— Что вы называете приличными деньгами?

— Что-то около двадцати или тридцати тысяч долларов. Я не могу назвать вам точную сумму, так как давно не проводил переоценку, а рынок, как вы знаете, меняется постоянно. Речь идет о рубиновых серьгах, которые сегодня стоят гораздо дороже, чем раньше, но сколько именно, я не знаю. Эти драгоценности были единственным капиталом, который мать завещала Фостине. Она очень опасалась, что дочь может либо потерять из-за своей неопытности единственный источник благополучия, либо растранжирить деньги, и поэтому настояла на составлении такого завещания, по которому она становится наследницей только по достижении тридцатилетия. Но такое решение породило тот же вопрос, который задали и вы: кто же получит драгоценности, если и мать и дочь умрут до достижения Фостиной тридцатилетнего возраста?

Когда я задал этот вопрос матери, она долго молчала. Затем ответила: «Я оказывала вам доверие многие годы. Теперь я хочу довериться вам еще в одном. В последний раз. Этот план созрел у меня давно. Есть имена, которые я не могу внести в завещание. Если я это сделаю, то при его оглашении эти люди будут сильно уязвлены. Поэтому в своем законном, открытом для общественности завещании я оставлю все эти драгоценности вам. Но в частном порядке я представлю вам список близких мне людей. Напротив каждого имени будет опись ювелирных изделий. Если мы с дочерью умрем до достижения ею тридцати лет, вы передадите драгоценности указанным в списке лицам, либо их прямым наследникам».

Это была необычная просьба с ее стороны. Да и всю ситуацию не назовешь рядовой. Я сразу понял, куда она клонит, — в списке были перечислены ее любовники, мужчины, которые когда-то подарили ей эти драгоценности. Большая часть из них, вне всякого сомнения, попала к ней в руки из семейных реликвий, и совесть этой романтически настроенной женщины начала тревожить ее в зрелом возрасте. Если Фостина оказывалась не в состоянии ими воспользоваться, то она хотела вернуть их женам и дочерям, у которых на них было какое-то сентиментальное право. Ну вот, чтобы защитить собственную репутацию, я направил ее к другому юристу, который и составил завещание. В нем я фигурировал в качестве наследника Фостины в случае ее преждевременной кончины. Это завещание хранится в моем сейфе. Если я наследую эти драгоценности, то передам их перечисленным в документе лицам и сожгу список. — Он рассмеялся. — Как видите, и камин в кабинете пригодится для этого случая!

— Не сомневаюсь, — сказал Базиль, размышляя про себя о всех тех скандальных тайнах, которые, вероятно, в этой голове роились под пышной седой шевелюрой. — Сколько лиц ознакомлено с этим списком?

— О нем не знает никто, кроме матери Фостины и меня. Он хранится в большом конверте из плотной манильской бумаги, а на печати из красного сургуча виден след от ее большого пальца. Так как ее уже давно нет в живых, подделать этот документ, сами понимаете, не представляется возможным.

— Скольким лицам известно о существовании списка?

— Я никогда не говорил о нем никому, кроме вас.

— У меня к вам еще один вопрос. Можете ли вы назвать имена, внесенные в список?

Ответ последовал незамедлительно:

— Дорогой доктор Уиллинг, я не вправе сообщить вам об этом. Я не могу предать веру этой славной женщины в мою честность и порядочность. Я также не смею пятнать позором знаменитые уважаемые семьи, которые оказались вовлеченными в этот старый, давно забытый скандал. Но я могу лично заверить вас в том, что это не те люди, от которых вы вправе ожидать какого-то подвоха или прямого насилия.

— Можете ли вы мне гарантировать, что эти люди не прибегнут к подлогу или прямому насилию, если на них будет оказано давление со стороны? — резко возразил Базиль. — Все эти события, по вашим словам, произошли давным-давно. Но финансовое положение семей может меняться с поразительной быстротой. Сегодня, вероятно, кто-то из них испытывает острую нужду в живых деньгах, хотя бы в нескольких тысячах долларов.

— По-моему, ни одна упомянутая в списке семья не может рассчитывать на получение более пяти или десяти тысяч.

