Однажды Таня, уже собираясь наверх, в комнату, которую снова делила с Росси, заметила, что в гостиной горел свет. Она подошла к двери и тихонько толкнула ее. В гостиной сидел Жослен. Он пододвинул кресло к печи и пил вино прямо из бутылки. Таня тихо постучала.

— Можно войти?

Жослен оглянулся. Кудри падали на глаза, под которыми залегли тревожные тени. Красивый рот уродливо кривился. Жослен выглядел как человек, сердце которого сыпалось по кусочкам и который никак не мог собраться с силами. Он был несчастен.

— Проходи, Татана. Я предаюсь унынию, — он поднял бутылку.

— Это опасно — пить одному, — сказала Таня, подходя ближе. Сен-Жан поднял на нее взгляд, его глаза раскраснелись то ли от жара, то ли от слез, которых он не стеснялся.

— Если честно, я не лучший собеседник сейчас. Я бы предпочел сидеть в тишине и молча ненавидеть себя.

— Скажи, и я уйду, — предложила Таня. Она хотела положить руку на плечо друга, но не решилась.

— Нет, я бы не отказался, чтобы кто-то побыл со мной. В тишине. Будешь? — Жослен протянул бутылку. — У меня есть еще. Влад разрешил взять в погребе.

— Давай.

Таня достала из серванта бокал, протерла его и протянула Жослену, а затем устроилась прямо на полу, привалившись спиной к креслу.

— За тебя, — она подняла бокал, и Сен-Жан тихонько стукнул по нему бутылкой.

— За тебя.

Некоторое время они пили молча, слушая, как в тишине гостиной трещат, догорая, поленья в печи. Было тепло, и алкоголь быстро потек по жилам. Жослен был уже давно пьян, поэтому Таня не особо удивилась, когда он спросил:

— Как думаешь, мужчина может любить другого мужчину?

— Я не знаю много драконьих слов, чтобы говорить на такие темы, — призналась она, — но у меня дома так бывает.

— У тебя дома таких мужчин отправляют в лечебницы?

— Уже нет. Их не любят, но не все думают, что они больные.

Жослен кивнул, будто понимал, о чем идет речь. Ему потребовалось несколько минут, чтобы собраться с духом и признаться:

— Фабрис сказал, что отправит меня в лечебницу.

— Кто?

— Фабрис. Так зовут Вашона. Я сказал, что люблю его, и он пригрозил, что отправит меня лечиться.

Таня до боли закусила губу: ей стало до невозможного жаль Жослена. Он доверял своему мастеру и восхищался им, и тот мог бы обойтись с бурными чувствами ученика по-доброму. Таня протянула руку и сжала пальцы Жослена.

— Знаешь, что? — сказала она пылко. — Я думаю, твой Вашон — бурундова трещина, — это было единственное ругательство, которое она выучила на драконьем. Жослен нервно расхохотался:

— Да, тот еще ублюдок! — он сделал глоток вина. — Знаешь, я ведь теперь даже не уверен, кого люблю. Фабриса или его образ? Или его гения? Работы? Себя рядом с ним?

— Если Вашон нормальный человек, он бы говорил с тобой об этом. Спросил, что за чувства ты имеешь. Помог бы тебе, а не ходил по твоему сердцу грязными ботинками. И я очень злюсь на него!

— Да, я тоже.

Жослен налил еще вина Тане, и они снова подняли тост.

— За то, что ты имеешь меня, и Росси, и Влада. А Вашон пусть сидит один между своих картинок! — она сделала глоток.

— Я вижу, что Росси влюблена в меня, — сказал Жослен после короткого молчания.

— Конечно, ты же имеешь глаза, — фыркнула Таня.

— Она — красивая девушка. Милая и добрая. Какие у нее волосы! Она была бы хорошей женой. Но я боюсь, я не смогу никогда полюбить женщину.

— Как жаль для женщин! Ты красивый, думаю, ты нравишься многим. Что ты смеешься? — возмутилась она. — Я говорю честно. Ты красивый.

— И ты могла бы влюбиться в меня? — спросил Жослен неожиданно бархатным голосом, перегнувшись через подлокотник кресла. Его лицо оказалось совсем рядом, Таня чувствовала, как от него пахнет вином и лекарствами, с которыми он возился целый день. Он смотрел на нее из-под опущенных ресниц, свет лампы ронял на его лицо тени, и оттого он казался еще более томным.

— Нет, конечно! Ты как… Эмм… Будто у нас одни мама и папа.

