Я метнулся к двери, осторожно приоткрыл створку. Коридор всё ещё оставался пуст. Ну, ворожит тебе кто-то, Гавр, ой, ворожит!

Втащил тело охранника и переодетого в мои шмотки гефрайтера, наскоро затерев следы свежей крови куском срезанной с Гюнтера рубахи. Туша лысого палача мешала передвигаться по допросной, пришлось сдвинуть его в угол ближе к окну. Откуда-то из-за спины раздался глухой стон.

Блин, про подвешенного на местной дыбе я почти забыл! Рассмотреть толком, кто это было затруднительно. Лицо, шея и грудь допрашиваемого были сплошь залиты кровью, губы слиплись от запёкшейся корки. Схватив со стола графин с водой, я плеснул себе на ладонь и немного протёр лицо стонавшему.

— Пить… — удалось разобрать сквозь невнятный всхлип. Я разрезал верёвки на его связанный за спиной предплечьях, кожа на которых поросла густым чёрным волосом. Снял с крючка, вбитого в стену, кольцо, фиксировавшее цепь, перекинутую через потолочный блок. И только сейчас оценил, каким внушительным телосложением обладал военнопленный. Аккуратно усадил на пол, дав упереться спиной о стену. Мужчина разлепил веки и уставился на меня мутным взглядом. Подсунул ему горлышко графина к губам.

Пил мужчина жадно, шумно сглатывая, в конце перехватив графин уже самостоятельно. И тут я, оглядывая пленного на предмет повреждений, рассмотрел его босые ступни. Все пальцы на ногах были размозжены, сплющены, превратившись в размочаленные куски плоти.

Молотком бил, сволочь. Я невольно бросил взгляд на труп Гюнтера. Жаль, легко умер колбасник. И всего один раз. Если бы не обстоятельства… Откуда-то изнутри подступила тёмная волна, кровь бросилась в лицо. Я резко выдохнул, отгоняя наваждение. Хм, Миротворец, а ты явно не толстовец по убеждению.

— Эй, кацо, спасибо… — тихий голос раненого отрезвил меня. Я, наконец, узнал пострадавшего.

— Кирвава, ты? Твою ж мать! Как ты? — лицо у грузина представляло собой сплошную кровавую маску. Одно ухо надорвано у основания мочки, правая бровь рассечена, нос сломан, губы напоминали расквашенные вареники.

— Ничего, кацо, жив пока…вот только ноги, щени. Эта свинья, — он скосил глаза на труп Гюнтера, — молотком, бл@дь такая. Вах, не переживай, кацо, почти не болит! Делай дело, а мне только пистолет лейтенанта дай. Я свою жизнь дорого продам, клянусь!

— Погоди, Мамука, поживём ещё. Ты как, напился? Ща прикину, чем перевязать тебя.

Я более тщательно обыскал трупы охранников, в том числе и сухарные сумки, вывернул карманы у палача, пробежался по ящикам стола. У обер-лейтенанта, кроме сигарет, зажигалки и документов, ничего полезного не нашлось.

Но орднунг из песни не выбросишь. Вскоре мы стали обладателями двух полных фляг, трёх плиток шоколада, упаковки галет, плоской фляжки со шнапсом (это Гюнтер удивил, видимо, занимался профилактикой профессиональных вредностей).

Больше всего я обрадовался, обнаружив у обоих охранников что-то вроде индивидуальные аптечки, благодаря которым смог не только нормально обработать и перевязать ступни тихо шипевшему от боли Кирваве, но и, наконец, более-менее очистить и привести в относительный порядок раны на его лице.

Из нарезанных кусков найденной у одного из немцев парочки застиранных, но довольно крепких портянок, я соорудил более надёжные путы и кляп для гефрайтера. На всё про всё ушло почти полчаса драгоценного времени. Следовало спешить.

— Мамука, я тебя оставлю здесь вот с этими, — я кивнул на связанного водителя и всё ещё находящегося без сознания Кирю, — сейчас, только ремнём суке руки свяжу.

Оба пистолета-пулемёта с запасными магазинами я также оставил Мамуке. Мне пока и вальтера с запасной обоймой хватит. Люгер про запас прихватил для Родина. Если кипишь раньше времени начнётся, мне даже пулемёт не поможет.

А пока следовало решить вопрос с радиостанцией. Пост на первом этаже по-любому уйдёт в расход. Часовые у колючки и пулемётчик на вышке, что контролирует участок Лагерштрассе у административного корпуса, пока подождут. Сделаю их на обратном пути. И так времени в обрез.

