Гитара подороже. На ней надо долго учиться. На пальцах левой руки должны быть мозолистые нашлепки. На большом пальце правой — твердая мозоль. Растягивай пальцы левой руки, растягивай их, как паучьи лапки, чтобы дотянуться до костяных кнопок на грифе. Эта у меня отцовская. Я еще клопом был, когда он показал мне «до». Потом научился, стал играть не хуже его, а он уж больше не брался за нее. Бывало, сядет в дверях, слушает, отбивает такт ногой. Пробуешь тремоло, а он хмурит брови; пойдет дело на лад, он откинется к косяку и кивает головой: «Играй, играй, старайся!» Хорошая гитара. Видишь, какая истертая. А сколько на ней было сыграно песен — миллион, вот и истерлась вся. Когда-нибудь треснет, как яичная скорлупа. А чинить не полагается, даже тронуть нельзя — потеряет тон. Вечером побренчу, а вон в той палатке один играет на губной гармонике. Вместе хорошо выходит. Скрипка вещь редкая, ее трудно одолеть. Ладов нет и поучить некому. Послушай вон того старика, а потом переймешь. Не показывает, как играть двойными нотами. Говорит, это секрет. А я подглядел. Вот как он делает... Скрипка — пронзительная, как ветер, быстрая, нервная, пронзительная. Она у меня не Бог весть какая. Заплатил два доллара. А вот тут один рассказывал: есть скрипки, которым по четыреста лет, звук сочный, как виски. Говорит, таким цена — пятьдесят-шестьдесят тысяч долларов. Не врет ли? Кто его знает! Визгливая она у меня. Что Вам сыграть, танец? Сейчас натру смычок канифолью. Вот запиликает! За милю будет слышно. Вечером играют все три — гармоника, скрипка и гитара. Играют быстрый танец, притоптывают ногами; толстые гулкие струны гитары пульсируют, как сердце, пронзительные аккорды гармоники, завыванье и визг скрипки. Люди подходят поближе. Их тянет сюда. Вот заиграли «Цыпленка», ноги топочут по земле, каждый юнец делает три быстрых па, руки свободно висят вдоль тела. Его окружают со всех сторон, начинается танец — глухие шлепки подошв по жесткой земле, — не жалей каблуков, пристукивай! Обнимают друг друга за талию, кружатся. Волосы упали на лоб, дыхание прерывистое. Теперь поворот налево. Посмотри на этого техасца — длинноногий, ухитряется на каждом шагу четыре раза отбить чечетку. В жизни не видал, чтобы такое выделывали! Смотри, как он крутит ту индианку, а она раскраснелась, ишь выступает — носками врозь! А дышит-то! Грудь так и ходит. Думаешь, устала она? Думаешь, у нее дух захватило? Как бы не так. У техасца волосы свесились на глаза, рот приоткрыт — совсем задохнулся, а сам отбивает чечетку и ни на шаг от своей индианки. Скрипка взвизгивает, гитара гудит. Гармонист весь красный от натуги. Техасец и индианка дышат тяжело, как умаявшаяся собака, а все танцуют. Старики стоят, хлопают в ладоши. Чуть заметно улыбаются, отбивают такт ногами... Помню... давно это было... танцы в школе. Луна большая и плывет к Западу. А мы с ним пошли погулять. Идем и не разговариваем — у обоих дыхание перехватило. Словом не обмолвились. Впереди стог сена. Подошли к нему и легли... Видала? Этот техасец шмыгнул со своей девушкой в темноту, думают, никто не заметил. Эх! Я бы тоже с ним пошла. Теперь и луны ждать недолго. Я видела — ее отец шагнул было 48
за ними, да вернулся. Он знает. Осень не остановишь — она придет в свое время, и сок в дереве тоже не остановишь, так и это. А луны ждать недолго. Сыграйте еще, сыграйте какую-нибудь старинную балладу, ну хоть «Я шел по улицам ...». Костер затухает. Пусть его — не надо подкладывать. Старушки луны ждать недолго. Джон Стейнбек — из книги «Гроздья гнева» 12 июня 1974 г. Жжх «Будет поэзия без поэзии, где все будет заключаться в делании: будет "мануфактурная поэзия"». Из В. Гёте" Идеалом становится (для потомков ремесленников) Профессионал — но не прирожденный художник. 17.УТ.74 г. Куньлунь Прочертив небеса, встал могучий Куньлунь. Он от мира людского ушел в вышину, Наблюдая оттуда за жизнью земной. Это взвился драконов нефритовых рой, Белым снегом закрыл небеса, Все живущее стужей пронзив ледяной. Летом тают его снега. Рвутся реки из берегов, Превращаются люди в рыб, В черепах, сметенных волною. Вековым злодеям и добрым делам Кто из смертных осмелится быть судьей? А теперь я ему говорю: Куньлунь, Для чего тебе так высоко стоять? Для чего тебе столько снега беречь? Как бы так упереться мне в небо спиной, Чтоб мечом посильнее взмахнуть И тебя на три части, Куньлунь, рассечь! Я Европе одну подарю, Пусть Америке будет вторая, Третью часть я оставлю Китаю. И тогда на земле воцарится покой, Всем достанется поровну холод и зной. Перевод с китайского” Бедная Россия! 20 июля 1974 г. 49