— Брат?

— Брат! Ты мой брат, — объявила Таня.

— Это хорошо на самом деле. Я бы расстроился, если бы и ты в меня влюбилась, — и он снова упал в кресло, а Таня рассмеялась во весь голос. Ей было хорошо и легко рядом с Жосленом, и было радостно видеть, что его грусть немного треснула, обнажая обыкновенную для него веселость.

— Это потому, что я не красивая? И не имею длинные волосы?

Жослен нагнулся и не больно стукнул ее по плечу.

— Хватит говорить глупости! Ты красивая, яркая и сильная, и даже Мангон это видит. А еще ты серьезная, — продолжал Жослен. — Не делаешь глупости, как я. Ты бы никогда не призналась человеку, что любишь его, если бы знала, что между вами ничего не возможно.

— Это потому, что я бурундова трещина, — прыснула от смеха Таня. — Хочешь, расскажу про глупость? — она зашептала. — Я танцевала с Мангоном в этой… как её? Таверне!

Жослен удивленно открыл рот.

— Ты с Мангоном? С этим я-дэстор-кусок-льда?

— Да! Он надел черный плащ и танцевал, будто у него нет замка или дракона внутри. И я с ним! Представляешь?

— Нет, — честно признался Жослен. — Ладно, твоя глупость почти такая же, как моя. Какие мы глупые, Татана, — он сполз с кресла на ковер, подвинулся к Тане и обнял ее. — Молодые и глупые, и оттого все равно счастливые. Намного грустнее быть старым и глупым, как Влад.

— Эй! Не говори про Влада плохое, — нахмурилась Таня.

— А я и не говорю. Он связался с нами, разве он умный?

— Трудно спорить, — согласилась она, удобно устраиваясь у Жослена под мышкой. — Давай еще бутылку откроем?

Они долго сидели на полу гостиной, пили и смеялись. К ним пришел Ильич, погрелся у огня и ушел. Догорели дрова в печи, и сквозь решетку за двумя друзьями наблюдали красные зрачки угольев. Таня и Жослен разошлись уже под утро, когда солнце подобралось к самому горизонту, готовое окрасить его линию в бледно-серый цвет, оба довольные вечером и друг другом.

С утра, пока Таня ворочалась в кровати, мучаясь от отголосков головной боли, Владу принесли письмо. Оно лежало в конверте из дорогой плотной бумаги, запечатанное сургучом с оттиском в форме кристалла. На лицевой стороне размашистым почерком было написано: Владу Страннику от Магистра Сквирла, Лесная улица, дом 5. Влад заперся в лаборатории и аккуратно вскрыл конверт ножом. Он помедлил, боясь увидеть, что написано на гербовой бумаге, коротко воззвал к Богу и вытащил листок.

“Уважаемый доктор, дэстор Влад Странник,

надеюсь, что письмо мое застанет вас в добром здравии. Я слышал, что замок, в который вы отправились лечить неведомую болезнь, сгорел в мятежном огне вместе с его хозяином. Впрочем, говорят, что свет в ваших окнах горит, и к вам даже можно попасть на прием, поэтому я надеюсь, что вы живы, здоровы и планы ваши не поменялись.

Если это так, то я готов вам оказать всю помощь, которая только есть в моих слабых старческих руках. Я получил камни, они будут стоить вам сущие копейки — девятьсот агортов, и еще пятьсот за мое скромное участие в переносе вашей племянницы в оборотный мир. Понимаю, что вы оцениваете мои услуги намного выше, но смею вас заверить, что не возьму и монеты больше заявленного, все-таки вы мой друг и бесценный лекарь нашего города.

Предлагаю вам посетить мою лабораторию завтра, в 23 день месяца Темного дракона, в три часа дня. Я буду готов и буду ждать вас с вашей очаровательной племянницей.

За этим прощаюсь с вами,

ваш верный друг, архимагистр Свирл”.

Письмо заканчивалось размашистой подписью, щедро украшенной закорючками, и датой: 22 число Темного дракона. Влад погладил бороду. Тысяча четыреста агортов! Его средний доход до оплаты всех налогов составлял всего триста агортов в месяц. И Свирлу еще хватает наглости понимать, что его услуги стоят намного выше. Хотя, честно признаться, техномагов на всем свете сыщется едва ли дюжина, уж слишком сложная эта наука, а в Илибурге он был вообще один, поэтому он мог устанавливать любые суммы, которые ему заблагорассудятся.