А каждое крупное произведение Ефремова становилось событием, иногда и сенсацией. Громом среди ясного дня прозвучала "Туманность Андромеды"; после "Туманности Андромеды" никто не ожидал "Лезвия бритвы"; совершеннейшим сюрпризом был "Час Быка". Нащупать внутреннюю логику этих неожиданностей не так уж трудно, как бы ни расходились программные заявления писателя с некоторыми откровениями в его романах. Повторю еще раз: утверждать, что Ефремов маскировал верносоциалистическими заверениями тайную неприязнь к советскому режиму было бы натяжкой. Вне споров: он был преданным сторонником социализма. Но Ефремов был еще и крупным ученым, эрудированным и мыслящим человеком, а потому вряд ли его могли удовлетворить пропагандистские штампы, которые предлагались тогда напрокат в дрянной упаковке научного мировоззрения. И когда он начинал создавать идеальные миры, его перо порой выдавало совсем не то, чего ждали от автора нового коммунистического манифеста. Автор зарубежной монографии о советской фантастике Е.Геллер /"Вселенная за пределом догмы", Лондон, 1985 г./ считает, что кардинальные разногласия Ефремова с официальной доктриной проявили себя уже в дилогии о Древнем Египте "На краю Ойкумены" /1949, 1953 г.г./ и даже находит в персонажах "Путешествия Баурджеда" прямые параллели с советской действительностью. "По желанию, в образе мудреца Джосера можно угадать Ленина, а в его помощниках, жрецах Тота, бога науки, знания и искусства, - старых большевиков, ленинскую гвардию, почти поголовно ликвидированную в годы великой чистки. Заметая следы, писатель наделяет жрецов Тота отдельными отрицательными чертами, но то и дело в повести проскальзывают нотки симпатии к ним. И очевидна ненависть писателя к жрецам Ра, ...презирающим знания, злоупотребляющим безграничной властью. Это - переодетые приспешники Сталина, извратившие ленинские идеи". Хм, "заметая следы..." Заметать следы необходимо конспиратору. Право же, я смутился: не следовало ли мне поместить "Путешествие Баурджеда" в главу "Сопротивление"; ведь если принять толкование Геллера, то это означает, что перед нами не историческая повесть, а тонкий иносказательный памфлет, где Египет такая же условность, как Марс в рассказах Брэдбери. В этом случае более вызывающего произведения антисталинистской направленности не сыскать в отечественной литературе тех лет /повесть писалась еще при жизни Сталина/. Как же это мы все проглядели, ведь Ивана Антоновича стоило бы объявить родоначальником диссидентского движения. /Что же касается прозвучавшей в цитате Геллера оценки роли Ленина и так называемой ленинской гвардии, то в столь запутанном клубке противоречий мог запутаться не только Ефремов, но и антисоветски настроенный Геллер. Полное понимание пришло к нам только сейчас. Да и полное ли?/. Но если бы Ефремову сообщили об изложенном предположении, я полагаю, он бы резко отмежевался. И впрямь какая-то заноза в душе мешает согласиться с пересекающимися параллелями Геллера. Не был Ефремов диссидентом, и антисталинских акций даже в более поздние времена не затевал. С большой охотой рассуждая о грандиозности перспектив, которые откроются перед коммунистическим человечеством, в сиюминутной жизни он занимал, как я уже упомянул, умеренно-консервативные позиции, предпочитая предварять предисловиями романы казанцевского типа или лишний раз лягнуть западных фантастов, нежели поддержать своим немалым авторитетом молодую советскую фантастику 60-х годов. Ни разу, например, он не выступил в защиту братьев Стругацких, хотя поводов для этого было более чем достаточно. /Братья, между прочим, относились к нему с большим пиететом/. Зато пустенькие романы А. и С.