Кул выглядел виноватым.

— Ты видела?

— Это трудно не заметить, — ответила Такари.

— Все в порядке? — вздохнул Кул. — Я думал, что когда мы подглядывали, это побеспокоило эльфов.

— По правде говоря, это немного тревожит, — сказала Такари. Увидев замешательство, промелькнувшее в глазах Кула, она решила, что будет лучше изложить все как можно яснее. — Я даю тебе шанс сделать больше, чем просто попялиться, Кул. Тебе интересно или нет?

— Интересно.

— Хорошо.

Такари взяла его за запястье и начала размышлять, но их быстро перехватила неодобрительная Кейя Нихмеду.

— Кул, — сказала она, — ты понимаешь, что она использует тебя?

Ухмылка размером с полумесяц расплылась по лицу Кула, и он сказал:

— Я очень на это надеюсь.

Он поднял Такари и проскользнул мимо Кейи почти вплотную, и мгновение спустя Такари обнаружила, что борется с медведем. Опыт оказался не таким неприятным, как она опасалась, во многом потому, что все закончилось так быстро. Второй раз длился чуть дольше. Она с удивлением обнаружила, что больше не испытывает отвращения, за исключением того, что ближе к концу он действительно начал рычать, как медведь. В третий раз она действительно начала наслаждаться этим, и это стало сложнее, когда посланец лорда Дуирсара влетел в открытое окно. Не обращая внимания на происходящее, снежный вьюрок начал порхать вокруг их голов, щебеча и чирикая, как будто мир приближался к концу.

— Манинест, — выдохнула Такари. — Не ... сейчас!

Птица села ей на плечо и закричала прямо в ухо. Настроение мгновенно испарилось, и Такари протянула палец.

— Птичка, лучше бы ты принесла хорошие новости.

Манинест разразился длинной серией свистков.

— Что? — спросила Такари. — Когда? — Она высвободилась из объятий Кула и спустила ноги на пол. Снежный вьюрок пискнул в ответ, затем чирикнул вопрос.

— Конечно! — сказала Такари, вскакивая. — Скажи ему, что мы встретим их у Ливрейных Ворот.

Кул приподнялся на локте и спросил:

— Встретим кого?

Она схватила с пола пояс с оружием Кула и бросила его ему, не касаясь рукояти темного меча. Она не хотела, чтобы Кул знал, почему она переспала с ним, пока не узнает, что семя было посеяно.

— Фаэриммы, — ответила Такари. — Они прорвали мифал.

Где-то в Дворце Высочайшего висел Галаэрон, закутанный в бархатную мглу, неподвижный, способный дышать и кричать, но не более того. Голоса шадоваров шипели в далеком мраке. Тень просачивалась в его поры, проникая в него с каждым вдохом, сомнение, подозрение и гнев неуклонно омрачали его сердце. Как долго он там пробыл, сказать было невозможно. Никто никогда не приходил, чтобы накормить его, или дать ему воды, или позаботиться о его сломанной руке, или даже спросить, готов ли он сотрудничать, но он, казалось, никогда не испытывал голода или жажды, или потребности ответить на зов природы. Он висел там, подвешенный в этом мгновении, пульсирующем, наполненном болью мгновении без начала и конца, без какого-либо предела. Галаэрону казалось, что мифаллар должен был быть уничтожен задолго до этого, что Избранные должны были найти его, разорвать на части и привести Шейд, к падению в пустыню. Может быть, так оно и было. Пойманный в ловушку, каким бы он ни казался в одно мгновение, откуда ему знать? Или, может быть, он был там всего мгновение. Может быть, все его мысли с тех пор, как Теламонт повесил его там, промелькнули в его голове в одно мгновение, и Хелбен и другие все еще ждали своего шанса сбежать в город. Или, возможно, Избранные покинули его, где бы он ни был, довольные тем, что тень внутри него никогда не сбежит, чтобы накрыть Фаэрун. Это было бы очень похоже на них: пожертвовать одним человеком ради многих-до тех пор, пока этот человек не был одним из них. Галаэрон вспомнил о своем пленении и вспомнил, как быстро они покинули караван, как ловко они устроили все так, что никто из них не был призван принести окончательную жертву. Трусы, не колеблясь, оставили бы его там одного страдать целую вечность. И это было именно то, чего хотел бы Галаэрон. “Настоящий Галаэрон”, напомнил он себе. Тень почти поглотила его. Каждая мысль содержала скрытое сомнение, каждая эмоция была окрашена подозрением. Пройдет совсем немного времени, и он сдастся. Ему нужно было только схватить пригоршню теневого вещества и использовать его темную магию, чтобы сотворить заклинание, и он был бы свободен, чтобы отомстить всем, кто причинил ему зло. Теламонт сказал это, когда заключил его в тюрьму, пообещал, что именно так закончится борьба Галаэрона, что все, что контролировал Галаэрон, будет, когда она закончится. Галаэрон поверил ему. Если время ˗ это все, что он может контролировать, то он будет контролировать его.

