Под мощными ударами – гудит земля.

Киркою и лопатою, воды струёй

Бьёмся смело мы с землёй… "

Зрители замерли, вслушиваясь в слова.

– Егорыч, как думаешь, такие песни способствуют улучшению труда? – Ковалёв ехидно шептал в ухо Егорычу.

– Хм, вообще-то, марш, а марш… должен… – Егорыч пожал плечами.

"…Плотинами и шлюзами вздымаются они,

Новым счастьем расцветают наши дни.

Стальные экскаваторы на помощь к нам идут,

По трассе разливается весёлый труд."

Послышались недовольные возгласы: сначала уверенные – с дальних рядов, потом потише – с передних.

– Эй, хватит врать, какие экскаваторы? сходи на трассу, посмотри!

– Да, вообще-то, сегодня выходной, спойте, что-нибудь стоящее!

– Мы уже слушали официальную часть…

– Ну ладно, тогда, мужики, выходите на танцы, – девушка из агитбригады, в красной косынке, выступила вперёд, топнула ногой по помосту, подала знак гармонисту, и тот заиграл. Ритм танго нарастал. Заключённые оживились, но не решались выйти на сцену.

Из шеренги агитбригады вперёд шагнул массивного телосложения солист и запел:

"Ах, эти чёрные глаза, меня пленили.

Их позабыть нигде нельзя – они горят передо мной…"

– Ладно, тогда девушки будут выбирать, – проигрыш мелодии заполнил звонкий голос самой бойкой девушки. Пять красных косынок сделали вид, что высматривают себе партнёров. Самая бойкая выбросила руку в сторону толпы. – Ванька Лыков, выходи, ты уже знаменитость, о тебе в газете пишут. Покажи, на что способен в танце.

– Я… я не умею танцевать… вот работать – это запросто, – Иван оправдывался, вертел головой по сторонам, смущенно улыбался, но его потихоньку выдавливали по направлению к помосту.

"Ах! Эти черные глаза меня любили.

Куда же скрылись вы теперь? Кто близок вам другой?"

– Не бойся, смотри, какая красавица приглашает, – из толпы послышался чей-то громкий голос, – ты ж ведь тоже настил стелил, теперь попробуй!

Иван вышел на помост, неловко положил левую руку на талию девушки, правой – взял ее руку. Движения получались корявые, но девушка повела, и со стороны смотрелось вполне сносно.

"Ах! Эти черные глаза меня погубят,

Их позабыть нигде нельзя,

Они горят передо мной."

Нежные лучи сентябрьского солнца, тёплый ветерок и музыка потихоньку расслабили заключенных, некоторые тоже решились выйти на танец.

– Егорыч, во…, я и говорю, Ванька – способный, вот ещё и танцует, у меня глаз-алмаз! – Ковалёву хотелось похвастаться, он достал из планшетки сложенный вчетверо листок "Перековки".

– Чего, выработку хорошую даёт? – Егорыч мельком взглянул в газету. На фотографии – улыбающийся парень, лет восемнадцати, с едва пробившимися после стрижки тёмными волосами. Живые светящиеся глаза и беззаботно оттопыренные уши как-то художественно гармонировали, вызывая ответную улыбку.

– Ну, здесь проще, он плотником работает, главное, для агитации нужны герои. А он – безотказный, техникой интересуется, учиться пошёл, – Ковалёв загибал пальцы. – Представь, если правду писать: план не выполняется, люди на работу не выходят, жрать толком нечего, смертность немыслимая…

– Да-а-а, уж, – Егорыч ухмыльнулся, – я так понимаю, у него семь восьмых?

– Хм, ну, е-ес-стественно, – Ковалёв показно протянул, – типичная история и такая же глупая, как у многих из тех, кто вон там стоит, – Ковалёв кивнул на угрюмую толпу прибывших с Беломорстроя. – Не знаю, Егорыч, жалко мне как-то этих крестьянских детей, ладно мы, городские, там попробовали… там-сям, там сорвали, там сбегали, а эти, они же… с утра до ночи, не разгибаясь… и вдруг нарушили весь уклад с этой коллективизацией… вон, Ваньку плотницким делом лет с трёх небось начали учить.

– Чего… на продразвёрстчиков с топором напал? – Егорыч, сегодня трезвый, решил поиграть в труднопроизношение.

– Не совсем. Колхоз там у них организовали. Председатель попросил Ваньку крышу местного клуба поправить. Ну, тот всё сделал, чин–по чину, председатель ему полмешка картошки отвалил…

– Неплохо так, – Егорыч поджал губы, – в голодное-то время прилично.

– Ну и чего! Через два дня пришли чекисты, оказалось, только и ждали, за что председателя взять, чем-то он там им не угодил. Ну и картошку эту колхозную пришили, с ней и Ваньку Лыкова, как соучастника расхищения социалистической собственности. Ну, и "от седьмого-восьмого", получил, правда, по минималке.

