© Андрианова А.А., текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Свеча в руке у Энгле дрожит, плачет горячим воском, капает на пальцы. Энгле и сам дрожит, трясущиеся губы беззвучно шепчут слова старого заговора. Воздух вокруг зыбится и идёт рябью – непроглядно-чёрный и звенящий весенним холодом, как мрак владений Серебряной Матери.

Явись и забери то, что я тебе даю.

Явись и не сбеги.

Явись…

Рыжий огонёк мигает, захлёбывается плавящимся воском, и пальцам Энгле становится горячо, так горячо, что хочется скорее бросить огарок. Ещё ему страшно. Очень страшно, и по хребту бегают крупные ледяные мурашки.

Перед Энгле серой лентой стелется дорога, почти не различимая в эту тёмную беззвёздную ночь. Позади него – тоже дорога. И слева, и справа тянутся пути, уводящие куда-то через поля, в далёкие земли, о которых он и не думал никогда.

Энгле стоит на перекрёстке. Ему нужен тот, кто владеет всеми дорогами на свете, тот, кому подвластны не только перекрёстки и Тракты, но и сплетения людских судеб. Энгле старается не думать, сколько в окрестных лесах и прудах таится нечистецей: сейчас, в тёмные весенние ночи, они становятся особенно охочи до человеческих душ. Ветер перебирает волосы на затылке, забирается под тонкую рубашку, но Энгле продолжает упорно шептать:

Явись, Господин Дорог, на мой зов.

Прими мой дар, Господин Дорог.

Явись и не сбеги.

Сзади – деревня. Энгле не оборачивается, не видит её огней, но спиной чувствует, как окна домов глазеют на него. Он зажмуривается, не прекращая шевелить губами. Ничего не меняется, тьма такая плотная, что закрывай глаза, что открывай – всё одно. Энгле кажется, что кто-то пробегает перед ним по дороге. Он сбивается, перестаёт шептать, облизывает пересохшие губы и вертит головой по сторонам. Нет, не видно Господина Дорог. Должно быть, прошмыгнула лисица. А может, и лешак.

Он не может вспомнить, на каком месте запнулся. Слова заговора, так тщательно заучиваемые в течение долгих недель, вылетают из головы. Свеча шипит, Энгле шипит тоже, стряхивая с пальцев капли обжигающе горячего воска. Огонёк гаснет, и тьма накрывает Энгле колпаком. Не видно вообще ничего. Запахи ночи сразу становятся резче, соловьиная трель в черёмуховых зарослях кажется надрывной и зловещей. В пруду за кустами квакают лягушки, будто насмехаясь.

Нет Господина Дорог.

Дыхание Энгле сбивается. Он не может понять, что чувствует. Злость – от того, что Господин Дорог не явился. Затаённую радость – от того же. Может, не придётся отдавать себя в услужение. Страх – что же так темно кругом?

Энгле вдыхает через нос и решает оглянуться. Ночь как ночь, но какая-то неуловимая жуть разлита кругом. От заговора? От нечистецей, затаившихся под кустами? Или от того, что он сам наделил эту ночь особым, тайным смыслом?

– Штаны рваные. Мог бы и приодеться.

Энгле подпрыгивает на месте, едва не падает на землю. Сердце срывается в галоп. Он резко оборачивается и издаёт не то изумлённый вскрик, не то всхлип.

На дороге перед ним стоит человек. Очень странный человек. Маленький – не с мужчину, а с подростка, одетый в тёмные штаны, серую рубашку и красный жилет, расшитый мелкими каменьями и серебряными нитями. На ногах – сапоги с чуть заострёнными носами, каких в деревнях отродясь не носили. Лицо у человека странное: не молодое, не старое, какое-то переменчивое, будто каждый миг ему исполняется то десять, то сорок, то девяносто зим. Нос у него тонкий, с резко очерченными ноздрями. Рот растянут в полуулыбке, губы узкие, а глаза с недобрым прищуром похожи на спелые черешни.

Энгле не разглядел бы всего этого, если бы не целая стая светляков, облепивших пальцы человека. Он держит руку согнутой в локте, и светляки как раз освещают его лицо. Немного света достаётся даже молодой весенней траве под ногами.