Абрамовых взял под покровительство. Так что, может быть, не совсем случайно именно Ефремова выбрала своим знаменем гремучая смесь графоманов, "ультра" и "красных" мистиков, которая с 70-х годов сколотилась вокруг издательства "Молодая гвардия", объявив себя "Школой Ефремова". Тем не менее - такая уж это была противоречивая фигура - и категорически возразить Геллеру не совсем легко, даже тому, кто захотел бы это сделать, а я, например, и не хочу. Есть частица правды и в его, пусть тенденциозной интерпретации. В дилогии Ефремова налицо искреннее тираноборчество, искреннее возмущение мертвящей властью фараонов, и, конечно же, возмущение относится не только непосредственно к правителям Египта, давно усопшим и ограбленным в своих гробницах, а и ко всякой тирании. Секрет в том, что подобные параллели можно произвести едва ли не к каждому роману, где описывается борьба свободолюбивых сил с коварным деспотом, другими словами, к большинству исторических романов. Хотел того автор, или не хотел, неважно даже, в каком веке он сочинял свои истории, при желании мы в каждом конкретном случае можем ассоциировать кровавого тирана со Сталиным, а положение несчастных рабов, из-под кнута возводящих, допустим, пирамиды, с положением узников ГУЛАГа на площадках "великих строек коммунизма". Конечно, симпатии нормального читателя будут на стороне молодых и непокорных и, разумеется, на стороне угнетенных и забитых. Почему бы за то же самое не похвалить и Ефремова, тем более, что Геллер объективно прав: в столкновении монстра-государства с маленьким человеком, отважно размахивающим мечом перед бесчисленными мордами дракона, Ефремов, безусловно, на стороне храбреца.

Ах, многим бы хотелось разделить эти два явления! Однако антикультовая речь Хрущева на ХХ съезде партии в 1956 году нанесла тяжелый удар не только по сталинизму, но и по социалистической идее в целом: в умах миллионов людей и то, и другое слилось воедино. К чему привел процесс эрозии, начавшийся с того момента, /не исключено, что гораздо раньше/ мы видим; завершится он, кажется, нескоро. Впрочем, до перестройки, падения КПСС и СССР еще далеко. Тогда, во второй половине пятидесятых на социализм в нашей стране никто еще всерьез не посягал. Но в головах его сторонников осознанно или неосознанно забрезжила мысль: социализм надо спасать. А вот о том, как это делать, существовали /и существуют до сих пор/ две противоположные точки зрения. Одной из них - назовем ее грубо: кондовой стало придерживаться мало изменившееся руководство страны. Да, конечно, пришлось признать ошибки и перехлесты, но партия с культом покончила, и вспоминать о нем желательно пореже, генеральная же линия была правильной, и советский народ с повышенным энтузиазмом будет продолжать развивать все тот же социализм на тех же незыблемых основаниях. В конце концов застывшая позиция и привела КПСС к окончательному поражению: она не сумела порвать с прошлым, не в состоянии этого сделать и ее многочисленные преемницы. Разумеется, общественная атмосфера прояснилась, людей уже не выводили ночами из квартир под белы рученьки, стали во множестве возвращаться реабилитированные узники концлагерей, которым посчастливилось остаться в живых. Вездесущий Илья Эренбург поторопился поймать настроение в повести "Оттепель", название которой стало символизировать те дни больших ожиданий. Более проницательные понимали, что макияжем доктрину не спасти. Как всякая вера в чудо, она могла зиждиться только на энтузиазме, на неутраченной мечте в возможность создания совершенного строя, того самого светлого будущего, за которое было пролито столько крови и которое было подло предано. Но в их представлении рисовался несколько другой социализм, очищенный от крови и грязи. Вскоре его станут называть "социализмом с человеческим лицом", а чех Дубчек даже попробует воспроизвести кентавра на практике. Но разорвать с догмами оказалось не под силу советским руководителям, и они предпочли раздавить "Пражскую весну" танками, тем самым потеряв собственный последний шанс. Однако пока не то что до перестройки, но и до Праги дело еще не дошло. Правда, уже восставал Будашешт, но на первую ласточку почему-то не обратили должного внимания. Прогрессивно настроенная интеллигенция делает попытку добиться хотя бы сносных условий существования. Рождается мощное течение шестидесятников. Неожиданно для всех одним из составных и существенных частей его стала фантастика, до тех пор уютно коротавшая время в комнате развлечений для детворы.