— Это неправильно,— сказал он.

— Я знаю,— опять ответила она.

Он заговорил только потому, что чувствовал, что она все знает, или по крайней мере поймет его, когда он начнет рассказывать, или в худшем случае — хотя бы сделает вид, что понимает. Ведь сначала он не хотел говорить об этом ни слова. Но, потягивая виски и ощущая дружелюбие Марси в этом тихом бардачке в воскресную ночь, он стал рассказывать. И не столько для того, чтобы найти истину, а просто хотелось высказаться. Вот и все.

— Я когда-то занимался охотой. Там, в Западной Вирджинии, я был настоящим хорошим охотником. Я убивал зайцев, перепелов, даже иногда оленей. И меня не беспокоило, что я их убивал. Я хочу сказать—никогда не беспокоило. Я убивал, чтобы питаться. А это естественно. Я хочу сказать, что нам только стоит провести языком по зубам — и сразу можно сказать, что эти зубы созданы, чтобы жевать мясо. Человек питается мясом. Так уж устроен мир. Так что это не убийство. Это… Это охота.

Марси молча смотрела на него. Но она, однако, не засмеялась и не возразила. Она не засмеялась, не стала спорить с ним. Она только медленно кивнула головой. Конечно, она знала. Потому что одно несчастье очень похоже на другое. И у женщины должна быть чертовски несчастная жизнь в таком месте, как это, подумал Джексон. Он продолжал, понемногу приближаясь к тяготившему его вопросу.

— Ну, взять, например, собаку. Никто ведь не ест собак. А может быть — ест? Может быть, в Китае? Но те собаки не такие. И потом, это же китаёзы. А они совершенно не разбираются в собаках… Извини меня.

— Ничего,— сказала Марси.

— Но я хочу сказать, охотничья собака — это что-то особенное. Я знаю, что когда-то собаки были дикими, как волки и койоты. Но сейчас это не так. Как будто бы мы с ними давным-давно заключили договор о том, что они нам будут помогать в охоте, а мы о них будем заботиться. Это… Я хочу сказать, я всегда любил своих собак. У меня была когда-то охотничья собака, и половину того, что я узнал об охоте, узнал о лесах, я узнал от нее. И я всю жизнь работал с собаками. Я никогда не задумывался над этим раньше, правда, ведь это… ведь это так, будто у нас с собаками что-то вроде договора. "У тебя была когда-нибудь собака?

— Нет.

— Нет? Никогда?

— Нет… Была, но не моя собственная. Я жила на ферме, когда была ребенком. Там была собака, вроде колли, но поменьше.

— Наверное, это был сеттер.

— Она умела служить, и давать лапу, и притворяться мертвой. Ее звали Фрэд. Ничего себе имечко для собаки, а? Фрэд!

— Вот именно! Ты видишь? — сказал Джексон.— Я хочу сказать, что мы даем имена собакам: Дюк, Пятнышко или… или Фрэд.

— Фрэд,— повторила она, покачивая головой.

— Но человек не убивает собак,— сказал сержант Джексон.— Человек просто так их… не убивает.

— Нет,— сказала она.— Кто бы убил собаку?

— Человек просто так их не убивает. Человек этого не делает! Это неправильно. Нет, неправильно!

Он перешел на крик. Мамаша Кэш вышла из другой комнаты, где смотрела телевизор.

— Что за шум? — спросила она.— Скандал?

— Мы только разговариваем,— сказала Марси.— Он расстроился.

— Совершенно правильно, я расстроился. Я этого вовсе не стыжусь. Это было самое ужасное, что я когда-либо видел.

— Ты уверена, что он не слишком много выпил? — спросила у Марси Мамаша Кэш, как будто Джексона здесь вообще не было.

— Он просто расстроен,— повторила Марси.

Мамаша Кэш повернулась, чтобы уйти к своему телевизору. Сегодня была спокойная ночь. Но именно поэтому появление нового человека в дверях бара заставило ее остаться на месте. Она повернулась. И Джексон подумал, что она смотрит на него, стараясь определить, не пьян ли он. А он не был пьян. Он-то знал это. Он много выпил, но не опьянел. И, для того чтобы объяснить ей все, чтобы она поняла, что он и в самом деле расстроен, Джексон снова вернулся к тому разговору, ради себя и ради Марси тоже, потому что она поддержит его и скажет Мамаше Кэш, что у него действительно были основания для такого ужасного настроения.