– Чувствую, практичные знакомства заводишь, не зря свой хлеб ешь… культурный воспитатель, – Егорыч посмеиваясь, похлопал Ковалёва по плечу.

– А то! – Ковалёв засмеялся, – ладно, пойдём, выпьем, еще осталось.

– У меня сегодня смена в ночь, не могу, – Егорыч отнекивался.

Чёткий музыкальный ритм сменился на беззаботную мелодию. Подошла очередь актуальных частушек. Агитбригада выстроилась в ряд гуськом, женщины и мужчины чередовались. Первый пел куплет и отбегал, становился в очередь сзади, следующий подхватывал.

"Командиры, будьте зорки!

На канал гляди не с горки,

Чаще опускайся вниз,

Там за качество борись".

– Ну, это я уже слышал, – Ковалёв сложил газету и убрал в карман, – в конце августа, на последнем слёте ударников Беломорстроя.

– Это который в Дмитрове проходил? – Егорыч смотрел на сцену.

– Да, там действительно праздник ощущался. Чувствовалась неподдельную радость. Странно, в основном, заключённые. Через ад прошли, а радовались, как дети, вместе с чекистами. Вот где загадка.

– Ну, смотря сколько выпить, – Егорыч не отвлекался от сцены. Юркая пигалица декламировала.

"Мы канал построим в срок

Образцово, крепко, впрок,

Хорошо и начисто,

Одним словом, качество".

– Я слышал, сам Горький приезжал? – Егорыч еле заметно водил плечами в такт ритма.

– Да, речь сильную сказал, искренне говорил.

– Рассказы свои ему не показывал?

– Шутишь? Всё смеёшься… конечно, нет, – Ковалёв смутился, сделал паузу, – кстати, основной руководящий состав с Беломорстроя переводится на эту стройку. Фирина начальником Дмитлага утвердили. Ну, ты знаешь, он мужик с выдумкой.

– Сторонник творческой интеллигенции… – Егорыч язвительно пробормотал.

– Зря скалишься, многих от смерти спас, сам посуди: художники, музыканты, писатели – всем место придумал, а то сгноили бы этих малахольных, – Ковалёв обозначил свою позицию.

Со сцены дружно неслось:

"Шмурыгают пилы, звенят топоры,

Работа шумит до вечерней поры,

И знамя, как песня, колышет над нами,

И песня горит, как ударное знамя…"

– Александр Павлович… Александр Павлович, хорошо, что я вас разыскала, вот посмотрите, пожалуйста, – запыхавшаяся девушка, на ходу доставала из полевой сумки блокнот, уткнувшись в него, споткнулась, но Ковалёв ловко выставил руки и поймал. Девушка смутилась, поправила берет, затараторила, краснея, – Посмотрите, такая строчка подойдет для заметки в завтрашний номер?

Ковалёв сделал серьёзное лицо, вскинул подбородок, как бы в шутку, приказал: "Так, лагкор, товарищ Брендлер… Нина, читайте! "

Девушка снова потрогала берет и стала выразительно читать звонким голосом: "Художественной зарядкой ударники очень довольны и с ещё большим подъёмом принялись за работу. Приезжайте к нам почаще, а мы будем лучше работать, – вот какими словами провожали каналоармейцы агитбригадчиков".

Ковалёв кивал и, незаметно для девушки, перемигивался с Егорычем: мол, вот какие кадры растут. Дослушал и вынес вердикт: "Отлично, лагкор Брендлер, даже редактировать не нужно".

5

Картинка с трассы не выходила у Будасси из головы.

Всё так же, как на Беломорстрое. Вручную. Он шёл вдоль восточной границы, отмеченной основательными бровочными столбами, расставленными через двадцать метров, от которых расходились колышки, разделявшие территорию на квадраты. Заглубление медленно, но шло. Где-то даже сформировались ярусы, покрытые разветвленной сетью деревянных дорожек. Ручейки оживлённого муравейника – деревянные настилы под одну тачку, по мере подъёма, сходились в широкую, добротно сколоченную дорогу, позволяющую разъехаться уже встречным: гружёной и порожней тачке. Непрерывная череда тачек, толкаемая людьми за сотни метров. Наверх – надсадно, натужно, балансируя на пружинящих досках. Вниз – легко, беззаботно, лишь слегка держась за рукоятки. Забои кипели. Кто скалывал плотную породу киркой, кто, более лёгкую, – штыковой лопатой. Крупные пласты снимали подборной лопатой, разбивали и переносили в тачки. Десятники с блокнотами деловито обходили забои, измеряя рейками с насечками текущую выработку. На одном из участков, – глубоко выбранного кармана, – откуда снимали настилы и переносили на верхние ярусы, рабочие обступили десятника, вероятно, спорили о нормах текущей выработки. Позвали контролёра, тыкали пальцами то в записи, то на деления измерительной рейки – что-то доказывали. Спор разгорался, ругательства становились громче.