- Ни фига себе! – присвистнула я, от неожиданности шлепнувшись обратно на лавку. – Слышишь, Светка?

Но она только рукой махнула, тупо глядя на кучку монет.

Не так давно у нас дома разгорелся спор на тему, которая, как я полагала, уже со всех сторон была обспорена в середине восьмидесятых, когда только начали узнавать правду о репрессиях и лагерях. Лешка привел с собой двоих сослуживцев, мы пили чай с пирожками, болтали о том, о сем. Я в тот день как раз провела очередной набег на мемориальные сайты, тщетно разыскивая в расстрельных списках того самого родственника, о котором потом рассказывала Евгению. Так уж вышло, что разговор коснулся и этого, слово за слово – и началось такое... Один из Лешкиных приятелей с пеной у рта доказывал, что все поголовно репрессированные пострадали безвинно. Ну, может, за редким исключением, вроде Ежова и прочих. Другой вопил, что ничего подобного, все это было оправдано тяжелым положением страны, что Сталин был молодец, вот тогда был порядок и дисциплина, а если уж и случались иногда какие-то перегибы, то что делать – лес рубят, щепки летят. «Вот взять Тухачевского! – кипятился первый, по имени Сережа. – Таких командиров расстреляли! Поэтому и начало войны такое ужасное для нас было». «Да еще неизвестно, что было бы, если бы его и других таких же не расстреляли! – вопил Саша. – Может, вообще от армии ничего не осталось бы!»

Я робко напомнила о том, что Тухачевский творил в Польше и на Украине, и тут на меня набросились оба. Причем уже оба доказывали, что террор был не только оправдан, а просто необходим. А на самом-то деле Тухачевский герой и умница. «Был сначала, - добавил Саша. – А потом...»

Вот вам и герой, вот вам и умница. Про то, как целые семьи с маленькими детьми во время антоновщины брали в заложники и беспощадно расстреливали, мне уже приходилось читать. И не просто беллетристику какую-нибудь, а с документами, фотографиями, свидетельствами очевидцев. Но такое... Я решила, что непременно этот приказ сохраню и при первой же возможности суну под нос и Сереже, и Саше. Пусть полюбуются.

Мне вдруг пришло в голову, что в этой избушке так отвратительно пахнет потому, что ядовитый газ до сих пор из нее не выветрился. Да, нет, такого быть не может. Но что, если на самом деле именно здесь восемьдесят с лишним лет назад прятались те, кого называли бандитами, мятежниками, и ждали неминуемой смерти? Меня даже зазнобило от этой мысли.

- Собирай свои монеты и пошли отсюда! – сказала я, но Светка по-прежнему тупо смотрела куда-то в мировое пространство. Неужели окончательно спятила от расстройства?

Тут терпение мое лопнуло. Аккуратно свернув приказ, я положила его в карман джинсов и пошла к выходу. Чтобы нос к носу столкнуться ни с кем иным как с Федькой собственной персоной.

***

- Ку-ку! – сказал он, нацеливая пистолет куда-то в область моего живота.

- Я так и думала, что никакой ты не немой, - пробурчала я, органично переходя на «ты».

- Я тоже сразу понял, что никакие вы не дачницы, - парировал Федька. Голос у него был сочный, бархатный, что называется, вальяжный. – И что же вы здесь искали?

- Можно подумать, сам не знаешь!

- Конечно, знаю, - усмехнулся Федька. – И как, успешно?

- Не особенно, - честно призналась я. – Фигня какая-то.

- Ну-у, дорогая моя, кому фигня, а кому и хлеб с маслом. А то и с икоркой. Во-первых, придется вернуть.

- Да забери, пожалуйста, - я кивнула в Светкину сторону. – Если сможешь, конечно.

Федька с недоумением посмотрел на горку монет у Светкиных ног:

- Что за хрень?

- Хотела бы и я знать. Вот такая вот хрень.

- И все?

- Все.

- Ну, это вы, девки, что-то не то нашли, - засмеялся Федька, почесав пистолетом свою всклокоченную бороду. – А я-то думал... Ну и дуры!

- Возможно, - вздохнула я. – Не буду спорить. А что во-вторых?

- Во-вторых? Во-вторых, девушка, не с руки мне вас отсюда живыми выпускать, сама понимаешь.

- Почему? – устало спросила я, сама удивляясь своему безразличию, словно он собирался нас не убить, а пропесочить на профсоюзном собрании.

