– Уби-и-ить… Убить его… – шепчет женский голос.

Сквозь доглаженное ночное спокойствие врываются в мое сознание выматывающие и до боли омерзительные слова. Слова, не дающие мирно жить на протяжении нескольких лет.

– Убить, убить, – снова и снова гадкий, противный скрежет. Уже не шепчет, уже в полную силу пробирается через пелену отступающего сна. Скрипучий голос требует смерти.

Ненависть, злость, страх вливаются в мою душу вместе с дикими словами жаждущей расправы эйты. Холод… Несмотря на лето, меня одолевает жуткий холод. Начиная с двенадцати лет, он стал неотъемлемой частью моего существования. Обычно в этом возрасте у юношей и девушек происходит перестройка организма и проявляются магические дары, а мое взросление ознаменовалось появлением голосов.

Мгновение. Наступает тишина, мимолетная, неуловимая. Хочу продлить безмолвие в своей безумной голове, но знаю, это ненадолго. Скоро меня вновь будет мучить и душить изнутри ярость чужих эмоций.

Стягиваю с себя теплое белое одеяло, окончательно просыпаясь. Белая, идеальной чистоты ночная сорочка путается в ногах, мешая свободно встать. Окна плотно зашторены по всем правилам приличия в покоях молодой эйты. Даже если рассвело, об этом можно догадаться лишь по магчасам на стене, но никак не по первым солнечным лучам. Выпутавшись наконец из длинного и широкого подола ночной рубашки, босиком прохожу к окну. Одним резким движением сдвигаю плотные и, да, тоже белые шторы с вышитыми них бабочками. Кто-то однажды сказал матушке, что белый цвет успокаивает и дарит умиротворение. После этого доброго совета она решила облегчить мое состояние. Это было давно, но убранство моей спальни до сих пор остается таким, словно здесь живет смертельно больной, которому жизненно необходима стерильная чистота.

– О! Всемилостивая богиня Ора, помоги!

Плач и хныканье, слышные только мне, застают меня глядящей на высокую ограду семейного особняка. Маленькая девочка шмыгает носом, всхлипывает и тоненьким голоском просит богиню о милости. В ее одинокие стенания вклинивается скрипучий голос только с одним желанием – погибели. Они перекликаются и заставляют меня морщиться от своего невидимого присутствия. Следом к ним добавляется еле различимый третий, точнее, третья неведомая девица с обращенной к кому-то просьбой одуматься и не делать глупостей. И это не все, кто лезет мне в голову, а только те, чьи слова я могу разобрать в полном хаосе слез, всхлипов, шелеста и неясных шорохов.

Еще темно, все спят. Тишина в доме, но не в моей голове.

По распоряжению Жака, ведущего хозяйство в нашем родовом особняке, заправленные огнем маглампы ярко освещают подъездную дорогу. Один из таких фонарей установлен прямо под пышными ветвями дуба. Свет от него, пробиваясь сквозь листву, создает, как мне кажется, очертания человека. Высокий, худощавый, одной рукой упирается в бок. Он задумчиво смотрит в мою сторону, прищурив один глаз. Мой воображаемый и молчаливый собеседник исчезнет с опавшими листьями. Оставит меня на долгие зимние дни, чтобы вернуться вновь к лету. Буду ли я так же вести с ним ночные беседы? Выдержу ли еще столько времени в постоянно сопровождающем меня гвалте голосов и непрекращающемся шуме?

Уже рассвет, небольшая передышка. Днем не так слышны мольбы, не так остро чувствуются чужие эмоции. Время, когда я могу хоть немного перевести дух и сконцентрироваться на поисках способа устранения своего личного кошмара.

Сунув ступни в мягкие домашние тапочки, я прошлепала в умывальню. Холодная вода брызнула из крана, зафыркав в старых трубах. Фамильный особняк строил еще пра-, пра- и несколько пра- к ряду дедушка. Он первым был удостоен почетного титула графа Каллийского. С тех самых пор огромный дом на берегу реки Ме́лик в пятидесяти атрин1 от столицы ни разу не подвергался капитальному ремонту. Если бы причиной была нехватка денег, но нет. Как раз денег в нашей семье было предостаточно. Матушка считает, что тратить средства на то, что и так работает, необязательно. А вот менять обои и обивку необходимо не реже чем раз в год. Она уверена, что потертое сиденье стула сразу заметят ее многочисленные подруги. Заметят и непременно внесут ее в список нерях.

