тобой хочу побеседовать.
— Нет! Не слезу! Я знаю, тебе душа моя нужна! Не получишь, тварь!
— У тебя вместо души один только перегар и остался, — усмехнулся я, откровенно забавляясь столь ненормальной реакцией. — Заканчивай этот цирк.
Я сделал полшага вперед, и папаша тут же одной ногой вылез на улицу, балансируя на прогнившем карнизе.
— Скройся с глаз!!! — заверещал отец, кое-как держась обеими руками за деревянную раму. — Бог меня не отдаст тебе!
Отцепившись одной ладонью, алкаш осенил себя крестным знамением. Когда он заметил, что я не спешу подходить, то расплылся в торжествующей улыбке, решив, будто это все чудодейственное воздействие молитвенного жеста.
— Ага-а-а! — победно проорал мой родитель. — Что, не по нутру тебе священный крест, да?! Живым меня хочешь взять?! Тогда получи еще! На тебе! На! На!
Пьяница в буквальном смысле ринулся самозабвенно креститься, периодически сбиваясь, путая право и лево, да выкрикивая какие-то выдуманные на ходу молитвы. Если эту картину увидит кто-нибудь с улицы, то наверняка подумает, что очередной синяк словил белую горячку.
— Хорошо, давай я отойду в коридор, — предложил я вариант, — а ты слезешь из окна и перестанешь из себя посмешище изображать, годится?
— Ха-ха-ха! Страшно, нечистый?! То-то же, знай, что такое священ… Ай, бл…
Слишком увлекшись противостоянием с несуществующим чертом, отец потерял равновесие и вывалился наружу. Его иссохшая от постоянных возлияний рука соскользнула с деревянной рамы так легко, будто намазанная маслом.
Смачно ругнувшись, я подскочил к окну, но помочь уже ничем не мог. Единственное, что мне осталось, это смотреть на последние мгновения чужой жизни. Я видел, как папаня летит вниз, оглашая улицу истошным криком, а потом с глухим шлепком падает хребтом на обледенелый асфальт. Видел, как в лучах света отдаленного фонаря из-под него начинает растекаться темная лужица. Видел, как несколькими секундами позже некроэфир, черный словно первородное ничто, толчками вырывается из неподвижного тела.
— Твою мать… — прошептал я, отходя от окна.
Наверное, я должен сейчас испытывать потрясение, горечь, вину или что-нибудь подобное. Пребывать в состоянии крайнего ошеломления и растерянности. Но нет. Этот выпавший по собственной глупости человек давно уже перестал быть мне родным. Он долгие годы унижал и меня, и мать. Избивал не только по пьяни, но иной раз и на трезвую голову. Измывался, оскорблял, выгонял из дому. Так с чего мне оплакивать эту скотину? Я, наоборот, больше обрадовался, что не измарал об это существо рук и не посадил нового пятна на свою совесть. И принятие его смерти для меня прошло как-то уж слишком легко. Подумалось лишь: «Жил грешно, да и помер смешно, как говорится…»
В силу того, что я сохранил абсолютное хладнокровие, уже на выходе с кухни меня посетили первые невеселые, но резонные мысли о неприятностях, которые замаячили впереди. Присутствие инфестата на месте самоубийства всегда выглядит очень и очень подозрительно. А уж принимая во внимание мои с отцом взаимоотношения, то и вовсе… И как мне дальше быть? Ответ очевиден. Придется сохранить свою поездку в Подольск в строжайшем секрете.
Старательно припомнив все, к чему прикасался, я на всякий случай обтер подоконник и дверную ручку, дабы не оставлять своих «пальчиков». Затем я натянул на ладонь рукав куртки, взвел пружину старого автоматического замка и захлопнул за собой дверь. Запертое изнутри жилище и маргинальный образ жизни папаши должны вернее натолкнуть полицию на версию о суициде, нежели остальные обстоятельства.
Я торопливо сбегал по ступенькам, норовя как можно скорее убраться из подъезда. В соседских квартирах царила полная тишина, которую не тревожил ни единый шорох. Только на втором этаже до меня донеслись отзвуки чьей-то вялой гулянки и раскаты пьяного смеха. Пока все указывало на то, что я для местных жителей остался незамеченным гостем. А о том, что буду делать, если меня все-таки кто-нибудь увидит, я предпочитал пока не задумываться…
Но, как часто происходит, судьба решила в очередной раз испытать меня на прочность. Практически у самого выхода, когда до заветной свободы оставался всего один лестничный пролет, я услышал, как хлопает подъездная дверь.
— Я те отвечаю, это с пятого этажа сиганул бухарь! — разобрал я чей-то довольно молодой голос. — Там единственная фрамуга нараспашку!
— Да и хрен бы с ним! — вторил ему другой. — На кой ляд мы туда тащимся?
— Ты чё, не шаришь? Там же в хате всякой шняги надыбать можно. Телек или мобилка точно завалялись.
От накатившей досады я крепко стиснул челюсти, едва не ломая зубы. Сука, ну как же не вовремя! Мимо этих некстати пожаловавших граждан незаметным я точно не проскользну. Да и назад бежать смысла нет. Судя по обрывку их диалога, они вознамерились проверить квартиры на пятом этаже. А в хрущевке выше только крыша, да вот не факт, что чердак будет открыт. Светить лицом мне ни перед кем нельзя, а значит, остается лишь один выход…