- И правда дуры! – восхитился Федька. – Вы что, думали, найдете меня, сдадите своим дружками – или хозяевам, кто там они вам, и я, как баран, пойду на бойню? Фигли!

Похоже, я определенно чего-то не понимала. Какие еще дружки или хозяева? Но, кажется, в этом что-то есть. Ну-ка, ну-ка!

- Как ты выразился, дружки уже здесь. Приехали сегодня утром. На красном «форде». Не встретил по пути, нет? Жаль. Так что, если ты нас убьешь, будет только хуже.

Федька нервно нахмурился. Подумал – и непечатно высказался. А потом еще и еще.

В этот момент Светка, словно кто-то сказал ей «отомри», вдруг ожила, обвела все вокруг диким взглядом, басовито вскрикнула и рванула к выходу. Не ожидавший такой эскапады Федька мячиком отлетел в сторону и выронил пистолет. Я бросилась к нему, но не успела: Федька ногой отпихнул пистолет и съездил мне кулаком по физиономии. И хотя удар задел мой многострадальный нос по касательной, у меня в голове словно что-то взорвалось. Я взвыла от боли и почувствовала, как из носа снова полилась кровь.

Федька выскочил из хибары, пару раз выстрелил вслед Светке, явно не попал, еще раз выругался и вернулся обратно. Я сидела на полу, размазывая кровь по физиономии, и лихорадочно соображала, что делать. Федька, по видимости, был занят тем же. Ему надо было принять ответственное решение: сбежать сразу же, поскольку Светка, наверняка, поспешила за братками, либо сначала пристрелить меня. Я не стала ждать, пока он закончит мыслительный процесс.

Откуда только силы взялись! Совсем недавно мы со Светкой пытались изобразить цирковых акробатов, чтобы забраться на сенник. А теперь я в каком-то обезьяньем прыжке оттолкнулась ногой от лавки, уцепилась руками за край сенника и мгновенно втянула себя наверх. Как говорит одна моя знакомая, адреналин – лучший допинг.

Теперь Федьке было меня не достать. Разве что снизу выстрелит. Пистолетик у него так себе, не бронебойный, но и доски настила весьма хилые, да еще полусгнившие. Пожалуй, прострелит. Правда, стрелять ему придется на удачу, потому что он меня не видит. Но мало ли что ему в башку придет. Может, у него десяток запасных обойм. С другой стороны, ему надо торопиться.

Словно услышав мои мысли, Федька пару раз выстрелил – пули прошли в метре от меня. Я даже испугаться толком не успела, как он выскочил наружу, громко топая.

Когда все стихло, я очумело опустилась прямо на вонючее сено. Каждое движение отдавалось в голове взрывной болью. Верхнюю губу начало стягивать подсыхающей кровью. Я высунула язык, насколько смогла, и попыталась ее слизнуть.

Я ничего не понимала. Похоже, мы влезли со своими поисками в какую-то опасную чужую игру. А может быть, как раз наша игра была частью чужой игры. Федька сказал, что мы нашли что-то не то. И правда, не то. Это я только сейчас сообразила, что граф Протасов никак не мог спрятать здесь жестяную коробку с царскими монетами и приказом Тухачевского. Хотя бы уже потому, что его убили в 18-ом году, а приказ был издан в июне 21-ого. Значит, «то» нашел Федька? И оно где-то здесь? Не зря же он сказал, что мы должны его отдать? Но, выходит, за ним следил кто-то еще. И Федька решил, что мы ищем не только графские сокровища, но и его самого – по чьему-то приказу.

У меня просто голова кругом шла – и в прямом смысле, и в переносном. Кто же тогда организовал охоту за кулонами – и в Москве, и в Питере? Федька? А может, кто-то еще – тот, от кого он прячется?

Нет, хватит. Пора уносить ноги. Как плохо, что на сеннике нет окна, чтобы оглядеться. Может, расковырять крышу? Она выглядела довольно хлипко и, похоже, текла при малейшем дожде. Вряд ли очень сложно будет продолбить в ней дыру.

Поскольку ничего подходящего под рукой не было, я вытащила из настила отпиленный кусок доски, встала на цыпочки и принялась долбить дранку, покрытую какой-то дрянью. Два-три хороших удара – и моя рука с куском доски уже торчала наружу. Я представила, как это выглядит со стороны, и хихикнула. Смех моментально отозвался залпом головной боли и дурнотой.