Томас Майн Рид
На море
Первая часть дилогии
(Вторая часть - "Затерянные в океане")
I
Мне исполнилось всего шестнадцать лет, когда я убежал из родительского дома и стал матросом. Я убежал не потому, что был несчастлив в семье. Напротив, я покинул добрых и снисходительных родителей, сестер и братьев, которые любили меня и долго оплакивали после бегства. С самого раннего детства я чувствовал влечение к морю, жаждал видеть океан и все его диковинки. Надо полагать, что чувство это было у меня врожденным, потому что родители никогда не потакали моим морским влечениям. Напротив, они прилагали все усилия, чтобы заставить меня отказаться от моего намерения и готовили совсем к другой профессии. Я не слушал, однако, ни советов отца, ни просьб матери; они производили на меня совсем противоположное воздействие и не только не гасили моей страсти к бродячей жизни, но заставляли с еще большим рвением добиваться желанной цели.
Не могу припомнить, когда, собственно, зародилась у меня эта страсть; видимо, началось это еще с первых впечатлений моего детства. Я родился на берегу моря и еще ребенком сидел целыми часами у воды, не спуская глаз с развевающихся белых парусов на лодках и с высоких, стройных мачт, видневшихся далеко на горизонте. Как же было мне не любоваться этими судами, полными силы и грации? Как было не желать попасть на какое-нибудь из этих движущихся зданий, которые могли дать мне возможность уплыть далеко по этой прозрачной и голубой поверхности моря?
Позже мне попадались в руки книги, где говорилось о волшебных странах и необыкновенных животных, о странных людях и любопытных растениях, о пальмах, смоковницах, бананах, исполинских баобабах и других диковинках. В довершение всего у меня был дядя, старый капитан коммерческой морской службы, который больше всего на свете любил собирать вокруг себя племянников и рассказывать им о своих путешествиях. Сколько длинных зимних вечеров провели мы, сидя у огня и слушая рассказы о приключениях на земле и море, об ураганах и кораблекрушениях, о длинных переездах в беспалубных лодках, о встречах с пиратами и битвах с индейцами и китами, величиной с большой дом, о кровавой борьбе с акулами и медведями, с львами и волками, с крокодилами и тиграми... Дядя сам участвовал во всех этих приключениях или, по крайней мере, говорил, что участвовал, что для его восторженных слушателей было решительно одинаково. Нечего поэтому удивляться, если после таких рассказов родительский дом показался мне тесным, а будничная жизнь скучной. И я, не в силах противиться овладевшей мной страсти, убежал в один прекрасный день, чтобы отправиться в море. Некоторые из капитанов, к которым я обратился, отказались взять меня, зная, что мои родители против этого, а ведь с ними-то мне и хотелось больше всего плыть, так как их добросовестное отношение к делу могло служить залогом хорошего обращения и со мной. Отказ заставил меня обратиться в другую сторону, и в конце концов я нашел-таки человека менее щепетильного, который согласился принять меня к себе юнгой; он знал, что я убежал из родительского дома, и тем не менее принял меня и назначил день и час отъезда.
Я пунктуально исполнил приказание и явился в назначенный час, и прежде чем дома могли заметить мое исчезновение и начать поиски, судно распустило свои паруса, и о преследовании не могло быть и речи.
Не прошло и двенадцати часов моего пребывания на борту, а точнее двенадцати минут, когда моя страсть к морю прошла окончательно. Чего не сделал бы я, чтобы вернуться на твердую землю! Я испытал страшный приступ морской болезни и думал уже, что умираю. Морская болезнь - ужасная вещь даже для пассажира первого класса, который находится в прекрасной каюте и пользуется прекрасным уходом. Но как это тяжело такому мальчику, каким был я, с которым грубо обращается капитан, которого бьет боцман, над которым смеется экипаж, и какой экипаж! К счастью, болезнь эта проходит тем скорее, чем сильнее ее приступ, и дня через два я мог уже встать и ходить.
Капитан был человек злой и грубый, боцман непомерно жестокий, и я нисколько не преувеличиваю, говоря, что экипаж состоял из одних бандитов. Капитан был не просто груб по своей природе, он становился свирепым, когда был пьян или сердился, а не проходило дня, чтобы он не был пьян или не сердился. Горе тому, кто имел тогда дело с ним, а особенно мне! Ибо гнев свой он вымещал всегда на существах слабых и не умевших дать ему отпор.
Это был коренастый человек с правильным лицом, круглыми, жирными щеками, с выпуклыми глазами и слегка вздернутым носом. Такие лица, как правило, изображают на картинах у добродушных типов, они внушают вам мысль о веселом и открытом характере. Они очень обманчивы, ибо за ними скрывается самое циничное вероломство и жестокий, бешеный характер. Боцман был достойным двойником своего капитана, разница заключалась лишь в том, что первый никогда не пил. Дружба между ними была самая тесная. Боцман был верным псом капитана и, по выражению матросов, лизал ему сапоги. Боцман превосходил капитана своей жестокостью и когда тот говорил: "бей!", он кричал: "добивай!"
Был у нас еще третий офицер, не имевший, впрочем, никакого значения; затем плотник, страшный пьяница, с красным и распухшим носом, большой приятель капитана; толстый негр, исполнявший обязанности повара и эконома, отвратительное существо, вид и характер которого были такого дьявольского свойства, что давали ему полное право занять место в одной из кухонь преисподней. Как упрекал я себя за то, что отказался от любви родителей и общества своих сестер и братьев! Как ненавидел я своего бедного дядю, старого морского волка, соблазнившего меня своими рассказами! Но к чему было себя корить! Раскаяние пришло слишком поздно, и я должен был переносить то существование, какое я себе сам устроил. Капитан дал мне подписать договор, которого я не читал и по которому я обязался оставаться у него лет пять в качестве юнги. Пять лет рабства, пять лет полной зависимости от человека, который мог бранить меня, давать мне пощечины, бить, даже заковать в цепи! И никакой возможности избавиться от этого! Увлеченный мечтами об океане, я подписал договор и тем полностью связал себя, капитан сказал мне это, а боцман подтвердил. Если бы я попробовал бежать, я стал бы дезертиром, которого могли поймать и подвергнуть наказанию. Даже иностранный порт и тот не мог служить мне убежищем.
