- Так ты говоришь? Ты, который мыслил так свято и чисто? Ты, Борис?

- Да, я. Или ты забыла? Отец - профессор Московского университета, Илья Николаевич - где он? Сгинул в Сибири. А мать? Умерла от горя. А Ваня, мой младший брат? Убит во время студенческих беспорядков! А сестра? Сестра Надя? Надя! - На его глазах вдруг показались слезы и густая краска залила его лицо: - Казаки отхлестали ее нагайками за то, что она не желала выдать моего убежища... Бедная Надя... - Он сделал паузу и как безумный посмотрел на Александру. - Ты... помнишь ли ты это?

Наступило молчание. Перед лицом всех этих обвинений Александра склонила голову. Она взяла его за руку.

- Борис, мой бедный, дорогой Борис! Ты так много перестрадал? Я все знаю. Но я продолжаю любить тебя. Борис! Мой возлюбленный! - Она положила ему руки на плечи. Ее брачная фата спадала на обоих, как будто она была предназначена для них и должна была символически связать их. - Борис! Послушай меня! Ты ничего не знаешь о моей тоске. Ничего не знаешь о том, как я страдала из-за тебя. Поверь мне, Борис, я умоляю тебя! У тебя благородное сердце, я знаю это. Пусть это сердце и впредь бьется для меня! Даже, если судьба разлучит нас... Ах, Борис, я буду любить тебя вечно, я буду носить твое имя в сердце, как святыню! Мы все много страдали, мой бедный Борис. Вся Россия страдала до бесконечности. Наше горе - это горе нашей горячо любимой родины. Русский народ - это большой ребенок, и мы сами его дети... Никто не должен причинять другому зла. И над Россией никто не смеет насильничать: надо лечить ее раны... свободой и справедливостью.

Он ничего не отвечал, впивая как бальзам слова Александры. Потом он резко повернул голову.

- Политика... Чего ты хочешь добиться этим? Оставь Россию в покое. Или ты веришь, что твой Керенский?..

- Я верю в то, что демократия, система духовного освобождения излечит все недуги нашего народа. Совершенно безразлично, называется ли человек, стоящий во главе государства, Керенским или как-нибудь иначе. Я верю в него, потому что я верю в эту форму правления.

Он отвратительно рассмеялся.

- Ты, может быть, веришь лично в него?

- Я верю также и лично в него!

Он прошипел сквозь зубы:

- Мы, значит, враги, Александра. Нет пути, по которому мы могли бы пойти вместе.

- Борис! Мы, быть может, идейные враги... Я должна бороться за свою веру так же, как и ты за свою. Настало время, когда русским женщинам судьбой предназначено бороться и проливать кровь за свою веру и свободу.

Он неподвижно посмотрел на нее. В его воображении ее слова складывались в крест, крест на Голгофе, и позади Александры виднелись страдания, бесконечные страдания. Но вблизи раздавался залп за залпом. Сквозь разбитые окна доносились крики, раздражающие, потрясающие нервы крики масс, вселяя страх и ужас. Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвались люди, сидевшие в другой комнате.

- Яковлев, идем! - крикнул один со скуластым лицом и раскосыми монгольскими глазами. - Товарищ Ленин ожидает нас!

- Ленин? - запинаясь, пробормотала Александра. Взгляд ее блуждающих глаз остановился на оклеенной обоями двери, которая раньше, должно быть, была заставлена шкафом. Да, теперь она отчетливо вспомнила - это было тогда, когда Борис однажды проповедовал ей о "свободной любви", о клубах молодежи и о "новой эпохе женских прав". Тогда она ответила ему: - Свобода и хлеб, это я понимаю. Свобода и любовь, - нет! - Борис тогда странным взглядом посмотрел на нее и замолчал...

- Ого! - крикнул кто-то из присутствующих. - Черт побери, Борис! бери свою невесту, а потом марш вперед за народ!

Александра бросила короткий, быстрый взгляд на говорившего. "Я без оружия", - подумала она. Ее взгляд упал на оклеенную обоями дверь. Одним прыжком она очутилась возле ее - дверь заперта. Она уперлась о дверь - к ней протянулись кулаки, в ее ушах раздался грубый хохот, - но ей удалось открыть дверь, и она очутилась на свободе. В руках ее преследователей осталось несколько шелковых лоскутов. Один из них хотел выстрелить ей вслед, но Борис схватил его за руку.

- Стрелять в женщину? - со сверкающими глазами спросил он.

- Что там говорить о женщинах! - крикнул другой. - Сегодня ночью мы будем справлять совсем иную свадьбу.

Борис нахмурил брови и достал из шкафа винтовку и патроны:

- Готово! - сказал он.

- Да здравствует интернациональная революция! - послышалось в ответ.

* * *

Александра очутилась на мрачном дворе. Спасая свою жизнь, она вбежала в соседний дом - оттуда на улицу, - кругом все пусто. Вдруг показался грузовик, на нем люди в военной форме, с винтовками. Грузовик быстро приблизился. Ее взгляд различил форму - это юнкера. Она высоко подняла руку. Грузовик сразу остановился, чьи-то руки подняли ее.

- Куда? - бормочет она, задыхаясь. По всей ее фигуре пробегала дрожь.

- К Зимнему дворцу, - ответил ей юнкер с молочно-бледным лицом и глазами обреченного на смерть.

- Как обстоят дела?

- Мы будем бороться - до последнего...

Тяжелый грузовик грохоча мчался по улицам. Где-то слышалась ружейная стрельба - бежали люди - свистели пули - дальше - дальше...

Они окольными путями достигли Зимнего дворца. Улицы, ведущие к нему, были еще свободны. Они заняты правительственными войсками. Здесь теснился народ. Здесь было заключено какое-то молчаливое перемирие. Солдаты обменивались шутками с толпой, толпа отвечала. Александра слышала все это.

- Боже мой, эти войска непременно перейдут на сторону большевиков - где же Керенский?

XII

Генерал-майор князь Сулковский - или Петр Непомнящий целый день до позднего вечера с мужеством отчаяния защищал телефонную станцию. В первый раз за всю свою жизнь Непомнящий вкусил всю слабость власти и права повелевать.

Уже после полудня в руках большевиков оказались важнейшие пункты Петрограда: войска переходили на их сторону и верными правительству оставались лишь казаки и юнкера.

Попытки большевиков склонить к сдаче юнкеров, защищавших телефонную станцию, не удались. Непомнящий не напрасно побывал в свое время на фронте. Он встретил нападавших врагов сильным ружейным и пулеметным огнем, так что красногвардейцы в панике искали прикрытия. Но, хотя и удалось отбить первые две атаки большевиков, Непомнящий понял, что ему не удастся отстоять станцию, если не случится чего-нибудь, что могло бы изменить общий ход событий этого дня. Матросы, и за ним красногвардейская рвань, наступали медленно, но верно, осыпая из-за прикрытий здание сплошным дождем пуль.