— А что произойдет, если несколько лиц из списка умрут, не оставив после себя наследников? Если в Конечном итоге останутся две семьи или даже только одна, — могут ли они в таком случае получить крупное наследство? Скажем, сумму настолько большую, которая может сообщить неуравновешенному, предрасположенному к насилию сознанию еще один побудительный импульс, который заставит мужчину или женщину преступить черту закона?

— Сумма, соответственно, возрастет, если в итоге останутся два наследника или один. Само собой разумеется, — признал Уоткинс. — Но почему в этом случае вы ссылаетесь на возможность неуравновешенной психики?

— Если кто-то разыгрывает эти подлые трюки в отношении мисс Крайль, то психику того, кто все эго задумал и осуществляет на практике, никак не назовешь уравновешенной. Женщины типа ее матери могут порождать в таком рассудке какой-то садистский раж, который может коснуться и дочери.

— Вы забываете об одном, — перебил его Уоткинс. Печать на пакете остается нетронутой до сих пор, и я никому не говорил о существовании списка. Кроме нас, само собой разумеется. О нем не знает даже Фостина. Ибо если бы я сообщил ей об этом, то она, несомненно, заподозрила бы, что от нее что-то скрывают, и тогда, вероятно, докопалась бы до истины и до всей этой истории, связанной с ее появлением на свет. Поэтому ни одному из этих семейств не известно, что фамилии некоторых их членов внесены в список.

— Вы уверены в этом? Ведь и сама мать могла сообщить одному из мужчин о внесении его имени в список церед смертью. А тот мог передать их разговор другим, например, своим наследникам.

— Вряд ли мать могла вести себя столь опрометчиво. Во всяком случае, смею на это надеяться.

— Я тоже.

— Доктор Уиллинг, в разговоре со мной вы произнесли слово «убийство», хотя и не подразумевали именно это. Давайте будем более откровенны друг с другом. Все убийцы — практичные люди. Они никогда не станут привлекать внимание к своей жертве, разыгрывая в течение целого года тщательно разработанную комедию перед исполнением своего плана, не так ли?

— Мне это неизвестно, как, впрочем, и вам. — Мягким тоном Базиль постарался сгладить остроту брошенной реплики. — Что вы намерены предпринять, если я сообщу о существовании списка в полицию?

— Хочу искренне надеяться, что вы не предпримете столь безрассудного шага, если только еще раз все трезво взвесите. Ведь пока ничего не случилось такого, что могло навести вас на мысль о существовании физической угрозы Фостине.

Базиль уже поднялся со своего места, намереваясь выйти из кабинета, но вдруг остановился:

— Мистер Уоткинс, может, вы все же дадите мне маленький намек? Встречаются ли в списке следующие имена — Лайтфут, Чейз, Вайнинг, Мейдстоун, Айтчисон?

— Ни один адвокат не даст ответа на подобный вопрос.

Когда Базиль вышел из кабинета, Уоткинс все еще недовольно хмурился. Что-то ему, видимо, не давало покоя.

Глава одиннадцатая

Какие, призраки, исчадья зла, Кружат, не распевая гимна, Над клумбою, куда вошла И скрылась в ней Фостина?

Сумерки сгущались, переходя в ночную темноту, когда Базиль вернулся домой после целого дня, проведенного в психиатрической клинике. Еще до войны его низенький домик в нижней части Парк-авеню казался ему бледным подобием того особняка в Балтиморе, в котором прошло его детство. Но и теперь, после стольких лет, проведенных там, за океаном, он оставался для него родным домом и таковым, вероятно, останется навсегда. Он уже привык к этому району, полюбил его, особенно в этот поздний час, — поток автомобилей, движущихся по улице в центр города, размеренно шуршащие по асфальту шины, мягкий свет из зашторенных окон в невысоких одноэтажных домах по обе стороны улицы, широкой старомодной авеню, блестящие, как мишура, огни здания Грэнд Сентрал с его ярко очерченными контурами на фоне голубого вечернего неба. После дня работы, которая требовала от него постоянного, огромного внимания, приятно было представить, как его слуга, заслышав лязг дверной щеколды, тут же отправится на кухню и приготовит ему холодный коктейль с мартини, который он любил выпить перед обедом.