«В прошлой жизни я была белоруской, – говорила она довольно часто, а потом добавляла: – а в позапрошлой – итальянкой», – при этом, произнося слово «итальянкой», она делала вид, что затягивается сигаретой, вальяжно, медленно, и, сощурив глаза самую малость, смотрела мне в глаза, проникая намного дальше. Знаете, почему она так говорила? Потому что обожала картошку, могла есть ее в любом виде, каждый день огромными порциями. А итальянкой, потому что на втором месте ее пищевых приоритетов была паста. Таково было ее детское стереотипное мышление относительно народов и блюд, с ними связанных. Однажды это ее размышление пошло дальше, в глухие запутанные степи ее писательского воображения, и она сказала: «А моя мать была мясником, суровым с виду мужиком, везде ходившим с мясницким топориком, из-за чего его все боялись, а папа был немцем, немецким мальчишкой, озорным, не знавшим правил и границ, с живым сердцем мальчуганом, начавшим курить лет в тринадцать на соседней ферме за коровником». Позвольте, я начну сначала и без прикрас расскажу паршивую историю моей жизни, разворачивающуюся на протяжении трех лет. Справедливо будет заметить, что жил я лишь те три года, пока она была рядом со мной. До и после нее жизни не было. Давайте я просто расскажу вам немного о той девушке.

***

20 января 2019 года. Санкт-Петербург.

– Около ТЦ открылась новая кофейня. Ты мог бы сходить туда и составить для меня мнение об этом новом месте, раз уж у тебя нет планов на сегодняшний выходной, – сказала моя, вот уже как год, законная супруга, крутясь у плиты спиной ко мне.

– Настя… – недовольно выдохнул я, опустив голову.

– Нет, – отрезала жена, резко повернувшись ко мне на пятках. – Не сиди дома. Делай сегодня что-нибудь.

– Хорошо, – согласился я, подняв руку так, словно я был в суде и клялся говорить правду и ничего, кроме правды.

И я все же пошел в ту кофейню, несмотря на холод и снегопад. Снег походил на белых фей, замертво падающих на землю, словно поверженных в небесном бою. Я очень скоро замерз, и на мои шапку и шарф налипли слои снега. Кофейня окутывала уютом и теплом, преобладала деревянная мебель, и на стенах висели картины и фотографии кофейни, что делали посетители и выкладывали в интернет. Было тепло и пахло выпечкой. Я обмяк на стуле и ждал, пока молодая девушка с короткими каштановыми волосами, работающая бариста, сделает мне кофе.

Думал о чем-то далеком, не имеющем смысла: о работе, на которую мне нужно пойти завтра, о любимой жене, об отпуске, из которого мы с Настей прилетели меньше десяти часов назад. Улыбался, вспомнив волны моря, шуршащие по берегу, и солнце, которого в Питере этой зимой очень недоставало.

Холод, внезапно долетевший до меня из открывающейся двери, стер воспоминания о тепле морских волн. В кафе вошла посетительница в черном пуховике, закрывающем ее тело почти до коленей. Я наблюдал за ней как за похитителем моих теплых воспоминаний – без интереса. Она расстегнула пуховик одним резким движением – он был без молнии, на частых заклепках. Девушка оказалась гораздо худее, чем казалась в верхней одежде, превращающей ее в подобие снеговика. Вместе с пуховиком она сняла шарф, а затем стянула с головы шапку. Волосы, закрученные под шапкой, распались и легли волной до самой талии. Меня удивил и привлек цвет ее волос. Цвет янтаря на солнечном медовом свету. Цвет заката, который мы с Настей наблюдали на пляже перед волнами, не достающими до наших ног.

Я повернулся к окну, вспоминая тот закат, из числа тех, навстречу которым тянется все, что есть внутри живого существа, способного видеть и различать правдивые моменты красоты мира.

Допил кофе и встал, чтобы одеться, и случайно поймал глазами момент, как вошедшая девушка легким прикосновением коснулась губ бариста. И я подумал, что не я случайно поймал тот момент, а, быть может, тот момент поймал меня. Тот легкий дружеский поцелуй, я полагал, был мягким, как прикосновение любимых.

– Ты все-таки доехала до меня, – обойдя стойку, сказала девушка-бариста.

