– Записала, – резюмировала Дама свой труд. – Будете 125-й.
– Какой? – в ужасе спросила Кира.
– А вы думаете, дамочка, что тут все эти вот делают? – и Дама с презрением окинула огромную толпу, не помещавшуюся в один маленький игрушечный отдел и выползавшую в проход и соседние отделы.
– А хватит на меня? – с сомнением спросила она не столько у Дамы, сколько у толпы, но та всё-таки ответила:
– А кто ж его знает-то? Стойте, ждите. Отмечаемся раз в час. Не отметитесь – вычеркнем, – и Дама отвернулась к худенькой старушке в поношенном, но когда-то явно дорогом каракулевом пальто.
75 рублей у Киры с собой не было. Ехать домой – 40 минут. И обратно 40 минут. Итого: 1 час 20 минут. Не успеет.
– А который сейчас час? – крикнула она Даме.
– 18:15. Следующее отмечание в 19:00.
– Спасибо, – буркнула Кира из дурацкой вежливости (хотя Дама явно не заслуживала вежливого ответа) и кинулась к выходу из Гостиного двора, по проспекту 25-го Октября, мимо Музея истории религии, налево, на улицу Плеханова, к дому номер 7… Ноги проваливались в только что выпавший снег, пару раз Кира поскользнулась и чуть не упала, но темп не сбавляла. Лишь бы Роза ещё не ушла!
Взлетев по каменным ступеням школы, Кира как можно тише прошмыгнула мимо директорского кабинета, дальше по коридору – к классу своей лучшей подруги, учительницы Розы Ивановны. Ещё издалека заметив открытую дверь и льющийся из неё свет, выдохнула: она здесь!
– Розочка, милая моя, выручай! – с порога прокричала Кира, тяжело дыша после пятнадцатиминутного забега с препятствиями. Роза, уже надевавшая пальто, удивленно взглянула на подругу.
– Кирочка, что случилось?
Сбиваясь из-за тяжелого дыхания, Кира выпалила:
– Мне надо, чтобы ты сейчас же, немедленно пошла, нет, побежала в Гостиный двор, там на первом этаже повернёшь направо и через пять – шесть отделов рядом с отделом игрушек увидишь огромную толпу – не ошибёшься. Ровно в 19:00 будет перекличка, тебе надо будет откликнуться, когда назовут меня, то есть Киру Евгеньевну Лейно.
– Что же там такое продают?
– Куклу! Я Марочке куплю. Мне непременно купить надо! Ты сама увидишь, какая она красивая! А у меня с собой столько денег нет! Я до дома доеду и сразу к тебе вернусь. Мне полтора часа надо на всё про всё.
Роза с лёгкой грустью посмотрела вслед своим планам на вечер и бодро изрекла:
– Конечно, Кирочка, уже бегу.
И побежала, действительно побежала! Всё-таки женская дружба – лучшая вещь на свете.
Кира тоже побежала, но уже медленнее, так как сил оставалось немного. По улице Плеханова, мимо Музея истории религии, перебежала на другую сторону проспекта 25-го Октября, остановилась около Дома Книги и стала ждать. Зато теперь Кире было не холодно. Даже немного жарко: она чуть-чуть сдвинула назад пуховый платок, чтобы смахнуть испарину. А что приплясывала она, так это от нетерпения, вглядываясь вдаль, в сторону Гостиного двора, которого из-за сильной метели было совсем не видно, как и трамвая, который ждала уже приличного размера толпа затянутых в шали людей.
Наконец светящаяся гусеница появилась из молочной стены сначала маленьким размытым пятнышком, а потом вполне отчетливым железным насекомым. Она медленно подползла к остановке, изрыгнула маленьких человечков, опустошив брюхо примерно наполовину, но тут же заполнила лакуну свежим мясом. Сытое, отяжелевшее чудище неторопливо потянулось в сторону Музея Революции3.
Кира, зажатая со всех сторон другими советскими гражданами, одной рукой держалась за поручень, другой прижимала к груди кулёк с тетрадями 8-го класса. Нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, мысленно подгоняя трамвай, но тот и не думал торопиться, лениво плетясь сквозь снежную завесу. Остановка перед площадью Урицкого4 снова чудище опустошило брюхо и снова набило его до отказа. Но хотя бы можно было сделать глоток свежего воздуха при этом обновлении содержимого.