– Г… Гос… – Энгле страшно заикается. Ему хочется броситься прочь. Спина взмокает, и рубаха противно прилипает к телу. То, чего он так боялся и чего так желал, произошло.

– Нет-нет. – Человек машет рукой, и несколько светляков осыпаются на дорогу, похожие на капли расплавленного олова. – Не нужно говорить со мной заученными фразами. Я понимаю и так. Люди нарекли меня Господином Дорог, но это вовсе не означает, что все речи нужно начинать с упоминания этого прозвища. – Он закусывает длинный ноготь на указательном пальце, будто крепко о чём-то задумавшись. – Так чего ты хочешь, малец? Зачем так настырно звал?

Господин Дорог садится на землю, скрестив ноги, и подпирает подбородок кулаком – тем, который свободен от светляков. Энгле шумно сглатывает.

– Я готов перейти к тебе в услужение.

Лягушки в пруду резко замолкают. На миг кругом воцаряется странная тишина, но уже в следующее мгновение Господин Дорог начинает смеяться. Энгле бросает в жар от стыда. Не так, ох, не так он представлял себе их разговор!

Смех обрывается так же внезапно, как и начался. Лягушки снова заливаются гортанным кваканьем. Со стороны деревни тянет дымком, а от черёмухи – густой душной сладостью.

– И на что ты мне сдался? Я ведь не лесовой, что делает несчастных своими лешачатами. И не водяной, которому служат русалки, мавки да водяницы. Ну ты и чудак!

Господин Дорог качает головой, и его длинные, до плеч, волосы кажутся Энгле то седыми, то тускло-русыми. Энгле снова сглатывает. Пить хочется страшно.

– Так… Вроде бы говорят, что ты любой путь укажешь за службу верную.

– Бабкины сказочки, – сочувствующе вздыхает Господин Дорог. – Но всё же теперь любопытно, чего ради ты меня звал. Даже душу хотел предложить… Что за путь хотел изведать? Узнать дорогу к богатству или судьбу людскую?

Он насмешливо качает рукой, облепленной светлячками. Энгле опускает взгляд на свои грязные истоптанные постолы[1] и бубнит:

– Батька мой пропал. Отплыл за рыбой, как обычно, да только почти год миновал, а обратно всё никак не плывёт. Заплутал, видать, в своих морях. Мамка переживает, всё на Тракт смотрит – не едет ли? И денег у нас впритык осталось. Вот, попросить тебя хотел. Не укажешь ли путь кораблю? Раз все дороги тебе подвластны. Пожалуйста.

Последнее слово он произносит так жалобно, что самому становится противно. Энгле ещё немного рассматривает свои стопы, пинает мыском камешек и только потом решается поднять глаза на Господина Дорог.

Тот продолжает сидеть на перепутье и, кажется, позабыл обо всём на свете, любуется тем, как ручные светлячки ползают по пальцам и запястью. Энгле робко кашляет.

– Занятно. – Господин Дорог наконец удостаивает его быстрым взглядом. – Сдаётся мне, твой батюшка причалил к другой пристани, потому что заблудившихся кораблей на моих тропах давно уж не было. К морякам я питаю особенно нежные чувства, поэтому стараюсь вызволять их из передряг задолго до того, как их юные отпрыски решатся вызвать меня, стоя на перекрёстке со свечой в руках.

– Причалил к другой пристани? Разве это не всё равно что заплутал? – Энгле хмурится.

– Почти. Но если бы заплутал – хотел бы вернуться. Звал бы меня. А твой папенька чувствует себя на своём месте. Он не ищет, он нашёл. Скажи матушке, чтобы не волновалась, а проклинала неверного муженька. Но так и быть. Я могу его вернуть. Сплету путь иначе.

Господин Дорог вынимает из кармана золотистую кудель и, поддев нитку ногтем, начинает ловко плести что-то, отдалённо напоминающее кружево.

Энгле бросает то в жар, то в холод. Он не совсем понимает, что говорит Господин Дорог – как-то путано, туманно. Так говорят городские – всё намёками да недомолвками. Догадайся, мол, сам. Но беспокойство поселяется в животе, под нижними рёбрами, и бьётся, как бабочка, пойманная в ловушку. «Не ищет, а нашёл»… «Неверный муженёк»…