С Госкомиздатом дела обстояли проще - там прежде всего дело было в конкуренции, а работники комитета сами хотели иметь доходы с изданий. Так как бумаги в эпоху всеобщего дефицита постоянно не хватало, /а сейчас оказалось, что в стране ее сколько угодно/, то главная редакция художественной литературы без всяких колебаний отдавало предпочтение очередному собранию сочинений Казанцева и другим своим духовным единомышленникам. А Стругацкие так и не дождались своего собрания сочинений, пока не появились частные издательства, хотя даже в Америке вышел их двенадцатитомник.
Мы иногда отводили душу на тусовках в Союзе писателей, где у Аркадия было немало сторонников, а противники , напротив, побаивались приходить, скажем, на заседания Совета по фантастике. Там мы могли отважно принимать грозные реляции, например, об немедленном изменении редколлегии 25-ти томной "Библиотеки всемирной фантастики". Но это были пирровы победы, потому что в конечном счете решения принимались в том же Госкомиздате и в кабинетах тогдашних секретарей Союза, большинство которых состояло из старых маразматиков-графоманов, с таким блеском - без всякой фантастики - изображенных в "Хромой судьбе". Вот тут пальму первенства, видимо, действительно надо отдать Аркадию: в Ленинграде таких монстров, мне кажется, не было. А может, я и ошибаюсь.
Против них стеной стояла вся государственная и партийная махина. Но все-таки они победили. Несмотря на все препоны. Любой писатель может только мечтать о таком читательском успехе. И даже в кино, хоть один раз, но им все-таки повезло. По их сценарию был поставлен "Сталкер", на мой взгляд, лучший фантастический фильм всех времен и народов. С ним даже нечего сравнить. /И здесь я опять не согласен с оценкой этого фильма ни Станиславом Лемом, ни Борисом Стругацким. Я не вижу в нем ничего мистического, зато там очень много выстраданного и человеческого/. И хотя автором этого гениального фильма /помнится, Аркадий тоже так называл и фильм, и режиссера/ справедливо считается Андрей Тарковский, но когда я слышу с экрана отчаянные монологи героев, то отчетливо различаю так хорошо мне знакомые интонации Бориса и Аркадия.
Пока мы живем, мы непростительно мало думаем о том, какой в сущности короткий срок отпущен нам на общение с друзьями и как бездарно мы его растрачиваем. Однажды, может быть, не в самую веселую минуту, Аркадий сказал мне: "Севка, ты не приходи на мои похороны. И не обижайся, если я не прийду на твои, если ты вдруг рухнешь с дуба раньше меня. Только это маловероятно. Я все-таки постарше тебя, да и сердечко пошаливает. Вот мы сейчас сидим за рюмахой, и нам хорошо. А прочувственные речи, венки, панихиды - это не по мне. Помнить - помни, а остальное мне не нужно..."
Прости меня, Аркадий, эту твою волю я не выполнил. Я был на твоих похоронах, и плакал у твоего гроба, потому что это единственное утешение для оставшихся в живых. Как плачу и сейчас, дописывая эти строки, потому что я уже стал старше тебя, как давно уже стал намного старше моих сверстников, моих добрых знакомых - Тоника Эйдельмана, Юры Казакова, Димы Биленкина, Роберта Рождественского, Юры Ханютина... Но я вовсе не собирался доживать свою жизнь без них...
Теоретически я отлично понимаю, что в настоящих мемуарах полагалось бы дать духовный портрет покойного, описать его внутренний мир, его беспокойный и бесконечно добрый характер... В романе "Волны гасят ветер" авторы вспоминают любимого героя их ранних повестей Леонида Горбовского, который всегда придерживался такой морали: "Из всех возможных решений выбирай самое доброе". Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и, уж конечно, не самое эффективное - самое доброе! Он никогда не говорил этих слов, и очень ехидно прохаживался насчет тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни - именно в этих словах". Это про тебя. Аркадий...
Но, как мне представляется, с психологией не справляются многие признанные писатели. Какой же спрос с критика...