Жжх По приезде из Франции у меня, в который уже раз, хорошее, прямо-таки счастливое, настроение. Приятно, когда твоя музыка имеет такой успех и горячий прием в чужой стране (где не знают русского языка). И хоры из «Царя Федора», и «Концерт памяти Юрлова»"', и, особенно, «Поэма Есенина»* ы изумительно сыгранная Темиркановым”, хорошо слушались и внимательно, вызывали длительные овации. Париж для меня, для моей музыки, — хороший, счастливый город. Жаль только, что, приехав домой и прочитав корреспонденцию о фестивале в газете «Советская культура», я не обнаружил ни своей фамилии в отчете о концертах, ни названия моих сочинений. Даже непонятно, почему такая ненависть ко мне и к моей музыке? Ухов и хористы"" говорят, что «Поэма Есенина» имела наибольший успех из всего, игранного на фестивале. 20 .УП. 1974 г. «Смелость и дерзость 6 искусстве» Смелость и дерзость хороши там, где за ними стоит правда, глубина жизненных явлений (жизненная глубина), высота художественного помысла. Какой прок в том, что смело и дерзко говорятся пустые, незначительные вещи; совсем плохо, когда смело заявляет о себе неправда. 1974 год 29 июля вечером начал волноваться и плохо спал ночь. 30-го поездка в Москву. Приехал, спал ночь — средне. 31-го болел животом, с температурой, ночь спал плохо. 1-го — в городе. Встал в 8 часов, а проснулся в 7. Вернулся из города в 8 час. Спал плохо (часа 2—3). 2-го в городе, распухло лицо, с трудом досидел заседание до 2 ч. 15 мин. Все ночи спал плохо: со 2-го на 3-е, с 3-го на 4-е. Вечером 4-го начало сжимать сердце, ставил горчишники перед сном. Спал хорошо, но 5-го весь день сердце щемило. С 5-го на 6-е спал ночь плохо (часа 2). 6-го ездил в город с легким кружением головы, днем, вернувшись, спал 1 час. Вечером, перед сном, легкая прогулка, думал — усну: усталость ужасная, но не спал совсем. Всю ночь проливной дождь. Сегодня весь день кружение головы. Днем пытался спать, но не заснул. Весь в спазме — уже двое суток. Не помогают ни валидол, ни валерьянка, ни папаверин (принял одну таблетку). Сегодня хожу слабый, с усталостью во всем теле. <...> 6 января 1975 г. Сочельник. Лежу — больной гриппом, который только начинается, значит, проболею еще с неделю. 50
Идет могучий, красивый снегопад. Елка убрана, но зажечь свечи не могу из-за болезни. Весь этот год, с приезда из Пицунды, я болею более, чем когда-либо: зубами и простудой. Голова кружится иной раз, но, в общем, меньше, чем ранее. По правде сказать, работаю я теперь меньше (много), чем раньше. День тяжелой тоски. Главное — знаешь, что все безысходно, бесперспективно. Из Есенина организовалась кантата””: Мужик (Отчарь) — Бас — хор Размахнулось поле Русских пашен... Бас Душа грустит о небесах — Хор (м) Не от холода рябинушка дрожит — Хор (жен) Гой ты, Русь моя родная. Бас — хор Самое трудное — сочинить оркестр в № 4. Он должен быть главным в этом куске. Жжх Слушал по радио скучную музыку, очень пеструю, с элементами прямо-таки плохого вкуса, оказалось — 3-я симфония Рахманинова, я ее не узнал по кускам. Это грустно. Что же тогда говорить о других? 7 января 1975 Больной. Сильно простужен. Врач говорит, что придется лежать еще неделю. Сохор прислал новогоднюю, пустую открытку. Статья, которая была им сдана в «Ленинградскую правду» (о концертах в Ленинграде), в суматохе, перед отъездом на очередное социолого-музыкальное заседание, очевидно, не напечатана. Это очень грустно, такой концерт с Новыми вещами остался без рецензии. "° Жизнь вся на ходу. То же и Полякова, рецензии они считают неважным делом. Большое заблуждение. Жжх Слышал по радио лекцию о «Классической» симфонии Прокофьева, читал Мансуров (дирижер). Все одно и то же: симфонизм — это новаторство, взрыв традиций. Все это очень льстит пропагандистам этой музыки, главным образом — дирижерам, которые, таким образом, считают себя причастными к великому. Никому не приходит в голову, что давно уже стары эти «взрывы» и они стали такими же тривиальными, как и тот благополучный симфонический стиль эпигонов Корсакова или Чайковского, в противовес коему и выдвигалось искусство Прокофьева. По всей вероятности, возврат к национальной традиции, не только в смысле интонационного языка, но и по существу, в смысле нравственно-этического содержания — вот истинное, новизна для нашего времени. Эклектизм (симфонический, главным образом) себя совсем изжил. 51