Кира вглядывалась в окно. Огромный, красный от стыда за позорное прошлое Музей Революции5, бывший Зимний дворец кровавого царя, проплывал мимо. Она любила дорогу домой. Путь от школы до дома на 6-й линии проходил по самым красивым местам Ленинграда, и Кира не уставала любоваться строгим величием бывшей столицы все десять лет, что жила здесь (за исключением, конечно, тех ужасных двух лет, когда она была вынуждена уехать за мужем в посёлок Зеркальное… Кошмарная страница жизни, которую Кира перевернула и старалась стереть из памяти как можно скорее). Трамвай прополз по Университетской набережной мимо длинного здания Университета. Кира непроизвольно улыбнулась. Три года её жизни прошли здесь. Лекции, семинары, подруги… Фёдор. Именно здесь они познакомились. Он —коренастый, немного неуклюжий аспирант, деревенщина, который едва мог два слова связать. И она – студентка филологического факультета, литератор, влюблённая в поэзию Константина Толстого. Как так получилось, что буквально через несколько недель они пришли в ЗАГС Петроградского района? Сумасшествие, не иначе. Но сейчас тёплый, мягкий, сдобный результат сумасшествия ждет её дома – значит, всё было так, как должно было быть.
Трамвай из последних сил прополз мимо Академии художеств, завернул на 8-ю линию и, наконец, начал приближаться к 6-й линии Васильевского острова, где в доме 39, на пятом этаже в окно, шмыгая сопливым носом, смотрела маленькая девочка Мара.
Она сидела на широком подоконнике и, подперев ещё по-младенчески пухлой ручкой ярко-розовую, горячую щёку, всматривалась в тёмную пургу.
Картинка в окне больше всего походила на шумную рябь испорченного телевизора, но Мара, конечно, об этом ещё не догадывалась. До старта регулярного телевещания в СССР оставалось несколько месяцев, а до появления чудо-коробки, принимающей невидимые сигналы у Маргариты Фёдоровны Морозовой, инженера-архитектора – 30 лет. Поэтому функцию мультиков для болеющих, вечно путающихся под ногами детей исполняло окно. Правда, в тот день канал телевещания барахлил, и на тёмном стеклянном экране мелькала лишь густая снежная рябь.
– Марка!!! Негодница! Слезай немедленно с подоконника, тут же холодно!!! – раздалось так громко и неожиданно, что девочка невольно вздрогнула, но уже через секунду оказалась в воздухе, а ещё через одну секунду – на полу. И пока Мара раздумывала, обидеться и пустить слезу или рассмеяться и из вредности попробовать залезть обратно, она опять осталась в комнате одна – Сонечка упорхнула обратно на кухню готовить ужин.
Софья Ивановна Зуева была здоровой деревенской девкой с толстой косой и добрыми, ласковыми глазами. Приехала она откуда-то из Калининской области6, из маленькой деревушки Подберезье, и уже пару лет, ещё с прошлой квартиры на Чайковского, числилась у товарища Морозова домработницей. Должность её, несмотря на свой буржуазный душок, была совершенно официально записана в домовую книгу по 6-й линии, 39. Возможно, нелегко представить, что двое обыкновенных учителей с обыкновенной учительской зарплатой могли себе позволить домработницу, причём не столько материально, сколько коммунистически-морально. Однако по тем временам ничего экстраординарного в этом не было. И правда: все только выигрывали от этой ситуации. Никого из четверых бабушек и дедушек Мары, положенных по правде жизни любому маленькому ребенку, в Ленинграде не было. Вернее, их уже вообще не было, всех четвертых. Но в Ленинграде их не было совсем. Кто-то остался в ныне вражеской Нарве, кто-то нашел покой в далёкой Вологде, кто-то лежал на маленьком сельском кладбище в Костромской области. Впрочем, Мара ничего про них не знала и знать, если честно, не очень-то хотела. Так и получалось, что сидеть с часто болеющим ребенком было совершенно некому, а деревенской девушке, приехавшей после школы в Ленинград, кров, стол и немного денег были совсем не лишними. Но условия проживания молодой советской семьи с домработницей вряд ли можно было назвать барскими. Вчетвером они ютились в одной небольшой комнате в двенадцать квадратных метров, в коммунальной квартире № 11. Это потом, уже после войны, Морозовы получат ещё одну – достаточно просторную —комнату, когда съедет соседка, Лариса Львовна Додон, будущий автор нескольких трудов воспитательного толка, а ныне аспирант института Герцена.
