В палатке было сумрачно, освещалась она небольшим факелом. На полу лежал соломенный тюфяк и стояло тяжелое деревянное кресло, инкрустированное каменьями. На нем величественно сидел старик. Одет он был в длинный белый халат, перетянутый в талии богатым поясом с двенадцатью драгоценными камнями в оправе. У старика была внешность патриарха, у него были удивительно белые волосы и борода, контрастирующие с темным, прокаленным солнцем лицом. Покрытое бесчисленными глубокими морщинами, оно было для меня непроницаемым: я ничего не мог на нем прочитать. Легче расшифровать древний пергамент. Рядом с ним сидела встретившая нас старуха. Она неотрывно смотрела на меня слезящимися глазами.

— Значит, это ты, — важно произнес он.

Джейн удивленно взглянула на меня. Я не ответил и все же нарушил гнетущее молчание:

— Мы собираем сведения об одном человеке. Он археолог, профессор, его зовут Петер Эриксон.

Старик молча смотрел на меня.

— Мы стараемся побольше узнать о нем, — добавил я, — потому что он умер.

Старик промолчал.

— Этот человек приходил к вам? — настаивал я.

Старик не ответил, и я засомневался, слышит ли он меня.

Я мельком взглянул на Джейн: в ее глазах сквозило беспокойство.

— Кто эта женщина? — наконец проговорил глава самаритян.

— Друг, она привезла меня к вам.

И опять мои слова наткнулись на молчание, длившееся несколько минут; все это время я рассматривал морщинистое лицо: только тут до меня дошло, насколько он был стар, очень стар, и жил он не в нашем времени. В старости обычно наступает другое измерение и стремительный бег времени, присущий молодости, замедляется, превращаясь в маленькие шажки.

— Убийца, — не спеша, заговорил глава самаритян, — это жрец, ненормальный, Бог выдаст его на поругание врагам и смерть. Конец нечестивца, преступившего закон, будет постыдным, и горечь души и страдания будут преследовать его до самой смерти! Ибо этот человек взбунтовался против Божиих заповедей, и поэтому он будет отдан своим врагам, дабы обрушились на него ужасные болезни, учиня возмездие его плоти!

— О ком вы говорите? — не вытерпел я.

Глава самаритян встал и, опираясь на посох, смотрел на меня; губы его были полуоткрыты, глаза — полузакрыты; он вытянул в мою сторону дрожащую руку:

— Я говорю о том, кого называют лгуном и нечестивым жрецом. Он ввел в заблуждение множество людей, чтобы построить на крови город тщеславия ради собственной славы! Я говорю о нечестивце, преступнике, потрясающем земные устои, я говорю о сосуде гнева, о Разрушителе и его греховном народе, погрязшем в преступлениях, я говорю о том, кто отрекся от Господа и презирает святого Исраэля, о том, чья голова настолько больна, что нуждается в убийствах, я говорю о сыне Бед, об умалишенном, о прозорливом тиране и насмешнике, я говорю о том, кто расставляет ловушки и увлекает невинных в бездну, я говорю о ловкаче, использующем добро, дабы утолить свой дух мщения, и я говорю о его последователях, опьяненных его ложью, которые навечно посвятили себя творению зла и распространению небытия! Я говорю о том, кто отдает свою жизнь, чтобы забрать жизнь у других. Я говорю об асассине-убийце![7]

Вождь сел и слабеющим голосом продолжил:

— А теперь выслушайте меня, ибо я открою вам глаза, дабы вы смогли увидеть и постичь волю Бога и выбрать того, кого хотел Он, чтобы следовал он путями Его, и не бродил, поддавшись дурным наклонностям и предаваясь излишнему сластолюбию. Небожители, исполины, дети Ноя нарушили заповеди и навлекли на себя гнев Бога! Тора,[8] напротив, есть закон, откровение и обещание, а ты, ты есть Дитя Благодати, Посланец Бога, и я признал тебя! Придет день, и воздастся им за их преступления. Ужасом будут охвачены они, будут мучиться от судорог и боли, корчиться, как рожающая женщина.

Я бросил взгляд на Джейн, застывшую на месте, ошеломленную видом этого человека из другого времени.

