Столкновение с иной цивилизацией происходит если не в каждой второй, то уж, наверно, в каждой пятой фантастической книге. Но почему-то ни одна из них не вызвала такой реакции, как "Трудно быть богом" ни со стороны властей, ни со стороны читателей. Конечно, прежде всего дело в таланте, но поговорим и об идеях. Возьмем для сравнения неплохой роман И.Давыдова "Я вернусь через тысячу лет" /1967 г./. На далекую Риту отправляются отряды молодых людей, осваивать похожую на Землю планету, а заодно и помочь побыстрее цивилизоваться местным племенам. Примерно так же двигались добровольцы строить БАМ, менее всего обращая внимание на то, что эти районы были исконным местом пребывания коренных таежных народов. Нельзя сказать, что вопрос о праве на вмешательство совсем не приходит в голову давыдовским "прогрессорам". Но решили они его не путем философских бдений, а по-нашенски, по-комсомольски - голосованием. Естественно, большинство землян высказалось за немедленную помощь отсталым, а следовательно, несчастным корешам по разуму. Улетающие никогда не вернутся на Землю - путь до Риты слишком далек. Однако поскольку летят тысячи, тяготы космической тюрьмы значительно смягчаются. Отобранных кандидатов тщательно готовят, их учат, например, валить лес или стрелять - занятия давным-давно никому не нужные на Земле. Но главное внимание - вполне правомерно - автор уделяет моральным сторонам, которые с неизбежностью возникают в предложенной ситуации. Переселенцы должны навсегда расстаться с родными и даже с любимыми, если те не выдержали отбора. Влюбленная в главного героя девушка совершает подвиг самоотречения: она притворяется, что разлюбила парня, чтобы тому было легче улететь без нее. А может, ему не надо было покидать ее? Что важнее? Я не уверен, что они поломали свои жизни от большого ума. Не могу согласиться с автором и еще кое с чем. Юношей и девушек смешивают в лагере в равных количествах, и каждому предлагается выбрать себе половину - свободно, но обязательно. Любишь, не любишь, хочешь лететь - женись, чтобы уменьшить число личных трагедий, как считают руководители экспедиции. Но от этой принудиловки количество семейных драм не уменьшается, о чем можно было бы догадаться заранее. А если кто-нибудь гибнет, что неизбежно на чужой, необжитой планете, оставшийся член семьи попадает в безнадежное положение. /Вот вам и еще один вид конфликта, из тех, что не приходили в голову Беляеву/. Однако самое существенное начинается тогда, когда автор подходит к взаимоотношениям пришельцев с аборигенами. Обитатели планеты встречают землян неприкрытой враждой и при малейшей возможности убивают земных женщин. С большим трудом удается выяснить причины их поведения, но признавать землян друзьями коренные жители не желают ни в какую. Понадобилось еще несколько нелепых, ненужных смертей, чтобы прибывшие осознали серьезность положения. И только тогда первые добровольцы, смертельно рискуя, пошли в "народ", чтобы сжиться с племенами и исподволь подружить их с посланцами Земли, то есть сделали то, с чего начинали герои Стругацких. Но в этом романе, написанном независимо от Стругацких, вопрос о праве землян поселиться на Рите даже не поднимался. Право подразумевалось само собой. Видимо, такая подход устраивал всех, вот и не было споров...
Следующая повесть Стругацких, вызвавшая градобойную критику, называлась "Хищные вещи века" /1965 г./. Название книги родилось из строк Андрея Вознесенского:
О, хищные вещи века! На душу наложено вето...
Уже из этого эпиграфа становится ясно, что речь здесь идет о том, к чему может привести положение, когда материальный прогресс, материальное благосостояние обгоняет духовное развитие. Действие повести происходит в курортном городе, сосредоточившим в себе изобилие моральных уродств и нравственных извращений. Болезнь, которой заражены его жители, вызвана не бациллами стяжательства. Правда, из повести нельзя узнать, каким образом удалось достичь такого благополучия при полном моральном разложении. Трудно ведь предположить, что на работе местное население ведет себя иначе, чем в забегаловках, и старательно "вкалывает". Но Стругацкие оставили эту загадку за пределами повествования. Зато они красочно живописуют результаты, которые возникли на почве душевной пустоты, бессмысленности существования. Судорожные поиски, чем бы заполнить пустоту, при отсутствии нравственного компаса, приводят лишь к дальнейшему падению: алкоголь, наркотики, разврат, варварство... Логический конец этой тенденции - "слег", комплексное наркотическое средство, уводящее от реальной жизни в мир грез и сновидений; средство настолько сильное, что попавший под его власть человек уже не может оторваться от сладостных переживаний и обречен не только на духовную, но и на физическую смерть. /Читал, что нечто подобное уже существует/. Стругацких упрекали в сгущении красок, допрашивали: а где был остальной мир, где были прогрессивные /подразумевалось: социалистические/ государства и почему это ООН вынуждена тайком засылать агентов в упомянутую страну, чтобы узнать о причинах необъяснимых и многочисленных смертей.