Кран перестал издавать надрывные звуки. Я поднесла ладони к прохладной воде и плеснула ею в лицо. Посмотрела в зеркало и не удивилась, увидев себя с припухшими веками и синевой под глазами.

– Зелье уже не справляется со своей задачей, – проговорила с отчаянием в голосе.

Приготовленное всего несколько месяцев назад новое травяное спасение от моих ночных приступов быстро вызвало у меня привыкание. Теперь его действие с каждым разом длится все меньше и меньше. Сегодня не хватило до рассвета нескольких часов, а уже завтра и вовсе… Не хочу думать об этом сейчас, но если не приму меры, то скоро совсем не смогу спать.

Я смотрела в свои карие глаза, а перед ними всплыла моя первая истерика. Мне двенадцать, я, вся в слезах, рассказываю матушке, что мне постоянно что-то говорят незнакомые люди, но я их не вижу. Велю им уйти и дать мне спать, а они меня не слышат и продолжают, продолжают бесконечно болтать. Рассказываю ей, что мне холодно, я мерзну, показываю мурашки на коже. В глазах родительницы сомнения, она не верит, думает, я лгу. Бегу к отцу и рассказываю то же самое. Он говорит, что позовет лекаря и тот обязательно мне поможет. Сообщает, что назначил мне еще преподавателя по бытовой магии, к которой у меня совсем недавно открылись способности. Я кричу, что не могу терпеть, у меня болит голова от постоянного шума, и в тот же миг падаю без чувств посреди кабинета отца. Тогда я очнулась в своей комнате в окружении родителей и лекаря. Они беседовали о моем состоянии. Вызванный отцом целитель разводил руками и предлагал связаться с коллегами, так как не понимал, в чем здесь дело. С того самого дня начались мои муки. Родители пытались выяснить, что со мной. Начался бесконечный наплыв в дом магов разного сорта.

После нескольких лет поисков и трудов лекарей, магов и даже отшельников из Долины успокоения отец принял решение отправить меня в закрытый пансион. Знал ли он, каково мне там будет? Знал ли он, что два года, проведенных мною в этих ненавистных стенах, над его дочерью ставили опыты, испытывали заклинания, влезали ей в голову сначала с помощью чтецов мыслей, а затем – некромантов. Но все они только снова и снова разводили руками. Несколько раз я пыталась сказать об этом отцу. Говорила, что не могу больше. Что невыносимо слышать эти голоса, но еще труднее, когда лезут в голову, которая и так вот-вот расколется на части.

Единственное толковое, что придумали эти умники, – травяной состав. Он давал возможность притупить на время мое сознание. В эти блаженные минуты я засыпала.

К слову все, кто пытался мне помочь, подвергались после своих неудач чистке памяти, а время, потраченное на меня, заполнялось другими воспоминаниями. Это было неукоснительное требование родителей. Сплетни разлетаются быстро, и, не приведи Всемилостивая Ора, при дворе могут подумать всякое, если прознают о недуге дочери королевского советника. Надо сказать, все маги соглашались на это с охотой, за что отец щедро платил им.

Закончив рассматривать себя в зеркале, я закрутила позолоченный вентиль крана. Внутри труб заурчало и заклокотало, словно кто-то проталкивал воду, не желающую уходить. Я промокнула лицо мягким полотенцем и прошлепала в раздевальню. Выбрала серое свободное платье с тонким поясом, за которое еще раз поблагодарила нового модельера. Она произвела фурор, высказавшись при дворе о том, что корсеты и пышные юбки – это пережиток прошлого, он может быть уместен только на королевских приемах. Конечно, не все были согласны с новой модой, и моя матушка была в их числе.