— Итак, — уточнил я, — профессор Эриксон приходил к вам…

— Ты тоже, — произнес старик, — ты хочешь знать…

— Да, хочу. Раз ты меня признал, ты должен мне все рассказать.

Старик повернул ко мне голову, лицо его ничего не выражало. Голос помягчел:

— Этот человек жил среди нас, он изучал наши тексты. Мы открыли ему наш Скрипториум и священный сундук. Там он и нашел Серебряный свиток. Потом он вернулся попросить, чтобы мы его ему дали.

— Что содержится в Серебряном свитке? — нетерпеливо спросил я.

— Текст хранился в месте, известном только нам. Нам было запрещено читать его до прихода Мессии. Профессор Эриксон, вернувшись, принес нам весть!

Он ненадолго замолчал, потом продолжил:

— У нас здесь четыре закона веры. Бог: Бог Израиля. Пророк: Моисей. Верование: Тора. Святыня: гора Гаризим. Но к этому нужно добавить день Возмездия и Вознаграждения: конец Времен, когда придет пророк Тев, сын Иосифа. От профессора мы узнали, что Тев пришел!

— О чем говорится в этом свитке? — не отставал я.

— Мы не можем его прочитать. Он написан не на нашем языке. Но профессор знал этот язык. Он должен был просветить нас, но его убили, прежде чем он сделал это…

Старик замолчал, сделал женщине знак, и она взяла его под руку, чтобы вывести из палатки. Тут только мы заметили, что он был слеп.

Мы отошли от палатки, никто не обращал на нас внимания, и приблизились к небольшому жертвеннику, на котором еще дымились останки какого-то животного. Два жреца священнодействовали у алтаря в присутствии трех десятков верующих мужчин. Самаритяне только что принесли жертву. Почти черный дым, поднимавшийся к небу, распространял резкий, приторный запах, тот, который вызывал во мне дрожь. Я подошел к алтарю. Джейн осталась сзади. И я увидел: связанное животное — ноги стянуты попарно, — вскрытое горло, выпученные глаза, наполовину обуглившееся туловище, почерневшие кости. И этот запах — ужасный, вызывающий тошноту, одновременно горький и сладковатый, слащавый и солоноватый, парной и холодящий, запах текущей крови. Перед алтарем стояли двенадцать жрецов в длинных белых туниках и с венцами на головах, ноги их были босы. Жрец, совершавший жертвоприношение, стоял напротив них. На нем была льняная туника, опоясанная епитрахилью, на голове — тюрбан из той же материи. Он повернулся к алтарю, около которого один из жрецов держал другого барана; хозяин животного положил руку на голову жертвы, тогда верховный жрец поднял острый нож и перерезал барану горло.

Оба жреца собрали баранью кровь в тазик, а в это время остальные уже освежевывали животное. Кровь и мясо поднесли совершающему жертвоприношение, и тот плеснул немного крови на алтарь. Затем вытащил потроха, поджег жир и оставил мясо поджариваться на огне жертвенника.

Но вдалеке лежал связанный бычок — будущая жертва.

Во времена Храма бык обычно предназначался для ритуального жертвоприношения в день Страшного Суда. Но почему сегодня, ведь сейчас не Киппур? К чему готовились самаритяне? К какому событию, к какому Страшному Суду?

Я быстро отошел и направился к джипу, в котором меня ждала Джейн. Она рванула с места, тем более что вдалеке показалась полицейская машина, похоже, направлявшаяся к стойбищу самаритян.

— Что все это значит? — взволнованно спросила Джейн, мчась по бездорожью, словно спасаясь от погони.

— Это значит, что самаритяне тоже готовятся. Эриксон принес им весть.

— Но в кого они верят; им нужно доказательство, доказательство веское?

— Мне кажется, Джейн, что таким доказательством был… я!

— Что ты имеешь в виду?

— Дело в том, что этот человек знал меня или, точнее, знал, кто я такой.

— Думаешь, он догадался?

— Нет, должно быть, узнал от Эриксона. Чтобы завладеть Серебряным свитком, Эриксон должен был ему сказать, что к ессеям явился Мессия.

— Но, — озадаченно произнесла Джейн, — как Эриксон узнал о прибытии Мессии?