– Да, бесплатный кофе сам себя не выпьет, – с улыбкой ответила похитительница тепла.

Одевался я медленно, наблюдая за вошедшей девушкой. Она была красива, как середина осени – октябрь. Я разглядел ее серые глаза, дополняемые бледной кожей. Ее маленький вздернутый нос и алые губы. Милость детского лица и мудрость старика в глазах, в тех глазах, где серый шарм обрамляется синим ободком.

Я вышел из кафе, перед этим еще раз поблагодарив за кофе бариста. Снег прекратился, но холод все еще кусал пальцы, незащищенные перчатками. Я спешил домой, чтобы согреться, через пару часов должна была приехать моя любимая, и я хотел испечь что-нибудь для нее, чтобы порадовать после рабочего дня.

– Ты ходил в то кафе? – спросила Настя, поедая второй кусок макового кекса.

– Да, – как-то странно, надрывно вырвалось у меня, я стоял спиной к Насте и мыл посуду, радуясь, что она не видит моего лица.

– И как?

– Ничего особенного. Обычное, заурядное кафе.

– А кофе как?

– Не очень. Выпечка несвежая, черствая, – соврал я.

– Значит, ходить туда не будем, – с набитым ртом ответила моя жена.

– Да, не будем, – задумавшись, сказал я, пытаясь поймать мысли, неуловимо пролетавшие в моей голове.

Именно с этого все и началось: с водопада янтарных волос и вздернутого носа, с мысли о том, что я хочу порадовать чем-то свою любимую жену. Тогда я еще не знал, что мысль порадовать жену родилась из-за чувства, возникшего во мне при виде той девушки.

Это же чувство породило и ложь о черствой выпечке и невкусном кофе, хотя тогда я еще не совсем ясно осознал то чувство и то, что оно мне принесет.

В том дне было положено начало всем событиям, что будут происходить на протяжении трех лет, но никто из нас не мог этого предугадать.

***

Прошло много дней с момента, как я увидел ее первый раз. Я знал, что это была не любовь, но также я не знал, что это было, если это было не любовью. Отчетливо я понимал лишь одно: мне нужно было увидеть ее еще раз – еще раз после каждого еще одного раза. Бесконечное «еще раз». Поэтому я был в том кофе в тот день 30 января 2019 года.

Без пяти минут час пошел снег. Сначала мелко и косо, а потом повалил так, словно очень торопился. Крупными хлопьями он покрывал все вокруг. Я видел это из окна кафе.

Она распахнула тяжелую дверь, словно та ничего не весила. Ворвавшись в кафе, точно вьюга, она осветила все вокруг улыбкой и широко распахнутыми серыми глазами.

– Аня, ты видела этот снегопад? – сорвалось с ее уст.

– Да, – ответила бариста, обходя стойку.

– А я его чувствовала, – как-то мечтательно и с глубиной ответила девушка.

Она сняла куртку, мокрые от снега шапку и шарф, положила их на стул около барной стойки. На ней был темно-зеленый свитер, очень подходящий ее волосам и бледному лицу с румяными щеками.

Я подумал, что она чертовски красива, но не так, как все другие красивые девушки. Эта милость в ее лице была именно тем, что я никогда не видел в других лицах. К слову, теперь я вовсе не вижу других лиц, только это. И глаза, конечно же, глаза, они – серый шарм, заключенный в синем кругу, из-за болотного свитера казались больше зелеными, нежели серыми. Они словно обманывали всех, скрывая правдивый цвет.

Наш роман начался в этот день и стремительно набрал скорость, окутывая меня желанием жить. Присутствие этой девушки в моей жизни сделало все иным – светлым и цветастым. Я знал, это неправильно и так быть не должно, но она внесла некий смысл в мое существование, который не смогли внести ни моя жена, ни я сам.

Когда она вышла из кафе, я вышел за ней. Я был робок и стеснителен рядом с ней какое-то время, и тогда, когда подошел к ней познакомиться тоже был скован. В мыслях, движениях, словах. В отличие от меня она была страстной в движениях и резкой в своих посылах. Она протянула мне руку и назвала свое имя прежде, чем я смог овладеть собой. Звали ее Октябриной, но мне она сказала: «Можешь звать меня Рина».