— Конечно, я расстроен,— сказал он.— И вы были бы расстроены. Это было ужасно, кроваво и ужасно. Самое ужасное, что я когда-либо видел. Шесть собак. Все отличные охотничьи собаки, и все с отрубленными головами. Это с ними сделали они. И они приказали мне выкопать яму и похоронить их, шесть собак!

— Какие собаки? О чем вы говорите?

Это спросил человек, который только что вошел.

Он услышал слова Джексона и заинтересовался. Мамаша Кэш насторожилась, ибо эта дискуссия не могла способствовать процветанию «Курятника». Мужчины иногда ведут себя странно. Например, в семье смерть, а они идут развлекаться. Но Мамаша Кэш не помнила, чтобы кто-нибудь посетил ее заведение из-за мертвых собак. Никто не станет принимать близко к сердцу гибель нескольких собак. Во всяком случае, никто из ее постоянных посетителей.

— Он просто слишком много выпил,— пояснила Мамаша Кэш.— Тебе лучше уйти домой и отоспаться, солдат,— обратилась она к Джексону.

— А как вы думаете, могу я забыть такую вещь во сне? — не унимался он.— Я хочу спросить: вы видели когда-нибудь собаку с отрубленной головой? А я не менее закален, чем другие, а может быть, больше.

— И более пьян,— сказала Мамаша Кэш.— Я тебя вежливо просила, а теперь я настаиваю — уходи.

— Нет, нет, меня это интересует,— сказал человек, который только что вошел, частично обращаясь к Мамаше Кэш, частично к сержанту Джексону.— Пусть продолжает.

— Ну что за странный разговор в таком приятном месте? — сказала Мамаша Кэш.

— У нас у всех есть свои неприятности, ма,— заметила Марси.

— Да,— подтвердил сержант Джексон,— она знает. — Какие собаки? — спросил человек.

— А вам какое дело до этого? — разозлился Джексон.

— В самом деле — никакого,— сказал человек, улыбаясь. Это был крупный мужчина, с короткой стрижкой, где-то под тридцать.— Но я еще никогда не слыхал ничего подобного. Собаки с отрубленными головами! Я хочу сказать… Это скверное дело. А в баре заводишь разговор с парнями. Слушаешь, что они говорят, сам говоришь. Ты же знаешь, как это бывает.

— Да, я знаю.— Джексон поднял свой стакан и осушил его. Он достаточно поговорил, подумал он. Может быть, ему лучше вернуться на базу.

— Черт побери, меня подташнивает, когда я вижу на дороге задавленную собаку,— сказал парень с короткой стрижкой.

— А у кого не так? — спросил Джексон.— Черт побери, это вполне естественно. Это нормально! Никому не нравится… Но они отрубили головы этим собакам. Всем, сколько их там было. Ну, хорошо, если они это сделали, они должны были довести дело до конца. Они могли бы их сами закопать. Но… черт! Дерьмо! Что толку об этом говорить?

Сержант Джексон взглянул на Марси и на Мамашу Кэш, ожидая, что теперь его и в самом деле выкинут. Мамаша Кэш не любила нецензурных слов. Однако она промолчала.

Конечно, Джексон не мог видеть парня с короткой стрижкой, потому что тот сидел позади. Он тоже смотрел на Мамашу Кэш и делал ей знаки, приставляя палец к губам и показывая пачку денег.

— Иногда помогает, если выскажешься,— заметила Мамаша Кэш через некоторое время. .

— Вы так думаете? Мне по ночам снятся кошмары. А я не какой-нибудь хлюпик, который скулит от кошмаров. Я… Я выстрелил в японца, попал ему в ногу, и это меня ничуть не беспокоило… Весь этот чертов город был болен, и люди умирали так быстро, что мы не успевали запихивать их в мешки. И это на меня совсем не произвело впечатления… Но эти собаки…

— Какой город? — спросил парень с короткой стрижкой.

— Тарсус, конечно.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 17 АВГУСТА

20 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Прошло меньше суток с того момента, как Энди Хэррин отдал сержанту Джексону фотоаппарат «Минольта», лежавший до того в его машине в отделении для перчаток. Сначала чутье подсказало Хэррину, что он натолкнулся на нечто необычное, самый важный рассказ за всю его карьеру. А потом возникло подозрение, что он сам стал жертвой самого дикого розыгрыша века. Охотился, как простофиля, за сенсацией и в результате потерял хороший фотоаппарат..