Я написал рецензию, где пытался высмеять чудаков, которые задавали авторам вопросы типа: наличествует ли в этом городе рабочий класс и почему он не занимается своей прямой обязанностью - классовой борьбой? Наш старый знакомый Францев припечатывал: "За последнее время появились романы советских писателей, посвященные будущему, лишенному четких социальных очертаний, например, капиталистическому обществу, в котором совсем нет классовой борьбы, не видно его социальной основы". Рецензию никто не напечатал, хотя я в ней, разумеется, сваливал изображаемые авторами пороки на проклятых капиталистов. Теперь я думаю, что, может быть, так защищать Стругацких и не стоило. Они были не обороняющейся, а наступающей стороной. Но это сейчас с удовлетворением понимаешь, что стрелы попали в цель, а тогда нам было тяжело и трудно. Фантастика всего лишь воспользовалась своими правами, создав гротескную, сгущенную модель /написал это слово и вздрогнул/ определенного общественного явления. И, конечно же, модель Стругацких захватывает гораздо большие масштабы, чем отдельно взятый городок. И, конечно же, невозможно себе представить, что такой выдающийся заповедник пороков сохранился в окружении "хорошей" Земли. Но ведь, наверно, не случайно Н.А.Бердяев назвал ХХ век новым средневековьем. Гуманистическая мораль, которой гордились мыслители минувших веков, вдруг дала трещину как раз в тот момент, когда ей самое время взять да и восторжествовать. Перечитывая повесть, я нахожу в ней столько параллелей с днем сегодняшним, что становится муторно на душе: неужели же Стругацкие уже тогда видели все, что произойдет с нами через два-три десятилетия? Или это была интуиция, загадочное свойство больших художников ощущать слабейшие прикосновения ветерка или, может быть, тех самых "левоспиральных фотонов"? Каждый раз я вспоминаю описанную Стругацкими в "Хищных вещах..." "дрожку", коллективное безумие людских толп, когда вижу по телевизору, как седобородые чеченские аксакалы кружатся в бесконечном боевом танце или на другом конце Земли молодые зулуски из "Инкато" подпрыгивают часами в том же танце, а по улицам Москвы движется шествие одряхлевших женщин под красными знаменами и портретами величайшего палача всех времен и народов - они, правда, пока еще не подпрыгивают, но за этим дело не станет. Скоро начнут - по закону конвергенции. Я не нахожу разницы между "меценатами" из повести, которые тайком, сладострастно уничтожают произведения искусства, и теми артиллеристами в Грозном, которые вели огонь по музею, где висели картины дивных русских мастеров, разве что они всаживали снаряд за снарядом на виду у всех. Ах, эхо давних выстрелов по Успенскому собору все еще докатывается до нас. "Хищные вещи века" не стали центральной книгой Стругацких, они в ней все же несколько упростили объяснение происходящего, сведя его большей частью к зловредному изобилию, в чем другие критики, правда, увидели достоинство повести: авторы, мол, дали в ней бой "потребительской утопии". Нет, не потому жители города "с жиру бесятся", что у них все есть. Здесь действуют более зловещие социальные силы и кроются они не в материальном производстве, а в человеческих душах. Вдохновенный менестрель оптимизма доктор философии Опир - не причина нравственной катастрофы, он лишь рупор тех сил, которые лгут, чтобы скрыть истинные намерения. Хотя сам оратор, может быть, вещает совершенно искренне, точно так же, как многие советские ученые искренне полагали, что марксизм-ленинизм или то, что выдавалось за него, действительно научная теория. Создание материальных благ, или резкое повышение производительности труда, или сплошная автоматизация, роботизация производства - грани одного и того же явления. В повести Стругацких отношение к достатку выработано до начала действия: у всех есть все. Но откуда взялось, например, такое количество рабочих мест? И сколько бы я ни находил параллелей с современностью, я и сейчас не стану утверждать, что Стругацкие в "Хищных вещах..." стремились изобразить, пусть условно, наш отечественный град. Они воевали не с городами, не со странами, а с общественными процессами. А все же интересно, как бы решил досадную загвоздку более ортодоксальный фантаст, чем Стругацкие, как бы он справился с гипотетическим изобилием в обществе, в котором были бы исключены моральные извращения на почве переедания. Нам незачем говорить в сослагательном наклонении, такое общество решил показать Г.Гуревич в романе "Мы - из Солнечной системы" /1965 г./. В отличие от Стругацких он показал нам, как /фантастическим путем, конечно/ было достигнуто изобилие, но в отличие от Стругацких он совсем не сумел показать результаты, к которым оно приведет. Предположим, что не к таким печальным, как в "Хищных вещах века". А к каким?