Шипение далеких голосов стихло, и воздух стал тяжелым и холодным. Сердце Галаэрона подскочило к горлу, и он начал искать в темноте впереди горящие диски платиновых глаз Теламонта. Воздух становился только холоднее и неподвижнее.

— Ты сильнее, чем я думал, эльф, — прошипел в ухо Галаэрону тонкий голос Высочайшего. — Ты начинаешь меня злить.

Галаэрон улыбнулся. Он попытался повернуться на голос, но все его тело, казалось, повернулось вместе с ним, и Теламонт остался за пределами его периферийного зрения.

Галаэрону пришлось довольствоваться тем, что он говорил в тень.

— По крайней мере, это так, — сказал он.

— О, это еще не все, — сказал Теламонт. — Гораздо больше. Мой сын, Эсканор, мертв.

Галаэрон начал было говорить что-то злобное, но потом понял, что выразить такую злобу скорбящему отцу, даже этому скорбящему отцу, значило бы пригласить его тень войти.

— Мне очень жаль это слышать.

Рядом с ухом Галаэрона раздался глубокий смешок.

— Ложь тоже рождена тенью, эльф.

— Это было сострадание, а не ложь. — Мысли Галаэрона неслись вскачь. Неужели город пал и Теламонт пришел отомстить? Видел ли он способ использовать смерть своего сына, чтобы полностью загнать Галаэрона в тень? Или он просто пришел, чтобы выместить на нем свой гнев? — Что бы я ни думал об Эсканоре, — сказал эльф, — что бы я ни хотел сделать с ним сам, я уверен, что ты любил его.

Теламонт на мгновение замолчал, не используя свою волю, чтобы настаивать на ответе, как обычно, когда он замолкал, но, казалось, искренне обдумывал слова Галаэрона.

— Возможно, так оно и было, — сказал Высочайший. — Как жаль, что Вала не была такой милосердной, как ты.

В животе Галаэрона образовался холодный узел. Холодное присутствие Теламонта придвинулось к нему еще ближе. — Она сбежала из своей камеры, — сказал Шадовар. — Она убила его в постели, больного.

Узел в животе Галаэрона стал тяжелым, как свинец.

— Его охранники ...? — Он едва мог заставить себя задать вопрос:

— Она мертва?

— Это разозлило бы тебя, не так ли?

Закутанная в плащ фигура возникла во мраке перед Галаэроном. Когда Высочайший уже шептал ему на ухо, Галаэрону потребовалось мгновение, чтобы понять, что фигура перед ним тоже принадлежала Теламонту.

— Я мог бы сказать тебе, что это так, и ты бы пришёл в ярость.

Глаза Теламонта загорелись гневом, но его голос продолжал шептать на ухо Галаэрону:

— И с яростью придет твоя тень. Она будет претендовать на тебя навсегда.

— Тогда она не мертва.

И мифаллар не был уничтожен, понял Галаэрон. Если бы Шейд пал, Теламонт был бы больше заинтересован в том, чтобы убить его, чем заявить на него права.

— Ты не знаешь, где она. А с надеждой приходит сила, — прошипел бестелесный голос. — Сила, чтобы бросить мне вызов. Что же мне делать?

Он замолчал, и воздух стал тяжелым от ожидания. Опасаясь, что один ответ приведет к другому и еще одному, пока он не предаст их план, Галаэрон старался не отвечать. Теламонт молчал, и его воля давила на Галаэрона все сильнее. В конце концов, он больше не мог сопротивляться, и слова вырвались сами собой.