До восхода по прикидкам ещё часа четыре. До смены постов все шесть. Не меньше. Кирвава у меня пока за тюремщика поработает, а я наведаюсь в барак. Надо Семёна и остальных в помощь вытаскивать. Без них мне к назначенному времени полную группу не собрать.

Маршруты лагерных патрулей в этой части лагеря не проходят: видимо в надежде на часового на вышке и основную охрану. Это мне сейчас тоже на руку. Из здания уйду через хозяйственный вход. Пусть ворота там и на замке и высокий трёхметровый забор с колючкой — всё это только для обычного человека серьёзное препятствие. Мы, анавры, оперируем иными категориями. Пора бы уж привыкнуть.

Наказал Кирваве ждать, не расслабляться и буквально силой заставил политрука сжевать одну плитку шоколада с галетами и напиться из фрицевской фляжки. У меня на Бичо большие планы. Так я его не брошу. Пусть сил набирается.

Прислушался к своему организму. Двойной вход-выход из режима ускорения за полчаса у меня впервые, но признаков какого-либо начинающегося истощения или даже лёгкой слабости так и не ощутил. Наоборот, кровь кипела, а тело требовало нового действия.

Странно, но никакого сожаления об убитых. К месту вспомнилось много раз читанное в детстве о японских ниндзя: меня тогда поразило, что по отношению к противнику они не употребляли термина «убить», а заменяли его своеобразной идиомой «гасить облики». Своеобразная мантра, защищающая психику профессионального убийцы.

Вот и я буду «гасить». За деда, за того убогого красноармейца, что застрелили в Отстойнике из-за ведра воды, за еврейскую жёнку из гетто Перемышля, за Ивана, за всех, за кого успею и сколько успею. Прими это как неизбежность, Закон Сохранения Реальности, если желаешь, как клятву Миротворца. Тем более что я уже не совсем Миротворец, как ни крути.

Дальше до самого барака придётся двигаться без передышек. Чувствую, это будет один из сложных подготовительных моментов операции. Я закрыл глаза и мысленно повторил маршрут с учётом постов и патрулей. В общем-то, ничего не выполнимого.

Осторожно выглянув из-за поворота в коридоре, не поверил своим глазам. Судьба снова благоволила мне. Не может быть! Пришлось подождать почти четверть часа, думал, что часовой отлучился в туалет. Нет. Я ошибался.

Никаких охранников у двери в комнату радиста попросту не предусматривалось. Но это не значит, что внутри тоже никого нет. Семён мне толком так и не выяснил, ночует он у себя или уходит на ночь.

Да и с чего я вдруг решил, что здесь должна быть дополнительная охрана? У допросной гауптман поставил конвоира в силу необходимости. А так одного поста на первом этаже за глаза на весь отдел хватит. Это же не Рейхсканцелярия, в конце концов. А я-то, доморощенный Джеймс Бонд, уже как настроился…

Прислушался, смещаясь на цыпочках. Не поленился заглянуть и под дверь. Свет из комнаты радиста не пробивался. Всё равно следует быть начеку. Аккуратно отжал штык-ножом язычок замка. Ну, если там щеколда…и проскользнул внутрь.

Блин, ну вот не могу не уважать немцев. Третью дверь открываю. Хоть бы скрипнула! Петельки смазаны, ручки не болтаются, всё аккуратно покрашено. Местный прапор или кто у них за хозяйственника службу тащит исправно.

А вот и она. Телефункен, родименькая. Ни хрена себе бандура! Да ещё аж целых три телефонных аппарата. И провода, провода, выходящие наружу толстенным пучком. Жаль, я не луддит, но развить в себе вандала на ближайшую четверть часа придётся. Штык-ножа вот одного жалко: затуплю лезвие, ну да ничего. Дело того стоит.

Уже уходя, пожалел, что нечем заклинить дверь. Но и просто защёлкнуть замок получилось со второго раза. Сойдёт за второй сорт. Если у радиста нет поблизости склада с запчастями на все случаи жизни, восстанавливать связь он будет очень долго. Ломать, как говорится, не строить.

Часовой на первом этаже стоял у подоконника, спиной ко мне, вглядываясь в темноту через грязное зарешечённое окно, и что-то тихо напевал. Хотя полагалось ему находится у небольшой тумбочки рядом с основанием лестницы.